Что бы он ни говорил, он не убивает меня. По крайней мере, пока.
Однако он не перестает смеяться, и от этого смеха у меня волоски на руках встают дыбом. Самое время убрать голову с его плеча и мотать отсюда.
И почему я вечно влипаю в такие переделки?
А Голод все смеется, смеется и смеется. Этот человек определенно тронулся умом. В какой-то момент его смех начинает звучать иначе, громче, и наконец переходит в рыдания.
Я лежу в его объятиях, чувствуя себя еще более неловко и неуютно, чем раньше. Не знаю, чего я ожидала, когда спасала его, но вряд ли этого.
Третий всадник апокалипсиса лежит рядом со мной, и у него нервный срыв.
Звучит это страшно. Его плечи вздымаются с каждым всхлипом.
Я не знаю, что делать. Я думала, самое трудное – это спасти его, но теперь ясно, что физически всаднику ничто не грозит… пока что, а вот рассудок его в опасности. Он до сих пор заперт в какой-то тюрьме, и я не знаю, как его освободить.
Наконец, не придумав ничего лучшего, я протягиваю руку и снова начинаю гладить всадника по волосам.
– Ш-ш-ш, – бормочу я, – все хорошо. Все будет хорошо.
Пустые банальности слетают с моих губ. Я сама не знаю что говорю. Конечно, все совсем не хорошо, и ничего хорошего не будет, и мне совершенно незачем утешать Голода (чертово дерьмо!) и стараться, чтобы ему стало легче.
От моих поглаживаний плач всадника затихает. Теперь он только судорожно втягивает воздух.
Моя рука замирает.
– Не останавливайся, – говорит всадник дрогнувшим голосом.
Я возвращаюсь к своей миссии милосердия. Долгое время мы оба молчим.
– Так ты – Голод? – наконец говорю я. – Что это значит?
– Я понятия не имею, о чем ты спрашиваешь, смертная.
В его голосе слышится раздражение. Раздражение и усталость.
– Ну-у… у тебя есть какие-нибудь сверхъестественные способности? – уточняю я.
– Сверхъестественные способности… – бормочет он. – Я умею губить растения… помимо прочего.
– Я слышала о тебе разные истории. Будто бы тебя схватили. Я думала, что это неправда, но это… так и было? Тебя где-то держали взаперти?
Его дыхание снова учащается.
– М-м-м… хм…
Господи!
Я провожу пальцами по его волосам. Мне очень хочется расспросить его о плене – где именно он был, что с ним делали, сколько времени он там провел, – но это явно слишком чувствительная тема.
– Что ты будешь делать теперь, когда ты свободен? – спрашиваю я наконец.
Он словно замирает под моей рукой.
Наконец отвечает, и я слышу угрозу в его голосе:
– Я буду мстить.
______
Вот уж не думала, что сумею заснуть в объятиях всадника, но, видимо, сумела, потому что внезапно вздрагиваю от прикосновения мягких пальцев.
Открываю глаза, щурясь от утреннего света, проникающего сквозь ближайшее окно. Надо мной стоит мужчина с пронзительными зелеными глазами. Еще мгновение – и я узнаю эти зеленые глаза.
Голод.
Разглядев его как следует, я изумленно охаю.
Он весь такой странный и прекрасный.
Когда я нашла его вчера, вместо одежды его покрывала кровь и грязь. А сейчас он полностью одет, и поверх черной рубашки и брюк на нем бронзовые доспехи, которых точно не было прошлой ночью. Металлический нагрудник поблескивает в утреннем свете.
Как?.. Неужели он успел сходить за своими вещами?
Но тут мое внимание привлекает его мощное сложение. Даже стоя на коленях, он выглядит устрашающе огромным, и мне не нужно видеть кожу под доспехами, чтобы понимать, что это тело создано для битвы.
Однако все это пустяки по сравнению с его лицом.
Он… Никакими словами невозможно описать такую мужественную красоту. Волосы цвета жженого сахара вьются на затылке, горящие зеленые глаза кажутся еще ярче на фоне загорелой кожи.
Я не знаю, куда смотреть: на четкую линию подбородка, на острые скулы или на мягкие губы грешника. Он похож на мифологического персонажа, сошедшего с какой-нибудь картины.
