Глава десятая. Киллиан
Глиндон выглядит так, будто у нее начался инсульт.
Если бы на ее месте был кто-то другой, то с уверенностью на девяносто девять процентов заявляю, что забил бы на эту ситуацию и перешел бы к другим насущным проблемам.
Например, к моему члену. Я вновь чуть не перешел черту́ в импульсивном порыве. Ощущение более кощунственно, чем когда в ее рту был мой член, а она плакала.
И причина моего возбуждения не что иное, как ее оргазм.
Мне не доставляет удовольствия отдавать. И я не даю. Я трахаюсь. Очень часто разрядка становится финалом. Или раньше так и было, пока все это не превратилось в монотонную, лишенную удовольствия рутину. Мои бывшие партнерши по траху знают, что я не отвечаю взаимностью, но они все равно умоляют отсосать мне.
Как убежденный любитель не дарить ласку, единственной причиной, по которой я засунул свои пальцы в киску Глиндон, было доминирование – ни больше ни меньше. Я не собирался позволять ей кончить и хотел лишь довести ее до грани. Оставить в подвешенном состоянии, чтобы она умоляла о разрядке, но так и не получила ее.
Но затем случилось кое-что интересное.
Я нащупал пальцами ее девственную плеву.
Мне плевать на девственниц. С ними много хлопот, неприятно и обычно не очень трахаться, поэтому я еще трахаюсь до и после, чтобы получить свою дозу физического удовлетворения.
Так почему, блядь, перед глазами кровь, которую я размажу по бедрам Глиндон, когда буду рвать ее киску?
– Я… я не знаю, о чем ты говоришь. – Ее лицо, шея и уши краснеют. Сразу вспоминаю кровь, которую получу от нее.
Даже ее губы стали краснее, горячее, и, может, стоит пустить из них кровь? Узнать, что скрывается за этим сильным пульсом, за мягкой красотой и полупрозрачной кожей? Наверняка красный цвет обратит ее в шедевр.
Может, сейчас?
Я снова сосредотачиваюсь на дороге.
Подавить.
Подавить.
Я повторяю эти слова в голове в миллионный раз за сегодняшний вечер, потому что, черт возьми, клянусь, эта, казалось бы, нормальная, невинная, чертовски скучная девушка, в конце концов, может оказаться интересной и сумасбродной.
Она все еще невинна.
И я разорву эту невинность, порву и буду купаться в ее крови. Она станет моим новым шедевром.
– Мы говорим о твоей неповрежденной девственной плеве, малыш. Разве девственницы в девятнадцать лет – это не Средневековье? Хотя нет, даже тогда девушки рожали детей в четырнадцать, так что ты – редкий вид.
Она бросает на меня убийственный взгляд – обычное выражение лица, когда она рядом со мной, не считая раздражения и потери дара речи.
Последнее – мое любимое. Ее рот приоткрывается, и я начинаю думать о том, как могу просунуть свои пальцы между ее губами.
– Ты закончил?
– Рад, что ты спросила. Мне любопытно. Почему ты до сих пор девственница?
Она смотрит в окно, надувшись.
– Не твое дело.
– Что я говорил о хамстве? Мне что, лишить тебя девственности на дороге, как животное? И тогда ты ответишь на мой вопрос? Пока будешь кричать, плакать и истекать кровью?
Глиндон резко поворачивается в мою сторону. Несмотря на попытки замаскировать свой страх, неестественный блеск в больших глазах выдает ее. Их зеленый цвет становится более светлым, испуганным, хаотичным. И как же дрожит ее нижняя губа, которую так и хочется укусить.
– Пошел ты.
– Поскольку ты чуть-чуть ханжа, такие грязные слова из такого сладкого рта действительно возбуждают, так что если ты не желаешь отсосать мой член, я бы посоветовал тебе помолчать.
– Ого. Вот это да. Ты действительно использовал слова «не желаешь».
– Может казаться наоборот, но я могу быть хорошим парнем.
Она фыркает, и чаще всего другие люди воспринимают такое поведение весьма спокойно. Но с ней? Хочу поцеловать этот рот, пировать там языком и разорвать губы зубами.
И, дамы и господа, я впервые думаю о том, чтобы поцеловать кого-то до того, как трахнуть.
Поцелуи бессмысленны, и я вообще не люблю это занятие. Так почему же мои пальцы дрожат, почему хочется обхватить ее горло, пока я буду пожирать ее рот?
– Ты плохой парень, Киллиан. Ты – худший человек, который когда-либо существовал. Держу пари, ты даже не знаешь, что означает слово «добровольно», а может, и знаешь, но тебе просто все равно.
– Именно.
