Занятия в школе начались во вторник.
Ровно в семь утра радио вырвало Джастина из сна. Он вскочил как ошпаренный, внутри потревоженного тела гулко пульсировала кровь. Все лето он не вставал раньше полудня.
Недовольно ворча, он потыкал в кнопку сброса будильника, пока шум не прекратился, и снова провалился в глубокий сон. С четвертой попытки он сел в кровати, протянул руку и отдернул одну штору.
Шел проливной дождь.
Из окна своей спальни он едва различал дорогу за мутным потоком воды. Он вздохнул и с такой же радостью, с какой червяк смотрит в разинутый клюв, подумал, что ему предстоит очередной школьный год. «Было бы здорово, будь у меня собака», – подумал он и запустил руку под кровать в поисках новой рубашки с огурцами и белых холщовых штанов.
Джастин встал, одну руку продел в рукав, пока другая безжизненно болталась вдоль тела. Ему вдруг пришло в голову, что если сегодня он войдет в школу под новым именем, в новой одежде и с собакой – самой изысканной, элегантной борзой на свете, – тогда у него будет шанс выжить. Но у него нет борзой, а вероятность заполучить ее до восьми тридцати трагически мала. Уже десять минут девятого.
Он попрощался с матерью, подхватил Чарли с пола и покружил, пока тот не завизжал от восторга. Затем он пожал руку отцу и двинулся навстречу своей судьбе.
Мысль о собственной собаке, пусть даже воображаемой, немного утешала его. Он несколько раз останавливался под моросящим дождем, пока шел свои полмили до школы, чтобы его пес мог обнюхать фонарные столбы, деревья, мертвых птиц.
«Ко мне, бобик! Ну, пошли!»
Он радостно подзывал свою борзую. В этом создании естественная грация сочеталась с выдержкой, достоинством, мудростью. Нежные глаза пса созерцали мир с тихим состраданием. У него было гладкое изящное тело, мощная грудь, сильные мускулистые лапы. Потрясающее сочетание физической и духовной красоты! Уж точно ни одна обычная собака, простая смертная собака, не обладала всеми достоинствами… Боба.
Хороший Боб! Боб – не какой-нибудь там пудель. Это любому ясно.
Зайдя за ворота школы, Джастин очутился в эпицентре возбужденной толпы гормонально заряженных человеческих частиц, которые случайным образом сталкивались друг с другом и разлетались в разные стороны. Периодически они собирались в небольшие группки и принимались, как водится, пускать по кругу сигаретные бычки и хвастать своими летними сексуальными подвигами, болтать со старыми друзьями и пререкаться с неприятелями так, будто только вчера расстались.
В новом семестре их ожидало столько всего нового: новые хулиганы и их новые жертвы, новые поводы завалить пару тестов и прогулять пару уроков, новые способы получить то, что наивные родители называли образованием.
– Эй, Кейс!
Кто-то присвистнул.
– Классная рубашка!
Еще какое образование.
Джастин кивнул, обменялся приветствиями с несколькими типами. Большинство из них он знал еще с начальной школы. Одних он относил к категории друзей, с другими лишь мимоходом здоровался. Почти все знали его имя.
Нелегко будет объяснить, что он теперь другой человек.
Он повернулся к Бобу, и пес ткнулся бархатистой мордой в его ладонь. На одно долгое мгновение он замер, передавая силу, грацию и мудрость своему хозяину. От прикосновения своего сказочного зверя Джастин на миг испытал озарение и прилив храбрости.
– Hola[2].
Он поднял глаза. Над ним возвышался Питер Принc, долговязый светловолосый парнишка, с острыми коленками и беспощадно бодрой улыбкой. В школе он славился (если это можно назвать славой) своими способностями к астрономии. С Джастином они пересекались только на предметах, в которых оба не блистали, – на испанском и на истории.
– Как провел лето?
– Хорошо, если любишь душевные муки, – сказал Джастин.
– Бедняга. – Питер, кажется, искренне ему сочувствовал. – Не думаю, что сегодня тебе станет легче.
– Да уж.
Питер внимательно на него посмотрел. В Дэвиде Кейсе определенно что-то изменилось. Дело не только в его одежде, хотя она явно свидетельствовала о некоем серьезном сдвиге. Дело в исходившем от него напряжении, доведенном почти до предела. «Правда, – подумал Питер, – Дэвид всегда играл посредственность не слишком убедительно, но, может быть, себя убедить в собственной посредственности он сумел. С людьми такое случается».
Питер нахмурился и попытался разгадать, что произошло, но не успел, потому что раздался звонок, и нахлынувшая толпа человеческих тел внесла их в холл викторианского здания.
