Фёдор всё удалялся и удалялся от сада и думал: «вот и сын теперь вырос, да какой молодец. И с ружьём ловко управляется, и с холодным нижним оружием. Сам высок, строен, форма сидит на нём ладно. Рослый, красивый сын у меня… Завидный будет жених, но женится ли… Неизвестно… Сейчас пока ему нельзя… С такими мыслями, старый Кобылин уже подошёл к месту, где утром была стрельба и стояли оба гвардейских полка. Там же, среди гуляющих увидел он необыкновенно большого роста чухонку, которую царь несколько лет тому назад выдал замуж за высоченного француза, привезённого им из Франции. Она имела уже ребёнка, и теперь снова была беременна. Этот француз, кажется Буржуа, не только высок, но и неестественно толст. Он не имеет никакой должности (впрочем по росту и полноте своей и неспособен ни на что); всю жизнь только и делает, что показывает себя за деньги. Ему дают в год 300 рублей жалованья и царь, тотчас после его приезда, подарил ему дом и держит его, как говорят, только для того, чтобы иметь от него рослых людей. Когда только Государь успевает за всем следить.
Кобылин перекрестился, натянул глубже низенькую треугольную шляпу и своротив налево, пошел в сторону Русской слободы. Тут его догнал всё тот же знакомый плотник. Они пошли вдоль берега, который укреплён уже был длинными сваями, а в некоторых местах неровным откосом спускался к реке зигзагом. Звонили колокола. Где-то пробило семь часов.
– Ну и шуму, звону всякого сегодня! – сказал «плутишка» плотник. – Часы звонят, колокола бьют, ничего не счесть, ничего не понять.
Кобылин вынул свои немецкие серебряные часы из камзола, показал их другу плотнику.
– Да тут как понять это! Что у тебя за диковина?
– Вот ты серьёзный плотник, а часов не различаешь… часы брат надо понимать, – засмеялся Кобылин. – Семь било. То-то.
Фёдор вспомнил, что когда Петр Алексеевич велел волонтерам посольства присмотреться к голландским новинкам, то как-то вечером в Амстердаме он видел, что местные купцы иногда достают из карманов небольшие часы и показывают друг другу. Сей прибор его заинтересовал. И когда один голландец тряс перед ним своими часами и всё время подносил их к уху, Кобылин подошел вплотную к этому человеку и попросил показать часы, а потом купил. Местные плотники сказали, что часы не рабочие, но чинить наверное можно. И в один из редких выходных вечеров Фёдор нашёл мастера, взявшегося посмотреть его часы. Мастер открыл заднюю крышку, потрогал детальки часов, сказал: – Надо чистить. Договорились недорого. После чистки часы вдруг пошли и оказались вполне работоспособными. Подумал теперь, что перед кончиною своей обязательно отдаст часы сыну. Пусть ценит. В них ход времени. Опять вспомнил науки и приказы Петра Алексеевича. Велик, велик государь. Прозорлив он и умом острейший, и рукой трудится умело; а искусные древоделов руки производят сильные врагам нашим муки, как грибы растут суды всех родов, и флот уже страшный многим. Оттоль вверх, в пряму черту, вельмож непресечны пространны зрятся дворы; где же скоротечны вторицей в граде струи Нева искривляет, делятся в два рамена, тут Пётр обитает: не пространно жилище, довольно и покою – что внешняя пышность тому, кто велик душою? Так думал Фёдор, шегая по Петербургу, поняв вдруг, что мысли свои облёк стихом: был бы я пиитом, описал бы на бумаге всю теперешнюю красоту и силу воздействия всего нового.