Глава третья. Глиндон
Не помню, как вернулась домой.
Я плачу, и в глазах расплывается, пока сжимаю руль. Но ощущаю стойкое желание последовать примеру Девлина и просто давить на газ до ближайшего обрыва.
Качаю головой.
Плохая идея думать о Девлине сейчас.
Лучшее решение, что мне приходит в голову, – это остановиться напротив полицейского участка и сообщить о том, что со мной произошло.
Только одна мысль не дает открыть дверь машины: какие у меня доказательства?
Я скорее умру, чем позволю семье ввязаться в войну со СМИ из-за меня. Да, папа и дедушка, и даже моя мама, вероятно, разорвали бы незнакомца в клочья и так или иначе были бы готовы сражаться за меня, если бы узнали о случившемся.
Но я не похожа на них.
Я не борец и, конечно, не хочу, чтобы они попали в центр всеобщего внимания по моей вине.
Просто не могу так поступить.
И я чертовски устала. Устала за последние месяцы, и этот случай только прибавит тяжести, которая свалилась на мои плечи.
Мама будет очень разочарована, если узнает, что ее маленькая девочка защищает хищника. Она воспитала меня с девизом «Не вешай нос». Она растила меня сильной женщиной, такой же, какой была она сама и моя покойная бабушка.
Но ей не стоит знать о сцене на обрыве.
Не то чтобы я его оправдывала. Нет. Я не буду его защищать. Не буду воспринимать его поступок как нечто незначительное.
Однако произошедшее будет погребено в памяти. Как и все, что касается Девлина.
Так ли важна справедливость? Нет, если мне придется пожертвовать своим душевным спокойствием.
Я уже справилась со стольким в одиночку. Что еще можно добавить в этот список?
С тяжестью на душе и разбитым сердцем я наконец-то добралась до дома своей семьи. Над огромным участком начинают спускаться синие сумерки, а громадные ворота закрываются за мной. Скрип ворот сопровождается жутким звуком, а туман, клубящийся вдалеке, не уменьшает жути этой сцены.
Я выхожу из машины и замираю, глядя себе под ноги. Волосы на затылке встают дыбом, а конечности неудержимо трясутся.
Что, если этот сумасшедший ублюдок преследовал меня? Что, если он причинит вред моей семье?
Если он будет угрожать им, я убью его.
Никаких сомнений.
Возможно, я могу пережить то, что он сделал со мной, но другое дело, если он коснется моих близких. Клянусь, я просто сойду с ума.
Долгие минуты проходят, пока я осматриваю окружающее пространство и сжимаю кулаки. Убедившись, что я не привела с собой бешеного пса, направляюсь в дом.
Мама и папа построили этот дом таким большим, внушительным, но в нем столько тепла, поэтому в нем так комфортно.
Здание расположено на большом участке земли на окраине Лондона. Деревянная беседка, установленная посреди сада, украшена нашими детскими рисунками.
Звездочки, которые я нарисовала в возрасте около трех лет, кажутся гротескными и совершенно отвратительными по сравнению с теми, что нарисовали мои братья. Не хочу смотреть на них и мучиться от комплекса неполноценности.
Не сейчас.
Поэтому я разуваюсь и пробираюсь в подвал. Там находятся наши творческие студии.
Рядом с мастерской всемирно известной художницы.
Каждый в мире искусства знает имя Астрид Клиффорд Кинг или узнает ее подпись – Астрид К. Кинг. Ее наброски покорили сердца критиков и владельцев галерей по всему миру, и ее часто приглашают в качестве почетного гостя на открытие выставок и эксклюзивных мероприятий.
Именно благодаря моей маме у меня и моих братьев развились художественные задатки. Лэндон невероятно легко работает над картинами. Брэндон – очень дотошен.
А я?
Я настолько хаотично работаю, что иногда сама не понимаю своего творения. Так что я не вхожу в их внутренний круг.
Моя рука дрожит, когда открываю дверь, ведущую в студию, построенную папой для нас, когда близнецам исполнилось десять лет.
Лэн и Брэн пользуются той, что побольше, а мне досталась поменьше. Когда-то в подростковом возрасте я зависала с братьями, но их талант задавил мою душу, и я месяцами не могла ничего нарисовать.
