Стараясь не отклоняться от направления, которое указал старик, я еду на восток. Если когда-то во мне и жил страх, то теперь его не осталось. Я долго не могу отыскать дом, в котором остановился Голод, но в конце концов нахожу. Он ничем не выделяется среди других. Я могла бы проехать мимо, если бы не злобного вида мужчины, маячащие вокруг.
Один из них замечает меня и делает несколько угрожающих шагов навстречу, а потом скрывается в доме. Явно пошел обо мне доложить. А значит…
Значит, Голод внутри.
Сердце у меня бешено колотится.
Голод там, и через несколько мгновений он узнает, что в этом проклятом городе остался кто-то живой.
Прежде чем остальные люди, стоящие на страже, успевают что-то предпринять, я еду прочь и останавливаюсь только через три квартала, когда натыкаюсь на заброшенный дом.
Я достаю из своей тележки кое-какое оружие и жду, когда кто-нибудь из людей Голода придет за мной или, еще хуже, какое-нибудь из этих чудовищных растений вытянется из земли и раздавит меня насмерть. Я уже почти готова к этому, но ничего не происходит. Минуты текут за минутами, солнце опускается ближе и ближе к горизонту.
Жнец здесь, в этом городе, в нескольких кварталах от меня. При этой мысли адреналин зашкаливает, и в душе рождается желание броситься к этому особняку, высадить двери и ворваться внутрь. Но я заставляю себя выжидать, обдумывая что-то вроде плана, пока небо становится темнее.
Я медлю до тех пор, пока не наступает ночь, и только после этого покидаю свое укрытие. Два клинка висят у меня на бедрах и еще один – на груди. Кожаные ремни, которыми они пристегнуты, ощущаются непривычно. Еще два месяца назад для большинства законопослушных граждан такое количество оружия было бы явным излишеством. Теперь же этого может оказаться еще и недостаточно для защиты от Голода и его людей.
Я крадусь к дому, где он остановился, и сердце колотится сильнее. Я знаю о всаднике достаточно, чтобы понимать: люди уже пытались и не смогли его убить. Но это не заставляет меня замедлить шаг.
Особняк прямо передо мной. Мимо не пройдешь. Это единственный освещенный дом в городе. Горят масляные лампы, и снова кучка мужчин торчат у дверей. Некоторые стоят, другие сидят и курят на лужайке перед домом. Один шагает взад-вперед, отчаянно жестикулируя на ходу: он что-то говорит, но на таком расстоянии я не могу расслышать.
Держась в тени, сворачиваю в тот квартал, который тянется за домом. Между темными пустыми домами никого нет. Неудивительно: Голод, скорее всего, не ждет нападения, он ведь уже уничтожил бо2льшую часть населения города.
Прикинув, какой из домов расположен точно напротив особняка Голода, я пересекаю двор и пробираюсь к задней части усадьбы. Здесь царит пугающая тишина.
Я перелезаю через каменный забор, разделяющий две усадьбы, и спрыгиваю на мягкую землю.
Сердце начинает колотиться с новой силой, дыхание то и дело перехватывает. Вот она, точка невозврата. До сих пор я еще могла последовать совету старика: бежать, спасать свою жизнь. Могла бы существовать дальше. Это было бы одинокое существование, совсем не похожее на привычную жизнь, но я осталась бы жива, чего нельзя сказать о большинстве людей.
Я делаю шаг вперед, потом еще один и еще, не обращая внимания на сигналы перепуганной рациональной части мозга. Здесь темно. За спиной у меня торчат фонарные столбы, но фонари не горят.
Спустя мгновение я понимаю почему – когда слышу стон умирающего. Вглядываюсь в темноту. Еще несколько секунд – и я различаю очертания груды тел.
Господи!
Я с трудом сдерживаю крик от нахлынувших воспоминаний. С минуту стою не двигаясь, игнорируя давние боль и страх, которые сейчас не кажутся такими уж давними. Наконец, когда удается совладать с эмоциями, делаю глубокий вдох и иду дальше, огибая тела.
Моя рука лежит на рукояти. Никогда раньше я не резала людей ножом. Царапалась, было дело, и пощечину могла влепить, и кулаком от меня кое-кому прилетало… и ногой двинуть по яйцам тоже случалось, и не раз, по правде говоря… но не более того.
Сегодня… сегодня я впервые пущу в ход кинжал. Я стараюсь поменьше думать об этом: не хочу потерять решимость.
Я подхожу к задней двери и дергаю за ручку. Она поддается.
Не заперто.
Кто же осмелится пробраться в дом Голода, после того как он уничтожил целый город?
Открывая дверь, я, клянусь, слышу стук собственного сердца. Оглядываю холодную гостиную. Несколько свечей мерцают, с них капает воск. Тусклый свет падает на кушетку, кресла, огромную вазу и просмоленный деревянный бюст какой-то женщины. Никого нет.
Я молча шагаю в комнату.
Где же все стражники? У дома я видела их чуть ли не дюжину, а здесь ни одного нет.
Еще мгновение – и я слышу тихое постукивание. Перевожу взгляд вправо, на звук, и взгляду открывается тускло освещенная столовая. Сердце замирает, когда я вижу силуэт Голода: он сидит в кресле спиной ко мне.
Доспехов на нем уже нет, но на столе перед ним коса – рядом с раскрытой книгой, лежащей на месте, где должна бы стоять тарелка. Однако непохоже, что Жнец читает. Судя по наклону головы, он смотрит в окно напротив, а его пальцы рассеянно барабанят по столу.
Жнец сидит так неподвижно, что, если бы не эти пальцы, я могла бы подумать, что это просто еще одно дорогое изваяние, украшающее дом.
