Вопреки сказанному, я все же пытаюсь бежать из комнаты, куда меня возвращают после ванны. Даже несколько раз пытаюсь. Главным образом из-за своего вечного непобедимого любопытства. К тому же мне скучно. В чужой комнате не так-то просто найти себе занятие. Ну и, ко всему прочему, перспектива остаться голодной меня не так уж сильно пугает.
Нет нужды говорить, что я каждый раз попадаюсь. Я даже не планирую всерьез бежать отсюда – я еще не отказалась от намерения отомстить, – но надеюсь отыскать какой-нибудь острый предмет, которым можно проткнуть всадника.
Враги мы или не враги, в конце концов?
К сожалению, если тут где-то и валяется оружие, то я его не нахожу.
После четвертой попытки всадник просто говорит:
– Еще раз сбежишь, и я пущу в ход растения.
Вот это уже действенная угроза. Удивительно, что он сразу не припугнул меня по-настоящему. Все-таки мой похититель – не кто-нибудь, а печально известный Голод.
Поэтому я смиряюсь с реальностью своего положения. Сидеть мне теперь в этой комнате до тех пор, пока Голод не решит, что нам пора уходить.
Снова оставшись в одиночестве, я от скуки исследую шкаф, чтобы переодеться во что-нибудь более подходящее. Ситцевое платье, на котором я останавливаюсь в конце концов, привлекает ярким узором и облегающим кроем. А вот сапоги я решаю оставить старые: размер ноги у меня больше, чем у прежней хозяйки этой комнаты.
Я осматриваю еще кое-какие вещи этой девушки, перелистываю несколько книг в ее шкафу, а затем перехожу к дневникам, занимающим целую полку. Можно только предполагать, что их писала та самая девушка, которая жила здесь. Записи в них именно такие – заносчивые и пустые, каких можно ожидать от богатой, окруженной заботой девочки-подростка, и под каждой стоит подпись: «Вечно твоя, Андресса».
Мне в жизни сильно не хватает подобных драм. Увы, даже во времена апокалипсиса на мою долю их не досталось.
Что оказывается неожиданным, так это пикантные любовные письма, которые я нахожу под матрасом. Все они от некой Марии, таинственной корреспондентки, которая, судя по всему, знала толк в вагинальных ласках. Хочу сказать – здорово знала толк.
Мне бы такую Марию.
Эти письма развлекают меня на какое-то время. Но их не так уж много.
А потом… скука. Часы за часами сплошной скуки. Такой, что я наконец засыпаю, раскинувшись на кровати Андрессы, среди самых сокровенных ее писем и дневников, разбросанных вокруг.
Просыпаюсь от урчания в животе. За окном первые лучи солнца уже осветили небо. Я слышу негромкие голоса, и на секунду все кажется таким обыденным, и я почти забываю, что заперта в доме со всадником апокалипсиса, и голоса за дверью принадлежат одним из последних живых людей в этом городе.
В желудке снова урчит. Отказ кормить меня был, безусловно, мощной угрозой со стороны Голода, будь он проклят.
Проходит еще час, и наконец я слышу решительные шаги – это могут быть только шаги Жнеца. Больше никто здесь не осмеливается ступать с такой хозяйской уверенностью. Звуки приближаются к моей комнате и стихают у самой двери.
Откашлявшись, я говорю:
– Если ты не принес кофе или еды, то я не хочу с тобой разговаривать.
Мгновение – и ручка двери поворачивается. В комнату входит Голод со стаканом воды и ломтиком какого-то фрукта в руках.
Он протягивает их мне.
– За то, что целых двенадцать часов не пыталась бежать, – говорит он.
Кажется, он ждет от меня благодарности.
Но в гробу я все это видела, как сказал бы поэт.
– Папайя? – говорю я, узнав фрукт. Это даже не целая папайя – всего лишь малюсенький кусочек. – Я взрослая женщина, а не птичка.
– Вероятно, ты забыла, что имеешь дело с Голодом, – с нажимом говорит он. – Радуйся, что я тебя вообще кормлю.
– Я хочу кофе. Вот тогда порадуюсь. Может быть. А какой-нибудь тортик наверняка пробудит во мне чувство благодарности.
– Ты ходячая головная боль, – бурчит он.
– Какой комплимент головной боли.
– Ты когда-нибудь перестаешь болтать?
– Только если мне положат что-нибудь в рот. Желательно еду, но член тоже годится.