Поэтому мама попросила папу построить отдельную студию, чтобы у меня появилось больше личного пространства. Не знаю, додумалась ли она до этого сама или Брэн рассказал ей, но разницы особой не было. Зато мне не приходилось видеть плоды их гениальности и чувствовать себя с каждым днем все ничтожнее и ничтожнее.
На самом деле не стоит даже сравнивать себя с ними. Они не только старше меня, но и очень разные. Лэн – скульптор, закоренелый садист, который может и превращает своих подопечных в камни, если представится такая возможность.
Брэн, с другой стороны, рисует пейзажи и все, что не связано с людьми, животными или тем, у чего есть глаза.
Я… тоже художница. Наверное. Скетчер и поклонница современного импрессионизма. Мне просто не хватает определенности, которая есть у моих братьев.
И уж точно не такая техничная и талантливая.
И все же единственное место, где я сейчас хочу быть, – это маленький уголок в моей художественной студии.
Я открываю дверь холодной и напряженной рукой и делаю шаг внутрь. Автоматические лампы освещают чистые холсты на стенах.
Мама часто спрашивает, где я прячу свои картины, но она никогда не заставляет показывать их, поэтому они лежат в шкафу, где их никто не найдет.
Я не готова, чтобы кто-то увидел часть меня.
Эту часть меня.
Потому что ощущаю тьму, клубящуюся вокруг. Испытываю удушающее желание позволить ей поглотить меня, сожрать меня изнутри и просто очистить от всего.
Пальцы дрожат, когда я беру банку с черной краской и разбрызгиваю ее на самый большой из имеющихся холстов. Она пачкает все вокруг, но я не обращаю на это внимания, беру еще одну банку и еще одну, пока все не становится черным. Затем достаю палитру, красные краски, художественный нож и большие кисти. Не задумываясь, наношу смелые мазки красного, а затем закрашиваю их черным. Чтобы добраться до самой высокой точки холста, приходится использовать лестницу, передвигая ее от одного края к другому. Работаю так в течение, кажется, десяти минут, хотя на самом деле прошло намного больше времени. Когда спускаюсь с лестницы и убираю ее, то кажется, будто я сейчас рухну.
Или исчезну.
А может, просто вернуться на тот утес и позволить смертоносным волнам довершить дело.
Я задыхаюсь, сердце в ушах грохочет, а из глаз вот-вот потечет красная кровь, как на картине, которую только что дописала.
Этого не может быть. Этого… просто не может быть.
Какого черта я написала эту… эту симфонию жестокости?
Почти ощущаю его грубое прикосновение к моей разгоряченной коже. Чувствую его дыхание на себе, контроль и то, как он отнимает его у меня. Я вижу его перед собой. Эти мертвые глаза. Такого высокого, как сам дьявол. Присутствие парня ощущается таким мощным. И то, как он пытается отнять у меня все.
Я почти слышу его голос, полный издевки, и непринужденную манеру речи.
Практически улавливаю его запах – древесный и сырой, отчего дыхание застревает в горле.
Мои пальцы опускаются на шею, к месту, где он прикасался ко мне – нет, душил меня, – когда по телу разливается разряд, и в страхе я опускаю руку.
Какого черта я творю?
Случившееся ранее было неясным, тревожным и вовсе не должно описываться с такими грубыми подробностями.
Я никогда раньше не рисовала ничего столь масштабного.
Обхватив себя руками, я едва не корчусь от острой боли.
Дерьмо.
Кажется, меня сейчас вырвет.
– Вау.
Низкий голос, раздавшийся за спиной, испугал меня, и я вздрогнула, обернувшись лицом к брату.
К счастью, из близнецов он более сговорчивый.
Брэндон стоит возле двери, на нем шорты цвета хаки и белая футболка. Волосы, напоминающие темный шоколад, растрепались во все стороны, как будто он только что выпрыгнул из кровати и приземлился в моей студии.
Он тычет пальцем в направлении моего полотна, полного ужаса.
– Твоих рук дело?
– Нет. То есть да… может быть. Не знаю. Я определенно была не в себе.
– Разве не такого состояния добиваются все художники? – Его взгляд смягчается. Такие голубые, такие светлые, такие увлеченные глаза, прямо как у отца. И такие же обеспокоенные.