На мгновение я задумываюсь: не ловушка ли это? Охраны нет, а ведь должна быть. Голод сидит здесь один и как будто не замечает моего присутствия.
Я долго жду в тени, глядя на его широкую спину, на волосы цвета жженого сахара. Так долго, что любая ловушка уже должна бы захлопнуться. Секунды идут за секундами, и ничего не происходит.
Наконец, я подкрадываюсь ближе, неслышными шагами пересекая гостиную.
Кладу руку на один из ножей, висящих на боку, и как можно тише вынимаю его из ножен.
Убить его и уйти незамеченной. Таков план. Я понимаю, что это не положит ему конец навсегда. Он же все равно бессмертный.
Это то, что я знала о Голоде с самого начала, давным-давно. Покончить с ним нельзя.
Но сейчас это неважно. Убить его – пусть хоть временно – единственное решение, доступное человеку. Поэтому я отбрасываю прочь свои сомнения. Я зашла уже слишком далеко, поздно останавливаться.
Огибая диван в гостиной, я едва не спотыкаюсь о труп.
Прикусываю губу, чтобы подавить вскрик.
Боже правый!
Стоило мне только подумать, что сюрпризов можно больше не ждать…
Мужчине, лежащему у моих ног, кто-то распорол живот от пупка до ключицы. Он безучастно смотрит вдаль, лежа в луже собственной крови.
В горле застревает комок желчи, я глотаю его. Все это время я уверена, что Голод вот-вот услышит меня.
Но он не слышит, насколько я могу судить. Все так же барабанит пальцами по столу и смотрит в окно.
Обойдя труп, я бесшумно пробираюсь в столовую. Сердце, которое еще несколько минут назад так бешено колотилось, теперь бьется ровно. Я ощущаю леденящее спокойствие. Исчез и страх, и нервное напряжение, и чудовищный гнев, копившийся во мне неделями.
Вот, значит, каково это – жить без сознания.
Я подхожу к спинке кресла Голода и одним плавным движением приставляю кинжал к его шее.
Слышу резкий удивленный выдох всадника.
Запустив пальцы в его красивые волосы, я рывком запрокидываю ему голову назад и крепко вдавливаю лезвие в кожу.
– Не ту девушку ты выбрал, – шепчу я ему на ухо.
Всадник каменеет под моей рукой.
– Ты либо очень храбра, либо очень глупа, если решилась сразиться со мной, – говорит он, глядя острыми зелеными глазами прямо перед собой.
– Ты ублюдок, – говорю я, крепче сжимая его волосы. – Посмотри на меня.
Он переводит взгляд на мое лицо: поворачивает голову так, что мой клинок чиркает по шее. Встретившись со мной взглядом, Жнец ухмыляется, хотя в его положении едва ли можно найти что-то забавное.
– Помнишь меня? – спрашиваю я.
– Прости меня, человек, – говорит он, – но вы все на одно лицо.
Это сказано, чтобы оскорбить меня, но оскорбления меня уже давно не задевают. Уже очень давно.
Однако через мгновение на его лице мелькает искра узнавания, и он приподнимает брови.
– Ты та самая девушка, чье тело предлагали мне в подарок, верно? – спрашивает он. – Надо же, как меняет лицо краска.
Еще одно оскорбление.
Я крепче сжимаю в кулаке его волосы и вдавливаю кинжал в шею чуть сильнее. Жнец никак не реагирует, но могу поклясться, что он взволнован – очень, очень взволнован.
Он проходится взглядом по моему телу.
– А ты все еще дышишь, – замечает он. – Неужто кто-то из моих людей поддался на твои жалкие уловки и пощадил тебя?
Мой клинок скользит по его коже, оставляя за собой кровавую полосу. Годами я вынуждена была подчиняться мужским требованиям, так что теперь чертовски приятно подчинить своей воле кого-то другого, и я не могу представить себе, кто из живущих мог бы заслуживать этого больше, чем он.
Жнец следит за выражением моего лица. Через мгновение он смеется.
– Прости, я что, должен испугаться?
Его голос звучит так спокойно, что я почти верю ему. Но руки у него напряжены, мышцы натянуты. А еще у меня сохранились воспоминания о нашей последней встрече. Сколько бы страданий он ни причинял другим, не думаю, что ему приятно испытать их на себе.
– Ты все еще не вспомнил меня по-настоящему, – говорю я. – Подумай еще.
– И в чем смысл этого упражнения? – недовольно спрашивает Голод. – У меня нет привычки запоминать людей.
Я чуть ослабляю пальцы, сжимающие его волосы.
– Я спасла тебя однажды, когда больше никто не захотел.
– Вот как? – переспрашивает Голод с веселым удивлением. Однако, несмотря на это, в глазах у него загорается гнев. Я чувствую, что он тянет время – ждет, когда я допущу какую-нибудь оплошность, и тогда он бросится на меня.
– Это была ошибка, о которой я с тех пор жалею каждый день, – признаюсь я, чувствуя, как перехватывает горло.
– Правда? – Теперь я могу поклясться, что все это его забавляет. – Так расскажи же мне, храбрый человек, как ты меня спасла?
– А ты не помнишь? – спрашиваю я, и в самом деле несколько шокированная. Как он мог забыть? – Когда я нашла тебя, лил дождь. Ты был весь в крови, и в твоем теле не хватало… нескольких кусков.
Глумливая улыбочка медленно сползает с лица Голода.
Наконец! Та самая реакция, которую я ждала!
Мои пальцы на его волосах снова сжимаются.
– Ну что, вспомнил меня, ублюдок?