– Ох, уж эти мальчики, – приговаривал папа.
Их синяя хонда пристроилась в конце бесчисленного стада машин скопившихся на светофоре. Время двигалось в сторону обеденных пробок и каждый неудобный разговор становился до тошноты неотвратим.
– Если тебя кто обижает в школе, скажи, – Папа посмотрел на Миру, ища в её глазах подтверждение, – Я им наваляю за воротник.
– Ты? – усомнилась Мира. Папа ботаник со стажем. Кому он наваляет?
– Ну или мама.
Мама может. И Мире в том числе. В их семье за плохого полицейского чаще играла мама. Не из вредности, а скорее от того, что в итоге ей приходилось разгребать все последствия: не спать ночью, когда у Миры разболелся живот от сладкого или краснеть под напором нотаций Брони по поводу двоек и вот теперь прогулов. Нет. Мира твердо решила ни маму, ни папу в это не впутывать.
– Ничего такого, честно, – Мира замотала головой для убедительности и снова соврала, – Там просто контрольная по истории, а я не готова.
Папа нахмурился. Мира виновато опустила голову. Пусть лучше думает, что дочь его глупая лентяйка. Всяко лучше, чем чокнутая.
– Обещай мне больше так не делать, – Сейчас папа поругается, но только для виду. А потом благополучно забудет с чего всё началось.
– Хорошо, – согласилась Мира, – Только маме не рассказывай.
Папа кивнул. Он постоянно пропадал на работе, и сейчас похоже отыгрывал не только доброго полицейского, но и хорошего папу. Грех было этим не воспользоваться.
– Может в зоопарк? – Мира состроила рожицу кота из Шрэка: ладошки лапками у подбородка, жалобно округлившиеся глаза и маленький грустный ротик.
– Ты посмотри какие пробки!
Машины еле плелись. Водители нервно сигналили. Папа ударил рукой по рулю и выругался.
– Мы в зоопарк только ехать два часа будем. Давай в другой раз, а?
– Ок, – Мира отвернулась. Не прокатило.
– Обиделась? – Папа шумно выдохнул, бросил короткий взгляд на Миру, потом на часы и снова сосредоточился на дороге,– Тут в Дарвиновский музей ближе. Он до скольки работает?
Мира достала телефон из рюкзака и быстро нашла на сайте режим работы музея.
– До шести, без обеда. И сейчас там идёт какая-то якутская выставка.
– Ну, поехали тогда, пробелы по истории ликвидировать. Все равно моя встреча сорвалась.
– Е-е! – просияла Мира. Сбежать в рабочее время в музей – это как устроить праздник без повода. Если повезет, после можно попытаться еще и в пиццерию папу затащить.
На перекрестке они свернули направо, оставив позади уныло застывшую в пробке магистраль. Кажется, их побег одобряли даже светофоры. Пролетев почти без остановок весь путь, вскоре они подъехали к музею.
Выставка называлась «Свет холодной звезды Чолбон» и, как гласила афиша, посвящалась культуре и верованиям народов Севера.
Папа купил билеты и они поднялись на второй этаж, где расположился кусочек неведомой Мире Родины. Сердце отчего-то заколотилось. Мира вошла в зал, в мягком приглушенном свете стояли экспонаты. У самого входа – портрет женщины в высокой черной меховой шапке, шубе с массивным крестом на груди. Взглядом женщина прожигала насквозь. Казалось вот-вот и она сойдет с фотографии. По рукам ледяными иголками выступили мурашки.
– Знаменитая удаганка, – кивнул на портрет папа.
От упоминания удаганок захотелось убежать из музея. Черт дернул сказать папе про эту выставку. Лучше б на динозавров пошли. Мира перевела взгляд на макет деревянного дома-балагана, где на широкой скамье сидела восковая фигура старушки в цветастом широком платье с платком на голове. В руках у нее была небольшая берестяная миска. По среди дома горел искусственной очаг в глиняной печи с табличкой-подписью – «камелек». Старик чем-то похожий на Миттерея, склонился над очагом с тарелкой оладий.
– Старик кормит духа огня, чтоб тот оберегал дом и домочадцев, – объяснил папа, – По якутским поверьям у всего есть душа. Даже у вещей. Духи-хозяева предметов, явлений природы называются – Иччи. Их обычно задабривали подарками и угощениями. Вон, смотри.
Папа перешел к другому экспонату. На лесной опушке Мира увидела статного старца с седыми до плеч волосами, густыми усами в богатой шубе. На плече у старца взгромоздился огромный черный ворон.
– Бай Байанай – хозяин леса, покровитель охотников, – продолжил папа свой экскурс в якутскую культуру, – Оладушкой с маслом или конфетой надо угостить дедушку Байаная, тогда охота удачная будет.