Жнец закатывает глаза.
О, восхитительная реакция.
– Больше ты ничего не получишь, Ана, – говорит он и ставит принесенное на пол. – Или ешь это, или оставайся голодной. Мне все равно. – Он с хмурым видом пятится из комнаты. – Жду тебя в конюшне. У тебя пять минут.
______
Я использую эти пять минут для того, чтобы совершить набег на домашнюю кладовую. Мне удается отыскать торт и еще несколько лакомств. Сваренного кофе, к сожалению, нет. Нахожу я и нож, но его буквально негде хранить во время путешествия, разве что в сапоге. Но опять же – с моим счастьем я, чего доброго, сама на него напорюсь. Так что нож я не беру.
Когда я наконец встречаюсь с Голодом возле конюшни, он опять хмурится, глядя на меня. Кажется, это входит у него в привычку.
Его свирепый черный конь уже оседлан и ждет, а люди неподалеку готовят своих лошадей.
Уже не в первый раз мое положение кажется мне фантастически невероятным. Даже если забыть о том, что я пережила падение двух городов, или о том, что я живу в библейские времена. Просто сам факт, что я прошла путь от выхаживания этого человека до нападения на него и нынешнего полудобровольного плена, уже достаточно странен.
Я вытираю пальцы, уничтожая последние остатки крема от торта.
Голод замечает это, и его взгляд становится еще более хмурым.
– Ты опоздала.
Ошибка, которую я намерена повторять до тех пор, пока мы вместе.
– Радуйся, что я не сбежала снова, – говорю я. Нельзя сказать, что я и правда всерьез собиралась бежать. Чтобы ударить его ножом, нужно быть рядом.
Какое-то время он изучающе смотрит на меня своими пугающими глазами.
Затем уголок его рта кривится.
Ой-ой-ой.
– Если ты так решительно настроена сбежать от меня, – говорит всадник, – может быть, пора обращаться с тобой как с настоящей пленницей.
Я бросаю на Жнеца непонимающий взгляд, а он отходит к своему коню.
– Ты и так обращался со мной как с пленницей.
А как еще, по его мнению, назвать то, что он делал последние двадцать четыре часа?
Голод запускает руку в одну из седельных сумок. Я слышу лязг чего-то тяжелого, и он достает пару железных кандалов.
Железных. Кандалов!
Ну конечно, такой псих не мог не приберечь пару на всякий случай.
Он снова подходит ко мне и хватает за запястье.
Я пытаюсь вырваться, но тщетно. Еще миг, и Голод начинает защелкивать тяжелые кандалы.
– Что ты делаешь?
В моем голосе слышатся нотки паники.
Покончив с одним запястьем, всадник берется за другое.
– Вот бы еще рот тебе чем-нибудь заткнуть…
Я делаю вдох, чтобы успокоиться.
– Тебе не кажется, что это уже перебор?
Я же не сбежала, в конце концов! Это была просто бравада.
Я чувствую на себе пристальные взгляды людей Голода.
Вместо ответа Жнец подводит меня к темно-гнедой лошади. Берет под мышки, поднимает и усаживает на нее.
– Ты серьезно? – возмущаюсь я, глядя на него сверху вниз. – Я должна верхом в наручниках ехать? Это уж точно перебор.
– Не моя забота, – отвечает Жнец, возвращаясь к своему коню.
Я хмуро гляжу на свою лошадь.
– Ты же понимаешь, что я могу просто… – Я хотела сказать «ускакать», но не успела закончить фразу: заметила, что у лошади нет поводьев. Она привязана веревкой к одному из конников Голода. – Значит, мы едем в другой город? – спрашиваю я Голода.
Он и ухом не ведет.
– Правда? – обращаюсь я к проходящему мимо мужчине.
Тот тоже ухом не ведет.
– Кто-нибудь? – говорю я. – Ну хоть кто-нибудь? Неужели никто из вас, бесполезных мешков с дерьмом, не знает, куда мы едем?
– Заткни пасть, – говорит кто-то.
– Не разговаривайте с ней, – предупреждает Голод.
Я не могу понять, что он имеет в виду: «как вы смеете так разговаривать с моей дамой?» или «не подначивайте ее». Скорее, последнее, чего еще ждать от такого ублюдка. Но кто знает.
Остальные еще какое-то время возятся со сбором припасов, и вскоре наша маленькая группа пускается в путь.