Да он и есть мифологический персонаж.
Я приподнимаюсь на локтях, и всадник тут же отодвигается.
Я догадываюсь, что меня разбудило: его пальцы. Он убирал мои волосы с лица – точно так же, как я всю ночь убирала его волосы. А сейчас кончики его пальцев замерли у моей щеки.
Кончики пальцев…
– Твои руки! – ахаю я. Матерь божья… или чья там! – Откуда у тебя руки?
Голод чуть улыбается, и все мое тело отзывается на эту улыбку.
– Теперь тебя беспокоит, на что я способен?
Мой скептический взгляд переходит с ладони, касающейся моей щеки, на лицо всадника.
– Может быть… Что ты делаешь?
– Хотел тебя увидеть, – говорит он, окидывая меня таким взглядом, будто пытается запомнить мои черты.
Он достает из-за спины и протягивает мне какую-то ткань.
– По-моему, это твое.
Моя рубашка. Только тут до меня доходит, что я до сих пор без нее.
– Спасибо.
Я натянуто улыбаюсь всаднику, забираю рубашку и поспешно набрасываю ее, чтобы прикрыть наготу.
Всадник встает, и я впервые замечаю другие вещи, лежащие рядом с ним. Про одну я пока даже не догадываюсь, что это такое, а другую узнаю – коса с поблескивающим острым лезвием.
Господи, эта штука похожа на смертоносное оружие.
Всадник берет косу в руки, и сердце у меня начинает колотиться. Ночью я даже не осознала, насколько он громадный, но теперь, с оружием в руках, он выглядит как сама смерть.
Я отодвигаюсь подальше.
Всадник, должно быть, видит, как я струсила: он бросает на меня сердитый взгляд.
– Ты всю ночь спала прямо на мне. Тебе нечего бояться.
– Теперь у тебя есть лезвие и руки, – говорю я. – Как ты сумел их вернуть?
– Мой организм способен к регенерации.
– Твой организм…
Во имя младенца Христа… он что, может отращивать конечности?!
– А… а…
Я неопределенным жестом указываю на его одеяние.
Голод сжимает губы – не то от досады, не то сдерживая смех. На весельчака он не похож, так что досада вероятнее.
– Я не из этого мира, цветочек.
Это, собственно, не ответ, но я слегка обмираю от того, что он назвал меня цветочком.
Это же комплимент, правда?
Глядя на него, я хочу, чтобы это был комплимент.
Ана, ты что, серьезно готова втрескаться во всадника апокалипсиса?
Черт возьми, похоже, да. Но могу сказать в свою защиту, что здесь, на Земле, таких красивых скул не делают.
– Идем, – говорит Голод, прерывая мои мысли. – Нам пора.
– Куда идем? – спрашиваю я, вскакивая следом за ним и хватая по пути корзину с фруктами. У меня есть слабая надежда, что если я принесу корзину домой, это каким-то образом защитит меня от гнева тетки.
Надежда глупая, но я же и сама дура дурой.
Голод не отвечает, да мне и ни к чему его ответ. И так ясно, что наш путь лежит обратно в город: мы шагаем вдвоем по той самой дороге, на которой я нашла его совсем недавно. Мой взгляд притягивает коса у него в руках. Он решил взять с собой именно ее, а не другой, менее опасный предмет, и я очень, очень стараюсь не думать о мотивах такого решения. Или, если уж на то пошло, о том, что произойдет в тот момент, когда горожане встретятся с Голодом.
– Прошлой ночью на этой дороге людей было пруд пруди, – говорит Голод, скорее сам себе, чем мне. – А теперь пусто.
У меня слегка шевелятся волосы на затылке.
– Думаешь, эти люди?..
– Они готовят мне ловушку.
Эта мысль приводит меня в ужас.
– Может, не стоит нам идти по этой дороге? Можно же спрятаться…
Все, что рисуется мне в воображении, – то, как истерзано было тело Голода, когда я нашла его.
– Я ждал этого момента много лет, – говорит он. – Я не стану прятаться от них. Я должен насладиться их смертью.
Вот тут-то у меня и возникают первые серьезные опасения по поводу Голода.
– Я тебя не для того спасала, чтобы ты убил кучу людей, – говорю я.
