15
Голову пронзила нестерпимая боль и застряла ноющим осколком в затылке. Мира тяжело дыша, тряслась от ужаса. Она лежала в своей кровати, как пришла из музея: в джинсах и футболке. Значит ей всё приснилось? Только сон был уж очень реальный: яркий, цветной, осязаемый.
На улице светало. Из телефона продолжала настойчиво петь Грин апельсин. И когда только Мира поставила эту песню на будильник? Нащупав рукой на тумбочке телефон, она отключила будильник и взглянула на время. Часы показывали «жесть» утра, пора вставать и собираться в школу. Мира недовольно поморщилась. Закрыла глаза. Еще пять минут.
Внезапный страх накатил волной. Руки и ноги окаменели. Огромный медведь, разинув клыкастую пасть, проявился в темноте. Полностью черный и только левое ухо белое. Мира открыла глаза, вскочила и села на кровати. Шумно выдохнула, обняла себя за плечи. «Это всего лишь сон,» – повторяла она без конца, раскачиваясь из стороны в сторону. Но зверь не уходил. Полные ярости глаза сверлили затылок, хриплое прерывистое дыхание мерещилось за спиной.
«Шесть утра!» – мамин голос прорвался сквозь закрытую дверь, разбил оцепенение и отогнал медведя. В детстве Мире часто снились кошмары. И тогда она бежала к маме, пролазила под большое верблюжье одеяло словно в нору и утыкалась носом в мамин бок. Что бы там ни напугало, оно всегда отступало, если мама была рядом.
«Встаю», – отозвалась Мира. Ей не пять лет. Она сможет сама справиться со своими кошмарами.
Наскоро умывшись, Мира расчесала спутавшиеся за ночь волосы, заплела в косу и придирчиво оглядела себя в зеркало. Худая, угловатая, бледная, а левую сторону лица вообще как будто ластиком стерли, посчитав неудачной. Мира вздохнула. Жаль, что она не может сменить внешность так же как грязную футболку.
На завтрак была каша «Геркулес». Мира её терпеть не могла. И мама это прекрасно знала. В упрямом желании доказать свою правоту, родители порой используют все средства и даже похожую на серого жирного слизня геркулесовую кашу в качестве аргумента. Мира демонстративно отодвинула тарелку с кашей и сделала себе бутерброд. Мама взглянула неодобрительно, но вслух сказала:
– Ешь быстрее, я тебя отвезу.
– Быстрее на метро сама доберусь, – запротестовала Мира, чуть не подавившись бутербродом.
– Значит выйдем пораньше, – Протест отклонен. Мама и бровью не повела. – Теперь я буду отвозить и забирать тебя после школы.
– Я под конвоем? – Мира с вызовом перевела взгляд на маму.
Брови на её лице все-таки вздернулись и поползли наверх. Не дожидаясь ответа, Мира вышла из кухни. 1:1. Ничья. Победила дружба? Ага, почти.
До школы доехали молча. Мира и сама не могла понять, почему так взъелась на маму. Потому, что она уже не ребенок и не надо её отчитывать, контролировать, наказывать кашей или молчанием? Или от того, что мама не хотела понять, как Мира отвратительно чувствует себя с этими белесыми бровями и ресницами? А может потому, что она была тем единственным человеком, который мог бы объяснить, что черт возьми происходит с Мирой, ведь всё это было её – мамино: якутская родня, дед Митрий, удаганская болезнь или скорее шизофрения, всё то, о чем мама ни в какую не желала говорить.
Как только они подъехали к школьной парковке, Мира выскочила из машины. И не попрощавшись, направилась к школе, чувствуя затылком как мама смотрит ей вслед.
«Всё ли ты ценишь, что имеешь?» – всплыл в памяти вопрос из сна. Мира надела наушники и включила музыку погромче. Еще голоса в голове её не поучали.