В пять часов вечера в ворота Летнего сада вошли шесть гвардейских гренадеров, несших на носилках большие чаши с самым простым хлебным вином. Одним из них был наш знакомец Василий Кобылин. Запах сей хлебной водки был так силён, что оставался ещё, когда гренадеры уже отошли шагов на сто и поворотили в другую аллею. Заметив, что вдруг очень многие стали ускользать, как будто завидели самого дьявола, один камер-юнкер спросил стоящего рядом Фёдора Кобылина:
– Что сделалось с этими людьми и отчего они так поспешно уходят?
– Убегай скорее в другую аллею, – ответил Фёдор молодому кавалеру, – несут зелёного змия.
Сам же Фёдор остался на месте, лишь слегка посторонившись, пропуская нескольких бегущих господ, которые громко жаловались на свою беду и никак не могли освободиться от неприятного винного вкуса в горле. А у Фёдора был резон остаться. Он очень хотел встретиться с сыном Василием, которого увидел среди гренадер-виночерпиев. Фёдора предуведомили, что здесь будет гвардейский майор и шпионы, которые должны узнавать, все ли отведали из горькой чаши; но ни шпионов, ни майора он не увидел.
Василий первым из гренадер подошёл к отцу с ковшом, величиною с большой стакан, однако налитый до половины.
– Здрав будь батюшка, – поприветствовал Василий Фёдора, – отведай зелёного вина за здоровье нашего государя Петра!
– Здоровье крепкое государя нашего Петра, – молвил Фёдор, осушив ковш до дна и уже тише произнёс: – Спасибо, сын, ты не забыл, что твой старый отец не пьёт зелёного помногу. В Амстердаме всё больше пива наливали. Мягкое, не чета этой сивухе.
– Я помню это. Отпил половину сам. Но допей это.
– Ты не увлекайся этим, сын, – выпив, Фёдор кивнул на пустой ковш, – обидно сознавать, что гвардия погрязла в пьянстве. Из-за этого аквавита пустые дебоши да конфузы случаются. Даже видел попика пьяного, стоит в соседней аллее. Куда это годится.
– Стараюсь не злоупотреблять, отец, – Василий оглянулся и посмотрел нет ли кого поблизости, – наш майор уже настолько пьян, что лыка не вяжет и неспособен сегодня просить пить тех, которые не трогаются увещеваниями простых гренадер.
– Ты у меня молодца! Блюди службу, служи примером другим! Пей в препорцию, да и не такую сивуху. Я в своей жизни старался всё делать честно. Блоки двойные такелажные научился делать. Сам царь работы принимал, хвалил. Много плотничал… Напиваться было некогда. Были конечно и авантюры, не без этого…
– Я спрашивал товарища капрала, – отвечал Василий отцу, – отчего мы разносим такой дурной напиток, как это хлебное вино? Товарищ ответил, что русские любят его более всех возможных данцигских аквавит и французских водок и что царь приказывает подавать именно это вино из любви к гвардии, которую он всячески старается тешить, часто говоря, что между гвардейцами нет ни одного, которому он бы смело не решился вручить свою жизнь.
– И ещё всегда помни, сын, Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Зелёный змий развязывает языки, под его действием человек выбалтывает то, что предпочёл бы скрыть, будучи трезвым и становится хлебом для шпиона. Шпионы да наушники – знатоки еды и пития, ведь за их расходами не слишком следят. А любовь к вину среди них так сильна потому что ваш брат, гренадер делает порой непозволительные вещи, основываясь на личных отношениях, а их можно наладить в мужских компаниях, за кубком вина, в атмосфере веселья. А смягчить выбранную жертву тоже можно с помощью зелёного.
– Спасибо, батюшка, буду помнить твои слова. А мне пора в расположение, – ответствовал, растроганный словами отца Василий. Ему ещё надо было догнать своих товарищей и отчитаться пустым ковшом.
По дороге ему тоже встретился дьякон во хмелю. В 1724 году императором Петром будет дано дозволение постригать в попы и дьяконы крестьян; но это будет лишь временной мерой для пополнения духовенства, опустошенного строгой первой ревизией. В древней Руси относились вообще неблагоприятно к оставлению духовного сана; сложившим сан позволялось оставаться только в податном состоянии, церковная служба им запрещалась даже на низших ступенях; не признавался законным даже брак их. Иначе посмотрел на это дело предыдущий собор 1667 года, значительно смягчивший прежние строгости, а Петр даже поощрял выход вдовых священников из духовного звания и свободу этого выхода узаконил указом 1724 года, который после его смерти был забыт.
Фёдор тоже пошел по аллее в направлении ворот сада, однако какой-то подошедший плут попытался узнать, пил он или нет: он попросил Кобылина дохнуть на него.
– Всё это напрасно, друг, – отвечал Фёдор выдохнув, – я и вино пил, и воду также.
– Этим меня не уверишь, – возразил на это плутишка поморщившись, – я сам целые сутки не мог избавиться от этого запаха, который и тогда не уничтожишь, когда накладешь в рот корицы и гвоздики.
При этом плутишка похлопал Кобылина по плечу и Фёдор признал в нём одного из корабельных плотников, который вздумал только подшутить над ним. На том они и расстались. Если же случится попасть в настоящие руки майора, то не помогают ни просьбы, ни мольбы: надобно ещё пить во что бы то ни стало. Так, вскоре старый Кобылин благополучно покинул Летний сад. Он знал в одном из тихих углов сада место, где не хватало одного прута в решетке. В этом месте можно было просунуть голову между прутьями, а следом протиснуться и всем телом.