– Ты знаешь, кто я такой, цветочек. – Опять он меня так зовет. – Не делай вид, будто не знаешь моей натуры.
Прежде чем я успеваю возразить, мы входим в Анита2полис.
Мы идем по улице, а люди вокруг заняты утренними делами. Однако, завидев Голода и его огромную косу, они замирают.
Когда мы приближаемся к центру города, по растрескавшемуся асфальту прямо к Голоду галопом подлетает угольно-черный конь. Морда у него на редкость злобная, однако всадник при взгляде на него словно вздыхает с облегчением.
Стойте-ка. Это что, его?..
Конь замедляет бег и наконец останавливается перед Голодом.
Всадник прислоняется лбом к лошадиной морде.
– Все хорошо, мальчик, – говорит он, поглаживая коня. – Теперь тебя никто не тронет, – повторяет он те самые утешительные банальности, которые я говорила ему самому прошлой ночью.
Я смотрю на коня. Где он был все это время? И почему решил появиться именно сейчас?
Они готовят для меня ловушку.
В тот же миг я слышу свист стрелы.
Хлоп!
Стрела с каким-то хлюпающим звуком вонзается в плечо Голода.
Я жду, что всадник вскрикнет или дернется, как прошлой ночью, но ничего подобного.
Он улыбается.
Меня пробирает дрожь.
Это не взгляд испуганного человека. Это взгляд человека, желающего испепелить весь мир.
Глаза Голода на одну долгую секунду встречаются с моими, и в них плещется злобное веселье. Затем он переводит взгляд на людей, идущих за черным конем, – людей, которых я замечаю только сейчас. В руках у них луки, мечи и дубины.
– Я надеялся, что еще увижу вас, – говорит Голод.
Ноздри всадника раздуваются, налетает порыв ветра. И больше ничего, что могло бы послужить нам предостережением.
В следующее мгновение земля раскалывается прямо под ногами людей, снизу пробиваются крепкие зеленые побеги. В считаные секунды они вытягиваются вверх, обвиваются вокруг лодыжек стоящих и поднимаются все выше и выше.
Люди кричат, явно перепуганные, кто-то из зевак тоже начинает кричать, а многие бросаются наутек.
Я же стою неподвижно, как камень, не отрывая взгляда от происходящего. Я никогда не видела ничего подобного. Все те страшные сказки на ночь, которые я слышала о всадниках, вдруг становятся реальностью.
Лианы разрастаются, ползут вверх по ногам и туловищам и вскоре начинают выпускать шипы. Теперь люди кричат уже по-настоящему. Некоторые пытаются разорвать безжалостные путы. Одному удается вырваться, но он спотыкается, падает, и чудовищное растение тянется к нему – так, будто обладает разумом, хоть это и кажется невозможным.
Я бросаю взгляд на Голода, а тот сосредоточенно смотрит на людей, и на губах у него играет жестокая улыбка. Он говорил, что может губить растения, но ни слова не сказал о том, что может выращивать их по своему желанию или превращать в оружие. Однако очевидно, что сейчас он именно это и делает.
Растения уже в рост человека, и их бесчисленные ветви обвивают руки и ноги всех, до кого могут дотянуться. И тут… тут они начинают сжиматься. Оружие выпадает из рук людей. Но на этом дело не заканчивается.
Я закрываю рот руками.
– Боже мой. Боже мой. Боже мой!
Мне даже не приходит в голову сказать всаднику, чтобы он остановился.
Я просто с ужасом смотрю, как ломаются кости, как корчатся тела. От этого зрелища у меня сводит желудок. Я повидала немало насилия, но такого – никогда. Никогда.
А потом все заканчивается. Слишком много жизненно важных органов в этих телах уже раздавлено. Может, Голод и смог бы оправиться от таких травм, но эти люди – нет. Они уже обмякли в своих диковинных клетках, их выпученные глаза пусты, руки и ноги скрючены.
Я отворачиваюсь, и меня начинает рвать.
Мертвы. Они все мертвы.
На несколько секунд в Анитаполисе воцаряется странная тишина. Хотя многие обратились в бегство при виде этой чудовищной схватки, немало и тех, кто остался, притянутый любопытством и ужасом.
Всадник окидывает их взглядом.