Брэндон изменился с тех пор, как у него появилось сильное отвращение к глазам.
За несколько шагов он достигает меня и обнимает за плечи. Брат старше меня примерно на четыре года, и разница чувствуется в каждой черточке его лица. В каждом уверенном шаге.
В каждом продуманном движении.
Брэн всегда ассоциировался у меня с оранжевым – теплым, глубоким и одним из моих любимых цветов.
Он молчит какое-то время, внимательно разглядывая картину. Я не решаюсь посмотреть на нее или на Брэна, пока он ее изучает.
Почти не дышу, когда его рука непринужденно сжимает мое плечо, как всегда, когда мы нужны друг другу.
Мы с Брэном всегда выступали единой командой против деспота Лэна.
– Это… совершенно потрясающе, Глин.
Удивленно смотрю на него из-под ресниц.
– Ты издеваешься надо мной?
– Я не стал бы издеваться над искусством. Не знал, что ты прячешь от нас свой талант.
Я бы скорее назвала это не талантом, а катастрофой, проявлением моей долбаной музы.
Что угодно, но только не талант.
– Подожди, когда мама увидит. Она будет в полном восторге.
– Нет. – Я отстраняюсь от него, и уверения, прозвучавшие ранее, сменяются ужасом. – Не хочу показывать ей… Пожалуйста, Брэн, только не маме.
Она все поймет.
Она заметит ошибки в жирных штрихах и хаотичных линиях.
– Эй… – Брэн обнимает мое дрожащее тело. – Все в порядке. Если не хочешь, чтобы мама видела, я не скажу ей.
– Спасибо. – Я утыкаюсь лицом в его грудь и, наверное, пачкаю его одежду масляной краской, но не отпускаю его.
Потому что впервые после пережитого потрясения я наконец-то могу расслабиться. Я чувствую себя в безопасности от всех бед.
В том числе от своих мыслей.
Я впиваюсь пальцами в спину брата, и он обнимает меня. Молча. Вот почему я люблю Брэна больше всех. Он знает, как поддержать. Он знает, как быть братом.
В отличие от Лэна.
Спустя некоторое время мы отодвигаемся друг от друга, но он не позволяет мне уйти. Вместо этого он наклоняется и смотрит на меня.
– В чем дело, маленькая принцесса?
Так зовет меня папа. Маленькая принцесса.
Мама – настоящая принцесса. Папа боготворит ее и воплощает в жизнь все ее мечты.
Я дочь принцессы и, следовательно, маленькая принцесса. Я стираю слезы с глаз.
– Ничего, Брэн.
– Нельзя тайком проникнуть в подвал в пять утра, нарисовать вот это, а потом сказать, что ничего не произошло. Можешь говорить что угодно, но что-то явно случилось.
Я беру палитру и начинаю смешивать случайные цвета, чтобы только занять свои мысли и руки.
Тем не менее Брэн не сдается. Он отходит в сторону, а затем встает между мной и картиной, которую точно выброшу в ближайший костер.
– Дело в Девлине?
Я вздрагиваю, и при упоминании имени друга мое горло сдавливает.
Когда-то он был моим самым близким другом.
Парень, который понимал мою загнанную музу не хуже, чем я понимала его одиноких демонов.
Пока однажды нас не разлучили.
Пока однажды пути наши не разошлись в разные стороны.
– Дело не в Деве, – шепчу я.
– Бред. Думаешь, мы не заметили, что после его смерти ты изменилась? Ты не виновата в его самоубийстве, Глин. Иногда люди решают уйти, и мы не можем остановить их.
Перед глазами все расплывается, а грудь сдавливает так, что невозможно нормально дышать.
– Просто забудь об этом, Брэн.
– Мама, папа и дедушка беспокоятся о тебе. Я беспокоюсь. Если мы можем что-то сделать, скажи нам. Поговори с нами. Если не выскажешься, нам не справиться с этой проблемой.
Я чувствую, что разрушаюсь и сдаюсь, поэтому прекращаю смешивать краски и сую палитру ему в руки.
– Лучше создай прекрасный лес в своем стиле с помощью всех оттенков зеленого.
Он берет палитру, но глубоко вздыхает.
– Если будешь и дальше отталкивать нас, то однажды, когда мы тебе действительно понадобимся, Глин, нас не будет рядом.