На первом уроке Джастин сел на свободное место, слева от Питера. У его ног растянулся Боб.
– Добро пожаловать и т. д. и т. п., – зарядил мистер Огл тоном заезженного фабричного рабочего, отпахавшего двойную смену. Новый учебный год длится всего одиннадцать секунд, а он уже источает усталость. – Не сомневаюсь, вы так же рады снова быть здесь, как и я. Могу лишь надеяться, – его взгляд прошелся по тридцати лицам – по невинным, по наглым, в основном по безразлично пустым, – что этот год окажется не таким тяжелым, как прошлый.
Класс с сомнением заерзал.
Мистер Огл достал классный журнал.
Сердце Джастина гулко заколотилось. «О боже, – подумал он. – Сейчас начнется».
– Арчер, Джеймс.
– Тут.
– Бодмин, Аманда.
– Тут.
– Кадапракаш, Мэтью.
– Здесь.
– Кейс, Дэвид.
Джастин поднял руку.
– Вообще-то я Джастин.
Мистер Огл прервался и уставился в журнал:
– Разве не Дэвид? Дэвид Кейс, если не ошибаюсь?
Джастин покачал головой:
– Нет. Джастин.
– Джастин Кейс? Джаст-ин-кейс? – Он оглядел класс, и его лицо непривычно оживилось. – Это что, шутка?
Класс, очевидно, тоже так думал. Мало того что Дэвид Кейс явился в школу в клоунском прикиде. Так он вдобавок и имя сменил? В напряженной тишине первого дня раздались тихие смешки, которые обежали кабинет по часовой стрелке, все нарастая, пока наконец одноклассники Джастина не начали задыхаться и хохотать до слез.
Питер опустил глаза и уставился на свои ладони. Ему было неловко за ученика, некогда известного как Дэвид Кейс.
Мистер Огл с размаху шлепнул журналом о стену, и его безумные подопечные тут же умолкли. В наступившей тишине догорали остатки веселья, а Джастин вжался в стул, надеясь стать невидимым. Но за следующие сорок минут косые взгляды, смешки и перешептывания уничтожили в нем эту надежду. Как только урок закончился, он встал, сделал каменное лицо и, не глядя по сторонам, медленно зашагал прочь из класса. Он точно не собирался метаться как сумасшедший. Пока он не даст слабину, он в безопасности.
«Хотя какая разница», – подумал он про себя. Его ждет охота на зверя покрупнее. А зверь покрупнее ждет охоты на него.
Питер улыбнулся, дружески помахал ему рукой и пошел на другой урок, а Джастин собрался с духом и приготовился терпеть унижения. С течением дня скудное число его робких союзников все таяло. Благодарная публика радовалась новой шутке еще на шести уроках.
Ровно в три тридцать раздался звонок, и он пошел домой, хлопнул входной дверью и повалился в кресло. Оторвав глаза от кучи неглаженого белья, мать посмотрела на него с улыбкой:
– Как школа, дорогой?
– Ад.
– А как уроки?
– Пытка.
– А друзья?
– Гады.
Мать нахмурилась:
– У тебя неприятности, Дэвид? – Она задумалась и сморщила лоб. Если он не гомосексуал, то, может, страдает дислексией? В газетах писали, что дислексия (плохие обеды, переполненные классы, обилие мигрантов и безотцовщина) – один из основных источников проблем в современной школе.
– Дэвид, милый, в чем разница между Богом и Бобом?[3]
Джастин вытаращил глаза. Что за странный вопрос. Он и не подозревал, что его мать склонна к метафизике. Боб? Бог? Он вовсе не уверен, что знает, в чем разница.
Он протянул руку и для верности погладил длинную изогнутую спину своего боба-бога.
– К тебе что, пристают?
– Не пистают, не-е-е! Пи-ца! – вмешался его брат. Он бросил свою игрушечную обезьяну и стал махать руками, как крыльями. – Летать!
Джастин уставился на него, обескураженный невероятной догадкой (или это не просто догадка?). Ему и раньше часто казалось, что Чарли многое знает, только виду не подает. Малыш победно улыбнулся.
Джастин обернулся к матери. Заверил ее, что дело не в том, что к нему пристают в школе. К нему пристают – а то! – вот только не какие-то малолетние кретины.
Ее это не успокоило.
– Не двигайся, Дэвид, дай мне на тебя посмотреть. По-моему, у тебя тик.
Джастин вздохнул, встал, поднялся по лестнице и заперся в ванной.
Он сидел там до тех пор, пока тихое постукивание когтей по деревянному полу, глухой удар и мирное похрапывание Боба в коридоре не убедили его, что можно выходить.