– Бесконечно долгие дни я провел в заточении. Меня пытали и убивали, а я воскрес. Никто из вас не пришел на помощь. – Долгое молчание. – Вы думали, что и правда отделались от меня, что теперь вы в безопасности?
Погодите-ка. Что?..
Я смотрю на всадника широко раскрытыми глазами, и во мне нарастает ужас.
Он качает головой, и улыбка вновь появляется на его лице.
– Вы никогда не были в безопасности. Ни тогда, ни тем более сейчас. Ваши посевы погибнут. Ваши дома будут лежать в руинах. Вы сами и все, что вы когда-то любили, канет в вечность.
Я не чувствую надвигающегося землетрясения. Только что я стояла на твердой земле, а в следующее мгновение она внезапно уходит из-под ног, и меня швыряет вперед. Я сильно ударяюсь об асфальт, моя корзина и плоды джаботикабы разлетаются по дороге, идущей трещинами.
Сквозь крики я слышу какие-то странные стоны, а затем звуки рушащихся домов. Земля продолжает сотрясаться.
Я прикрываю голову руками и сжимаюсь в комок в ожидании, когда все закончится.
Несколько лет назад в нашем городе уже было сильное землетрясение, разрушившее множество зданий и похоронившее десятки людей заживо.
И вот это случилось снова.
Землетрясение продолжается. И все, что я могу сделать, – это сжаться в комок и прикрыть голову. Кажется, проходит целая вечность, прежде чем дрожь земли наконец стихает.
Я осторожно отнимаю руки от лица. Пыль еще оседает вокруг меня, но, кажется… кажется, Анитаполис разрушен полностью.
Просто… стерт с лица земли.
Иисус, Иосиф и Дева Мария!
Пока я глазею, раздаются новые крики. Я зажмуриваю глаза, пытаясь отгородиться от этих звуков. Потом стихают и они. Я не слышу ничего, кроме собственного прерывистого дыхания.
Наконец, я заставляю себя открыть глаза и просто… охватить разумом творящийся кошмар. Новые странные растения, новые изуродованные тела.
Вот теперь вокруг царит настоящая тишина.
Не знаю, осталась ли тут хоть одна живая душа.
Не считая меня… Меня и всадника.
Несколько долгих минут я не могу говорить. Пытаюсь, но слова не идут на язык.
Я издаю низкий горловой звук, перерастающий в вой.
Услышав это, Голод бросает взгляд в мою сторону. Подходит и протягивает руку.
Я смотрю на него, не подавая руки в ответ.
– Ты говорил, что бояться нечего.
Мой голос звучит глухо.
– Тебе бояться нечего, – поправляет Голод. – Что касается остальных, то на их счет я ничего подобного не обещал.
Я делаю несколько неровных вдохов.
Как я могла позволить ему войти в мой город?
Это я во всем виновата.
– Кто-нибудь остался?..
В живых? Я не могу заставить себя выговорить это.
Но, как выясняется, и не нужно.
– Ты, – говорит Голод и пристально смотрит на меня с безжалостным выражением на лице.
И… и все?
Что же я наделала?
Что. Я. Наделала?!
Я думала, что сострадание – добродетель. Именно это и побудило меня спасти всадника. Так почему же я за это наказана?
Вечное мое злосчастье опять подкараулило меня.
Всадник кивает в сторону города.
– Иди возьми все, что тебе нужно, и быстро возвращайся. Мне не терпится уйти отсюда.
Уйти? Со мной?
Он что, серьезно?
Я поднимаю на него дикий взгляд.
– О чем ты?
– Собирай свои вещи, – снова говорит он, жестом указывая на то, что осталось от улицы.
Я смотрю туда. Там и собирать-то нечего. Весь мой город лежит в руинах.
Из горла у меня вновь вырывается тихий стон. Моих двоюродных братьев и сестер больше нет на свете. И тети тоже.
Я чувствую, как скатывается по щеке слеза, потом еще одна. Дома меня не ждут ни побои, ни изгнание – не от кого, ведь тети уже нет в живых. От этой мысли у меня внутри что-то надламывается. Она всегда недолюбливала меня, смотрела так, будто видела во мне что-то, чего не видели другие. Что-то плохое. И теперь мне вдруг кажется, что это отвращение было заслуженным.
Мое легкомыслие погубило целый город.