Как только Голод пришпоривает своего коня, эта зверюга летит вперед так, будто его с цепи спустили. Они скачут галопом впереди, удаляясь все дальше и дальше, а потом Жнец поворачивает назад и возвращается к нам.
На миг человек и конь кажутся такими свободными. Бронзовые доспехи всадника блестят на солнце. Солнце, кажется, любит его: лучи подсвечивают волосы цвета жженой карамели, и глаза цвета мха ярко сияют. Он похож на сказочного принца.
Поравнявшись с нами, Жнец останавливается, и его люди тоже придерживают своих коней. Безжалостный взгляд Голода окидывает их всех разом. Это те, кто помогал казнить невинных, те, кто пытался зарезать меня, те, кто убил мэра и его семью. Это они проделывали то же самое с жителями всех разрушенных городов, через которые прошли.
– Забыл что-то? – подает голос кто-то из них.
На мгновение взгляд Голода останавливается на спросившем, а затем он снова обращается ко всем сразу.
– Вы все мне очень помогли, – говорит Жнец.
Живот скручивает от беспокойства.
– Но, – продолжает всадник, в его глазах появляется нехороший блеск, – недолго цветам цвести, и вы недолго были полезны.
В мгновение ока растения пробиваются из-под земли, их стебли тянутся вверх с немыслимой скоростью.
Я ахаю, когда первое растение обвивается вокруг лодыжки одного из стражников. Другое ползет вверх по его ноге.
Люди в ужасе. Один из них тянется к оружию, висящему на боку. Другой пытается поджать ноги. Все без толку. Лианы тянутся к стражникам Голода, как руки, и стаскивают их с перепуганных коней.
– Пожалуйста! – молит один.
– О Господи!
И крики, крики, от которых кровь стынет в жилах.
Я сижу, замерев от страха.
Несколько лошадей в испуге становятся на дыбы. Голод шикает, и это, как ни странно, их успокаивает. Они стоят смирно, только едва заметно переступают ногами, когда растения хватают всадников.
Тот, кто первым потянулся за оружием, теперь лежит навзничь и пытается отбиться от ветвей, оплетающих его. Кажется, растение от этого двигается еще быстрее и неумолимее.
– За что? – задыхаясь, выдавливает из себя один из стражников, умоляюще глядя на Жнеца.
Лицо у всадника просто ледяное.
– Потому что вы люди и вам назначено умереть.
Я слышу хруст костей и сдавленные крики. Люди из последних сил пытаются глотнуть воздуха. Проходит, кажется, целая вечность, пока они не затихают. И, наверное, слава богу, что затихают. Могло быть хуже: они могли все еще цепляться за жизнь, как тот старик, которого я видела, когда въехала в Куритибу.
Я хватаю ртом воздух. Мертвецы окружают меня со всех сторон.
Тот всадник, к которому была привязана моя лошадь, лежит неподалеку, разинув рот в беззвучном крике.
Дрожа, я смотрю на Жнеца. Он наслаждался убийством этих людей. Я видела это своими глазами.
Голод спрыгивает с коня, подходит к другим лошадям и начинает методично снимать с них седла и уздечки, напевая себе под нос. Одну за другой он отпускает лошадей, и те бредут прочь по пустынным улицам.
Наконец, он приближается ко мне. Я все еще сижу не шевелясь, окруженная плотным кольцом мертвецов.
– Иди сюда, цветочек, – говорит Голод обманчиво мягким голосом. Он делает шаг в мою сторону и протягивает руку.
Волосы у меня на затылке встают дыбом. Я уже почти убедила себя в том, что этого человека легко обвести вокруг пальца, а таких ведь нечего бояться, правда?
Но, черт побери, похоже, он не так прост, и, как бы ни был он обезоруживающе приятен в общении, все эти мертвые тела вокруг – напоминание о том, что он отвратительный монстр.
Увидев выражение моего лица, Голод поднимает брови.
– Если тебя так корежит от убийств, тебе не стоило меня разыскивать.
Он, конечно, прав. Я могла бы держаться подальше. К тому же эти люди, которых он убил, наверное, из тех немногих, кто и правда заслуживал смерти.
И все же…
Я смотрю в обезоруживающее дьявольское лицо Голода.
Кто-то должен одолеть это создание.
– Либо ты поднимаешь руки и не сопротивляешься, либо я силой стаскиваю тебя с этой лошади, – говорит он. – Могу сразу сказать, какой вариант тебе понравится больше.
