Те немногие путники, что встречаются нам по дороге, умирают все до единого. Всадник не щадит никого.
Впервые завидев живую душу, я сразу же напрягаюсь. Какой-то мужчина бредет по дороге, ведя за собой небольшое стадо коз. Он не замечает нас до тех пор, пока мы не настигаем его, а когда замечает, то успевает лишь вытаращить глаза – из земли уже вырастает извивающийся куст и хватает его.
Когда растение убивает незнакомца, я с трудом сдерживаю крик. Самое ужасное, пожалуй, то, что, пока человек бьется в ветвях растения, оно расцветает нежными розовыми розами.
Жнец убивает не только путников. Мы проезжаем мимо нескольких домов, стоящих у дороги, и всякий раз – иногда в самих жилищах, иногда возле, смотря по тому, где находятся их обитатели, – из земли поднимаются чудовищные растения всадника, хватают людей и убивают их, сжимая в своих ветвях как в тисках.
Только когда мы въезжаем в Коломбо, Голод шепчет мне на ухо:
– Здесь остановимся.
Я подавляю дрожь. Хотелось бы сказать, что это дрожь ужаса, но какая-то нездоровая часть меня до сих пор неадекватно реагирует на низкий знойный тембр его голоса, в точности как тогда, в мои семнадцать лет.
Наше появление здесь совсем не похоже на то, что я видела в Лагуне. Толпы не выстраиваются вдоль улиц, никто нас не ждет. Первый из горожан, узнавший Голода, вскрикивает, бросает корзину, которую нес, и бежит в дом. То же происходит и во второй раз, и в третий, и наконец начинает казаться, что весь город охвачен смятением.
Очевидно, Голод не высылал никого вперед, чтобы предупредить горожан о своем прибытии.
Мы едем дальше, конь Голода прибавляет ходу и несется по улицам галопом. Кругом царит хаос. Люди разбегаются во все стороны, их товары рассыпаются по земле. Скотина бегает вокруг, несколько свиней визжат в панике.
Прямо посреди всего этого Голод останавливает коня, и тот подается назад. Мне приходится ухватиться за гриву, чтобы удержаться в седле.
Голос Жнеца гремит со сверхъестественной мощью:
– Стойте.
К моему изумлению, люди… и впрямь замедляют шаги. Их испуганные взгляды обращаются к всаднику.
– Мне нужно место, где остановиться, – говорит он. – Лучший дом в городе. И хорошие люди, готовые помогать. Сделайте это, и мой гнев не дойдет до крайности.
На этих словах я оглядываюсь на Голода. Его лицо кажется искренним, но неужто он способен на милосердие?
Вперед выходит горстка людей, согласных помогать всаднику.
Видимо, скоро мы все узнаем…
______
Когда мы с Голодом входим в дом, где нам предстоит жить, уже наступает ночь. Позвякивая кандалами, я иду рядом с всадником и несколькими горожанами, которые помогали нам в последние часы.
В одной руке Жнец держит косу, а другой сжимает мою руку выше локтя. Я незаметно пытаюсь вырвать ее. Но он не отпускает, только сжимает крепче.
– Пусти, – требовательно говорю я вполголоса.
Всадник бросает на меня косой взгляд, но и только.
– Это главная спальня, – говорит Луис, старший сотрудник полицейского управления Коломбо. Именно он по большей части занимается нашим обустройством. – Хозяева дома любезно предоставили ее для вас и вашей… – Луис оглядывает меня, задерживая взгляд на кандалах, до сих пор не снятых. Голод не снисходит до объяснений, как и я. – Спутницы.
Жнец смотрит на Луиса в упор, и от него веет враждебностью. Так Голод реагирует на него с тех пор, как мы оба узнали, что Луис служит в полиции. У меня есть смутное подозрение, что те, кто ранил всадника, тоже носили форму.
Луис ведет нас обратно в прихожую, где стоят с неловкими и расстроенными лицами пожилые супруги.
Напряжение пропадает с лица чиновника.
– Мистер и миссис Барбоза. Вот вы где.
Он выходит вперед, чтобы поприветствовать их.
Они пожимают ему руку, но глаза их прикованы к Жнецу.
Луис поворачивается к нам.
– Голод, это хозяева, мистер и миссис Барбоза. Хозяева дома, – зачем-то повторяет он.
Вид у них одновременно недовольный и встревоженный.
Жена первой замечает меня. Она видит, как Голод сжимает мою руку, затем смотрит на кандалы. Оглядывает меня с головы до ног: растрепанные кудри, плохо сидящее платье и, наконец, грязные босые ноги. Ноздри у нее раздуваются, и она делает гримасу, будто чувствует, как от меня веет дурной славой. Интересно, что она сделала бы, если бы узнала, что я на самом деле работница секс-индустрии.