На моих губах появляется слабая улыбка.
– Знаю. – Я умею держать все в себе.
Однако Брэн не верит и остается рядом, пытаясь выудить из меня информацию. Пожалуй, впервые жалею, что меня нашел именно он, а не Лэн. По крайней мере, Лэн не стал бы давить.
Ему все равно. Брэн слишком сильно тревожится. Как и я.
Однако спустя некоторое время он берет палитру и уходит. Как только дверь со щелчком закрывается, я падаю на пол перед картиной с изображением темного утеса, черной звезды и красных цветов страсти.
Затем обхватываю голову и позволяю слезам вырваться наружу.
К началу дня я готова сбежать, чтобы не сталкиваться ни с кем из своей семьи.
Я собираю чемодан для нового семестра, затем принимаю душ, который занимает, наверное, целый час. Чищу зубы, мою волосы, руки, ногти.
Везде, где психопат касался меня.
Потом надеваю джинсы, топ и куртку, чтобы отправиться в путь. Я достаю телефон и пишу своим девочкам. У нас есть групповой чат с тех пор, как мы были еще в подгузниках, и мы всегда там общаемся.
Ава: Не странно ли, что у меня выпадают волосы из-за Ари? Она не затыкается, пытается уговорить меня добавить ее в чат.
Сесили: Пусть снова подаст заявку через два года, когда станет совершеннолетней. Мы обсуждаем проблемы больших девочек.
Ава: Проблемы взрослых девочек? Какие, сучка? Не видела ничего подобного в твоем ханжеском меню за последние… девятнадцать лет.
Сесили: Очень смешно. Прям по земле катаюсь. Нет.
Ава: Я знаю, что ты любишь меня, Сес *поцелуй*
Взвалив сумку на одно плечо, я начинаю печатать.
Глиндон: Готова выехать в университет. Кто за рулем?
На самом деле мы можем долететь до острова, и так будет быстрее, но это значит воспользоваться самолетом, а я боюсь летать.
На моем экране высвечивается ответ.
Ава: Не я. Точно. Прошлой ночью мы не спали с родителями, бабушкой и дедушкой, и я чувствую себя зомби.
Сесили: Тогда я поведу. Подождите еще час. Я все еще не наговорилась с мамой и папой.
Я уже собираюсь написать, что спешу, но не успеваю, поскольку Ава пишет ответное сообщение.
Ава: Буду чертовски скучать по маме и папе. По дедушке и бабушке тоже. Ох. Я даже буду скучать по смутьянке Ари. Девочки, вы видели ее новый аккаунт в Инстаграме[3]? ariella-jailbait-nash[4]. Вот дерзкая маленькая сучка, клянусь. Если папа увидит, то запрет ее к чертям собачьим. Я уже говорила, что из-за нее у меня выпадают волосы?
Поскольку обе они очень сентиментальны, если я предложу уехать прямо сейчас, то покажется, словно я убегаю от родителей или что-то в этом роде.
Но это не так.
И действительно, я тоже буду чертовски скучать по ним. Может быть, даже больше, чем Ава и Сесили будут тосковать по своим близким, но иногда мне просто не нравится находиться рядом со своей семьей.
Когда я спускаюсь с лестницы, за обеденным столом уже оживленно.
Мама выкладывает перед Брэном яйца, а папа помогает, но по большей части мешает, потому что трогает ее при каждом удобном случае. За что она его ругает, но все равно смеется.
Я останавливаюсь у лестницы, чтобы полюбоваться на них. Такая привычка сформировалась у меня еще в подростковом возрасте, когда я мечтала о собственном прекрасном принце.
Папа большой, высокий, мускулистый и белокурый, словно бог викингов, как любит называть его мама. Он также является одним из двух наследников состояния Кингов. Мужчина из стали и без жалости, о чем часто пишут в СМИ.
Но рядом с мамой и нами он самый лучший муж и отец. Человек, который привил мне более высокие стандарты.
С детства я видела, как он обращается с моей матерью, как будто не может дышать без нее. И я видела, как она смотрит на него, как будто он ее защитник. Ее щит.
Ее партнер.
Даже сейчас она качает головой, когда папа скользит рукой по ее груди и украдкой целует губы.