Нехотя я поднимаю скованные руки, и всадник снимает меня с лошади.
Он свистит, и его конь подходит к нам.
Я не могу смотреть на этого человека. Ни тогда, когда он усаживает меня на своего коня. Ни тогда, когда он снимает упряжь с моей лошади и освобождает ее, последнюю. Даже когда он вскакивает в седло и усаживается позади меня.
Бронзовые доспехи Голода давят в спину, когда он прижимается ко мне и небрежно перекидывает тяжелую руку через мое бедро. От его близости меня еще сильнее колотит дрожь.
Жнец цокает языком, и его конь трогается, огибая тела.
Мы проезжаем не больше квартала, когда всадник негромко говорит:
– Ты дрожишь как осиновый лист. – Его дыхание тепло щекочет мне ухо. – Я уже говорил тебе, меня бояться нечего – во всяком случае, пока.
Жнец говорит мягко, но от этого только хуже.
– Зачем ты это сделал?
Мой голос похож на карканье вороны.
Наступает долгая пауза, и мне всерьез кажется, что до Голода не сразу доходит, о чем речь.
Он постукивает пальцами по моему бедру.
– Они бы очень скоро повернулись против меня, – говорит он наконец.
– Ты дал им собрать вещи и оседлать коней, – шепчу я. – Ты велел им приготовить лошадь для меня. Зачем? – Голос у меня дрожит. – Зачем, если ты собирался просто убить их всех?
– Ты полагаешь, будто мой разум работает так же, как твой. Это не так.
Несколько секунд мы оба молчим. Слышна только поступь коня и легкое позвякивание моих кандалов. Мы проезжаем мимо нескольких разлагающихся тел, зажатых в ветвях деревьев и лианах растений.
– Есть ли на свете такой ужас, который ты не захотел бы сотворить? – спрашиваю я.
– Когда имею дело с такими существами, как вы? – отвечает он. – Нет.
Мысли мечутся у меня в голове. Я чувствую себя потерянной. Вся моя жизнь разрушена, и вот я сижу на коне перед всадником, вместо того чтобы мстить. Это… не то, что я представляла себе, думая о том, как будут развиваться события.
Я болтаю ногами в тяжелых сапогах. Стремян под ногами нет, и сила земного притяжения, кажется, пытается оставить меня босой. Я виляю лодыжками, стараясь натянуть сапоги поудобнее. Это срабатывает… на несколько минут. А потом снова становится неудобно.
Не проходит и получаса, как решаю, что с меня хватит. Толку-то от этих сапог.
– Придержи меня, – бросаю я через плечо.
Наступает тишина. А затем:
– Если это очередная твоя уловка, потому что ты изголодалась по сексу…
Прежде чем Жнец успевает закончить свою мысль, я поднимаю ногу в сапоге и закидываю ее на седло. Как я и думала, мое тело тут же теряет равновесие.
Голод рефлекторно подхватывает меня, его рука крепко обвивается вокруг моей талии.
– Что ты творишь, Ана, дьявол тебя возьми?
Звеня кандалами, я расшнуровываю кожаный сапог. Потом хватаюсь за толстый резиновый каблук и тяну вниз.
– Снимаю эти чертовы сапоги.
Я стягиваю сапог вместе с пропотевшим носком. Кладу его на колени и принимаюсь за второй. Жнец ничего не говорит, но я чувствую, что он сильно недоволен. Очень, очень недоволен. Похоже, любое мое решение его раздражает.
Когда оба сапога сняты, мне удается открыть одну из седельных сумок Голода, а это чертовски трудно сделать в наручниках. Но мне удается, ура!
Спиной я так и чувствую неодобрение Голода. Однако он не останавливает меня, и я продолжаю свое дело.
Пытаюсь засунуть оба сапога в сумку, но тут за каблук одного зацепляются наручники и тянут его за собой. Я пытаюсь поймать его на лету, но при этом роняю второй. Оба сапога бьются о бок лошади, прежде чем свалиться на землю.
Наступает тишина.
А затем…
– Не моя забота, – говорит Голод.
Я оглядываюсь через плечо.
– Ты шутишь, наверное.
– Разве я похож на шутника?
Не похож, черт бы его побрал.
– Мне нужны эти сапоги, – говорю я. Это моя единственная пара.
– Я не буду останавливаться.
– Офигеть. – Я поворачиваюсь в седле лицом вперед, спиной к нему. – Офигеть.