Голод сжимает мою руку, затем отпускает ее и делает шаг вперед.
– А, хозяева, – говорит он. – Они-то мне и нужны.
Так стремительно, что я не успеваю уследить, он выхватывает из-за спины косу и перерезает шеи обоим. На миг кажется, что на них багровые воротники. Потом их головы падают с плеч.
У меня первой вырывается крик, а закованные в кандалы руки взлетают ко рту. Миг спустя комната взрывается криками, люди хватаются за оружие.
Луис бросается на всадника, а тот вращает косой, словно в каком-то сложном танце. Лезвие взмывает вверх, кончик косы чиркает полицейского по животу и распарывает его снизу до ключицы.
От этого зрелища у меня подгибаются ноги.
Все остальные бросаются на Жнеца с оружием наизготовку.
– Довольно! – гремит голос Голода.
Не знаю, что за дьявольская магия тут действует, но по какой-то причине люди его слушаются. Они прекращают атаку, некоторые даже опускают оружие.
– Я и мой маленький человечек, – Жнец берет меня за руку и позвякивает моими кандалами, – будем жить здесь. Вы можете либо помочь мне и сохранить свои жалкие жизни, либо я убью вас прямо сейчас. Кто хочет умереть?
Он окидывает взглядом стоящих вокруг.
Никто не издает ни звука.
– Так я и думал.
Голод упирает косу в пол, как посох.
– Уберите эти трупы, – приказывает он, не обращаясь ни к кому конкретно. – Мне нужно, чтобы кто-то приготовил ужин, и еще я хочу развлечься. Найдите для меня лучшее, что может предложить этот город, и доставьте сюда.
А иначе… Этих слов он не говорит, но мы все их слышим.
Голод хватает меня за цепочку кандалов и тащит прочь. Мы едва успеваем сделать три шага, как он останавливается, и я почти врезаюсь в него.
– Да, чуть не забыл, – говорит всадник, поворачиваясь к людям в прихожей. – Если кто-то из вас подумывает о бунте, позвольте мне избавить вас от лишних хлопот – не вздумайте. Любое покушение на мою жизнь повлечет за собой жестокую кару. Не могу даже выразить насколько. – Голод кивает в сторону тел. Луис еще жив, он стонет. – Это была милость. Спросите вот ее.
Он встряхивает мои оковы, и несколько взглядов обращается ко мне.
Я молчу, но думаю, что они видят мой страх. Я сама определенно чувствую, как он сочится сквозь кожу.
– Ну? – говорит Голод, окидывая их взглядом. – Что стоите? Займитесь делом. Сейчас же.
Всадник приводит меня в пустую комнату и сам заходит следом. Едва он закрывает дверь, как меня начинает бить дрожь, мышцы слабеют. Ноги не хотят держать, но все же как-то держат.
– Чего ты хочешь?
Голос у меня дрожит.
– Что, сексуальных намеков не будет?
Голод бросает косу на кровать, и кровь стекает с лезвия, пачкая покрывало.
Я сжимаю губы. Только что погибло несколько человек. Его спокойствие для меня непостижимо.
Все это время я пыталась достать его до печенок, а вместо этого он достал меня. И знает это. Наслаждается моментом, больной ублюдок.
– Ты говорила мне, что я должен что-то положить тебе в рот, чтобы ты заткнулась, но, похоже, все, что для этого было нужно, – убить нескольких человек, – говорит он. – Как удачно, ведь смерть – мое ремесло.
Я вздрагиваю, отворачиваюсь от него и подхожу к окну. Снаружи ничего не видно, темень абсолютная.
Вздыхаю, и этот вздох выходит прерывистым.
– В тот день, когда я спасла тебя… Ты знаешь, почему я это сделала? – спрашиваю я, оглядываясь на него через плечо.
– Меня не интересует, почему ты это сделала, – говорит Голод, однако я вижу, как его красивое лицо поворачивается ко мне в ожидании, когда я договорю.
– Для меня была невыносима мысль, что кто-то может причинить человеку такую боль, какую причинили тебе.
– Я не человек, Ана. Я всадник.
– Думаешь, это что-то меняет?
Ему нечего на это сказать.
Я вновь отворачиваюсь к окну: у меня нет желания смотреть на Голода и на кровь, которой забрызганы его бронзовые доспехи.
Мгновение спустя он подходит ко мне. Краем глаза вижу, как он запускает руку в карман черных брюк и достает ключ. Жнец берет меня за запястья и начинает расстегивать кандалы.