Мира внимательно слушала, страх от портрета удаганки отошел и каждое папино слово теперь вызывало живой интерес.
– А это кто? – она показала на фигуру высокой темноволосой женщины одетой в длинное зеленое платье, украшенное якутскими узорами. Что-то в её облике показалось смутно знакомым. На земле, у ног женщины играли дети в смешных зеленых костюмчиках и шапочках с беличьими ушками.
– Это? – Папа поправил очки и подошел ближе, – Аан Алахчин Хотун – хозяйка земли.
– Кто? – Мира вздрогнула. Повернулась к папе. Ей верно послышалось.
– Аан Алахчын Хотун – повторил папа громко. —Дух природы, всего живого. Гляди, рядом ее детки – Эрэки-Джэрэки.
– Эрэки-джэрэки? – полушепотом переспросила Мира. Она ошарашенно смотрела на улыбающиеся мордочки малышей. Какого черта тут происходит? Что за глупые шутки? Хотелось закричать, найти того, кто затеял с Мирой эту игру и навалять, как выразился папа, за воротник. Это было, ну, совсем не смешно.
– Ага, маленькие духи цветов и трав. Как феи или эльфы, – Папа взглянул на Миру и нахмурился, – Ты чего побледнела? Плохо?
Мира слабо кивнула. Ноги стали ватными, в ушах звенело.
– Садись, – сказал папа и усадил Миру на стоящий рядом стул.
Голова кружилась, во рту пересохло, звон в ушах усилился. Папа растерянно вглядывался в лицо Миры.
– Что с тобой? Воды принести? – донесся из далека его взволнованный голос. Она снова кивнула. Прикрыла глаза. Комната перестала вращаться. Только перезвон, будто металлические побрякушки звякают, становился всё сильнее.
– Кёр бу***, – услышала Мира тоненький старушечий голосок.
– Тугуй, да***? – хрипло точно спросонья ответил другой пожилой мужской.
– Удаҕан келле***.
– Ханнык удаҕан? Хана?***
Веки Миры потяжелели. Тело онемело. Невозможно было пошевелиться, ответить или открыть глаза. Оставалось только слушать странные голоса, которые перешептывались по-якутски. А Мира к своему удивлению, как во сне, где привычные законы жизни работают иначе, без труда понимала якутскую речь.
– Манна баар. Устуулга олорор,*** – пропищала старуха.
– Оксе! Наha мощнай!*** – старик цокнул языком и Мира почувствовала кожей его горячее дыхание.
– Ди! Кини өссө эдэр,*** . – запричитала старая.
– Буолар-буолар, улаатыа өссө,*** – прохрипел в ответ старик.
Вдруг громкий надменный женский возглас ворвался в тихую беседу: «Дверь откроется, они войдут. Они возьмут своё, когда дверь откроется. Они выбрали, они всё знают.»
Миру словно холодной водой окатили, вырвав из полуобморока Она, схватила ртом воздух, открыла глаза. В зале никого не было: ни старухи, ни старика, ни женщины с ледяным голосом.
Только папа с пластиковым стаканчиком быстрым шагом шел из коридора в зал. Он протянул Мире воду и присел на корточки рядом.
– На первый этаж пришлось бежать за водой. Ты как?
Мира сделала глоток и сморщилась. Вода отдавала ржавчиной.
– Норм. Голова закружилась, – Она обернулась назад, – Я слышала голоса, тут кто-то был?
– Да вроде никого. – Папа встал, оглянулся и случайно задел рукой манекен, на котором висел шаманский кафтан, сплошь увешанный металлическими подвесками. Подвески зазвенели недовольно и Мире снова послышался старушечий голос: «Кёр бу, кёр бу».
– Вот сейчас, слышал?
Папа прислушался.
– Не-ет. Может радио?
«Радио у меня в голове. Шизофрения FM называется» – хмыкнула Мира, потом заставила себя вяло улыбнутся и вслух произнесла:
– Ага, видимо радио. Может в пиццерию зайдем?
– Суп надо есть и мамины котлеты, чтоб голова не кружилась, – включил режим «Мистера » папа, но как всегда не надолго, – Какую? Которая возле дома?
– Ага, – Мира кивнула. Вся надежда теперь была на Пепперони. Или этот дурацкий день уже ничего не спасёт.
***Перевод
– Кёр бу – Смотри ка.
– Тугуй, да? – Что такое?
– Удаҕан келле. – Удаганка пришла.
– Ханнык удаҕан? Хана? – Какая удаганка? Где?
– Манна баар. Устуулга олорор, – Тут. На стуле сидит.
– Оксе! Наha мощнай! – Ого, какая сильная!
– Ди! Кини өссө эдэр, . – Да, только зелёная еще совсем.
– Буолар-буолар, улаатыа өссө, – Ничего, бывает, созреет еще.