– Я не пойду с тобой, – шепчу я, все еще глядя на руины. Я начинаю осознавать реальность происходящего. Вряд ли мне еще когда-нибудь в жизни так сильно хотелось быть кем угодно, только не собой.
– Пойдешь, конечно, – говорит Голод.
– Ты только что убил… – голос у меня срывается, – всех моих родных.
Он смотрит на меня с любопытством.
– Они должны были спасти меня. И не спасли.
– Они не знали.
По крайней мере, я не знала – и не может же быть, чтобы я единственная в городе не знала.
Неподалеку издает тихое ржание конь Голода. Выходит, эта тварь тоже уцелела под обломками. Держу пари, он такой же говнюк, как и его хозяин.
– Собирай вещи, – повторяет всадник.
– Я не пойду с тобой, – снова говорю я, на этот раз более решительно.
Он вздыхает, явно раздосадованный моим поведением.
– Здесь у тебя ничего не осталось.
Все мое тело сотрясает дрожь. Я зажмуриваю глаза, изо всех сил желая сделать так, чтобы этих нескольких минут не было.
Слышу, как всадник делает шаг ко мне. Распахиваю глаза и отшатываюсь.
– Не подходи.
Он хмурится.
– Ты была добра ко мне, когда я почти забыл, что такое доброта. Я не причиню тебе вреда, цветочек, – говорит он, и его голос звучит мягко. – Но теперь тебе пора собираться. Я и так слишком долго задержался в этих краях.
Снова приходят слезы. Они беззвучно стекают по моим щекам.
– Это я во всем виновата, – говорю я, оглядываясь вокруг.
Все так неподвижно…
– Они должны были умереть, – говорит Голод, и лицо у него становится каменным. – Я разнес бы этот город в щепки, даже если бы ты не позаботилась обо мне.
Видимо, это должно меня утешить. Но не утешает.
– Ну же, – говорит он, и в его голосе звучат стальные нотки. – Собирайся.
Собраться – значит справиться с тем, что произошло. Я к такому еще не готова, поэтому просто обхватываю себя руками.
Всадник подходит ко мне вплотную и кладет на плечо теплую ладонь. Я инстинктивно отшатываюсь.
– Не трогай меня.
Даже голос у меня какой-то чужой.
Взгляд падает на корзинку, откатившуюся на несколько метров в сторону, и раскаяние давит внутри тяжелым камнем.
Рядом с корзинкой прорастает колючий куст, с каждой секундой поднимаясь выше и выше. Листья разворачиваются, стебель наливается соками, и на нем распускается нежная серовато-лавандовая роза.
Голод срывает цветок с куста и протягивает мне – прямо с шипами.
– Я не оставлю тебя, – с непреклонной решимостью говорит всадник. На мгновение он становится похож на того Голода, которого я видела прошлой ночью. На того, у кого, как мне казалось, было сердце. – Садись на коня. Поедем со мной. Пожалуйста.
Я не беру розу.
– Я вы2ходила тебя, а ты убил всех, кого я любила. Провались ты вместе со своей розой. Просто… уходи.
Я плачу.
До него наконец начинает доходить.
Господи ты боже мой. Начинает доходить.
Спустя долгую минуту всадник кладет розу на растрескавшуюся землю передо мной.
– Я не буду удерживать тебя силой. После всего… – Он смотрит вдаль рассеянным взглядом. Потом словно отмахивается от своих мыслей и снова переводит взгляд на меня. – Выбор за тобой, но, если ты дорожишь жизнью, ты должна уйти со мной.
И стать свидетельницей новых смертей?
Уж лучше попытаю счастья в этом распавшемся мире.
Мой взгляд встречается со взглядом всадника. Я не должна была тебе помогать.
Он, должно быть, читает мои мысли, потому что на мгновение в его чертах мелькает что-то… Я бы сказала – сожаление или, может, удивление, но кто знает?
Этого оказывается достаточно: он идет к коню. Садится в седло, вставляет косу за спину, в ножны. В доспехах, верхом на коне он не похож на злодея. Нисколько. Это бесит.
– Прощай, цветочек, – говорит Голод, пристально глядя мне прямо в глаза. – Я буду долго помнить твою доброту.
Он бросает на меня последний долгий взгляд и уезжает прочь.