– Ты что, снимаешь наручники?
– А ты предпочла бы, чтобы я этого не делал? – спрашивает он, изогнув бровь.
Я не отвечаю.
Он открывает замки на тяжелых железных кандалах, и я поворачиваю руки ладонями вверх. Кое-где кожа стерта до крови.
– Я думала, ты мне не доверяешь, – говорю я с подозрением.
– Не доверяю, – соглашается Голод. – Но что ты можешь сделать в таком положении?
– Я могу тебя ранить, – говорю я, прищуривая глаза. Думаю, сейчас было бы очень приятно вонзить в Жнеца еще один клинок.
Голода как будто забавляет эта мысль.
– Рискуя испытать на себе мой гнев? Едва ли. Хотя я приветствую твои попытки, какими бы жалкими они ни были до сих пор.
– Мне показалось, ты говорил, что с тобой я в безопасности, – напоминаю я.
– Так и есть. Я не собираюсь причинять тебе вред, если ты не причинишь вреда мне.
Хоть и с неохотой, но я вынуждена признать, что это справедливо.
– А если я сбегу? – спрашиваю я.
– Твои попытки сбежать были еще хуже, чем попытки убить, – говорит он, подходя вплотную.
Я ничего не могу с собой поделать: от его близости у меня сбивается дыхание.
– Но не лишай меня удовольствия, цветочек, – продолжает он. – Беги. Возвращайся в свой нищий заброшенный город и живи дальше в своем пустом борделе. Попробуй снова зарабатывать на жизнь, продавая тело мертвецам, и наслаждайся теми крохами заплесневелой пищи, что ускользнули от моего внимания. Я уверен, что ты проживешь долгую и безбедную жизнь.
При этих его словах ненависть во мне поднимается с такой силой, что горло перехватывает. Я смотрю на него. Он стоит слишком близко. Так близко ко мне подходили только клиенты, но совсем с другими намерениями.
Голод старается поймать мой взгляд.
– Нет, ты не сбежишь, – говорит он. – Бегство требует определенного мужества, которого тебе, очевидно, не хватает.
Моя рука взлетает сама собой, прежде чем я успеваю ее удержать, и бьет его по щеке. Чувствую, как горит кожа на ладони от этого прикосновения. Голова Жнеца дергается вбок.
После этого мы оба стоим не двигаясь. Я тяжело дышу, лицо всадника отвернуто в сторону.
Затем его рука медленно поднимается и касается щеки. Он смеется, и от этого смеха у меня волоски на руках встают дыбом.
Он только что убил трех человек, а я взяла и ударила его.
Так быстро, что я не успеваю уследить, он хватает меня за подбородок.
– Глупый маленький цветочек. Неужели ты до сих пор ничему не научилась? – С этими словами он шагает вперед и толкает меня, пока я не впечатываюсь в стену и не оказываюсь опять прижатой к ней. – Может, ты все-таки смелая, раз так испытываешь мое терпение.
Его взгляд опускается на мои губы, и, пока он продолжает свою полную ненависти тираду, я вижу, как что-то мерцает в этих неземных зеленых глазах.
Он встречается со мной взглядом, и между нами пробегает какая-то искра.
– Или, может быть, ты считаешь себя выше наказания.
Не успевает он договорить, как деревянный пол подо мной вздымается, словно муравейник, а затем разлетается на щепки. Из земли поднимается безобидный на первый взгляд стебелек и тычется мне в ногу. Я стараюсь не закричать при виде этого стебля, даже когда он ползет по моей ноге.
– Что ты делаешь?
– Напоминаю тебе, почему не стоит пытаться ударить меня ножом, дать мне пощечину или как-то еще меня задеть.
Побег разделяется надвое, потом натрое, потом на четыре, тянется вверх и вьется вокруг меня. На нем появляются крошечные шипы, которые становятся все длиннее и острее по мере того, как стебель растет. Растение не ползет вверх по моему телу. Вместо этого оно разрастается, окружая меня, словно клетка. Только когда я оказываюсь в ловушке, Голод выпускает меня и отступает назад.
– Ты спасла меня когда-то, поэтому я пощажу тебя – только по этой причине, – говорит он. – Но больше никогда не испытывай мое терпение.
С этими словами он выходит из комнаты, захлопнув дверь.
Я замираю на мгновение, ожидая еще чего-то: что Голод вернется или что эта клетка увянет и засохнет.
Ни того ни другого не происходит.
– Дерьмо! Как же отсюда выбраться-то? – бормочу под нос.
Ответ становится ясен лишь спустя несколько мучительных часов и множество порезов: вот так, и никак иначе.