Ее щеки краснеют, но она не пытается его оттолкнуть. Я унаследовала ее рост и насыщенный цвет зеленых глаз. Но во всем остальном мы разные, как ночь и день.
Мама такая талантливая художница, но я совсем не дотягиваю до ее уровня. Она сильная женщина, а я просто… я.
Брэн не обращает внимания на публичное проявление любви рядом с ним, элегантно нарезая яйца и сосредоточившись на своем планшете. Возможно, читает какой-нибудь искусствоведческий журнал.
Мама замечает меня первой и быстро отталкивает папу.
– Глин! Доброе утро, малыш.
– Доброе утро, мама. – Я натягиваю на лицо самую сияющую улыбку, бросаю рюкзак на стул и целую ее в щеку, затем папу. – Доброе утро, пап.
– Доброе утро, маленькая принцесса. Куда ты улизнула прошлой ночью?
Я резко отступаю назад и смотрю на Брэна, который просто пожимает плечами.
– Не только я заметил.
– Я просто выходила подышать воздухом, – шепчу, опускаясь на стул рядом с братом.
Мама и папа занимают свои места, отец располагается во главе стола. Он берет вилку и нож и говорит, пока еще не приступая к еде.
– Ты могла подышать воздухом в пределах участка. Разгуливать по ночам опасно, Глиндон.
Ты даже не представляешь, насколько прав.
Я делаю глоток апельсинового сока, чтобы не дать себе пережить гнилые воспоминания прошлой ночи.
– Оставь ее в покое, Леви. – Мама передает мне вареное яйцо – вкрутую, как я люблю – с улыбкой. – Наша Глин уже большая девочка и может сама о себе позаботиться.
– Нет, если на нее посреди ночи нападет какой-нибудь сумасшедший подонок.
Я поперхнулась соком, который попал не в то горло. Брэн передает мне салфетку и странно смотрит на меня.
Дерьмо.
Пожалуйста, не говорите мне, что все написано на моем лице.
– Не накликай беду, – говорит мама, нахмурившись, а затем указывает на яйцо. – Ешь, милая.
Я набиваю рот яичным белком, а мама качает головой, когда почти весь желток я выбрасываю.
– Тебе что-нибудь нужно? – спрашивает папа, похоже, с подозрением глядя на меня. Боже. Я действительно ненавижу, когда он находится в таком режиме. Он похож на детектива, который выпытывает информацию.
– Нет-нет. Все в порядке.
– Хорошо. Но если тебе что-то понадобится, дай знать мне или своим братьям, – говорит он, проглатывая еду.
– Хорошо.
– Кстати, о твоих братьях, – мама окинула меня и Брэна своим строгим родительским взглядом. – Я слышала, что в кампусе вы вдвоем сторонитесь Лэндона?
– Мы не сторонимся его… – заговорила я.
– Все дело в том, что ему не до нас – столько внимания ему уделяют и профессора, и студенты, – лжет Бран сквозь зубы.
Потому что мы стараемся проводить с Лэном как можно меньше времени.
– Все равно. – Мама предлагает мне кусочек тоста, по-прежнему обращаясь со мной, как с маленькой девочкой. – Вы учитесь в одном университете и даже в одной художественной школе, так что я надеялась, что вы будете общаться.
– Мы постараемся, мам, – говорю я примирительным тоном, потому что хотя Брэн и не настроен враждебно, то его настроение определенно может измениться, когда речь заходит о Лэне.
Я начинаю вставать. В желудке тяжесть. Не хочется больше есть.
Поцеловав родителей на прощание и сказав Брэну, что увидимся позже, думаю поехать к дедушке, но он, вероятно, сейчас на работе.
К тому же если легкий допрос папы растрепал меня, то встреча с дедушкой, скорее всего, сломает.
Поэтому я посылаю ему по электронной почте пожелание с добрым утром. Потому что мой дедушка не пишет СМС. Даже не обращает на них внимания.
Когда я собираюсь убрать телефон, на него приходит сообщение.
Наверное, бабушка ответила за дедушку. Но номер неизвестен.
Мое сердце почти вылетает из груди, когда я читаю текст.
Неизвестный номер: Может, стоило умереть вместе с Девлином, а? Ведь таков был план, да?