Она смотрит на меня с любопытством. Глиндон думает, что я ей не интересен, но иногда она смотрит так, как будто хочет заглянуть в мою душу.
Впервые, кто-то заглянул за внешний фасад и понял, что таится глубоко внутри меня. Может быть, она уже знает, что меня невозможно сдержать.
Или она уже видела моих демонов.
И, несмотря на страх, ей все равно интересно.
– Ты часто занимаешься подобным? Похищаешь девушек?
– Ты сама согласилась, так что это не похищение.
– Тогда позволь мне перефразировать. Ты выслеживаешь и преследуешь девушек, манипулируешь ими, чтобы они согласились уезжать с тобой, но это совершенно не похищение?
Едва сдерживаю улыбку. Ее сарказм восхитителен. Раздражает, но все равно восхитителен.
– Ты первая, малыш.
– А как же то, что случилось на утесе?
– И здесь ты первая.
– Даже не знаю, чувствовать себя польщенной или испугаться.
– Пусть будет первый вариант. Как я уже сказал, ты можешь наслаждаться происходящим, а не бояться меня.
Глиндон тяжело вздыхает.
– Почему только со мной?
– Остальные не будут злиться и постоянно сопротивляться. Обычно все умоляют о моем внимании.
– Ну, я не все, так что, может, ты уделишь им свое внимание и оставишь меня в покое?
– Рядом с ними я не думаю о том, как буду вставлять в них свой член, смотреть, как они выгибаются подо мной, а потом наполнять их своей спермой. А с тобой – думаю.
Вижу, как по коже ее бегут мурашки, хоть она и пытается это скрыть.
– Даже если я не хочу тебя?
– Учитывая, что ты кончила на моих пальцах и приглушила свои стоны, могу заявить, что ты хочешь меня. Тебе ненавистна эта мысль, и, вероятно, будешь сопротивляться до последнего. Пока не признаешься. К счастью для тебя, я понимаю, о чем ты думаешь. Разве ты не рада, что рядом с тобой я, а не какой-нибудь неудачник, который сбежит после первого же отказа?
Ее рот открывается, и я ухмыляюсь, глядя вперед.
– Не смотри так удивленно. Я же говорил тебе, что моя суперсила – чтение мыслей.
Глиндон выдыхает.
– Ты просто ищешь себе оправдания.
– Я не ты, малыш. Я не ищу отговорки. Все мои слова и поступки исходят из самоуверенности.
Я останавливаю машину, и ее внимание переключается на окружающую обстановку. На лес, который простирается до самого горизонта, – темный, пустынный. Идеальное место для преступления.
А я вообще не думал о преступлении.
Или думал?
– Ты так и не ответила на мой вопрос.
Глиндон вздрагивает, хотя я сказал это нормальным голосом. Ладно, может быть, голос стал чуточку ниже. Что совсем неудивительно, учитывая, сколько крови прилило к моему члену.
Контроль своих порывов – моя специальность, но даже мои богоподобные способности утрачиваются, когда эта девушка оказывается рядом.
Она даже не пахнет по-особенному – а это важно, что обычно позволяет мне либо захотеть трахнуть кого-то, либо вычеркнуть из моего списка.
Это краска, понял я. Она пахнет масляной краской и чем-то ягодным. Вишней. Или малиной.
Слишком сладко, сдержанно, и определенно не то, что мне обычно нравится.
И вообще Глиндон не из тех девушек, что мне обычно нравятся.
– Куда мы приехали? – шепчет она.
– Твои гламурные друзья не возили тебя на экскурсию в эту часть острова? Здесь мы хороним тела.
Она давится, сглатывая, и я смеюсь. Боже. И я мог бы привыкнуть к ощущению, когда проникаю под ее кожу, наблюдаю, как она волнуется, как краснеют ее щеки и расширяются глаза. Или смотреть, как меняется цвет ее радужки от яркого до слабого.
Я изучаю эмоции с тех пор, как понял, что отличаюсь от других, – еще с того случая с мышами – и впервые я встретил кого-то, чьи эмоции настолько чисты, настолько заметны, что это чертовски увлекает.
Даже становится любопытно.
Хочется исследовать ее сильнее, углубиться, зацепиться за ее самые темные части и обнажить все.
Все.
Я хочу заглянуть внутрь нее.
Буквально и фигурально.
– Я пошутил, – говорю я, перестав смеяться.
– У тебя плоские шутки.
– А ты не ответила на мой вопрос. Если мне придется спросить еще раз, то я не буду использовать слова, Глиндон.
Она бросает на меня неприязненный и немного снисходительный взгляд.
– Тебе нравится угрожать людям?
– Нет, и мне бы не пришлось угрожать, если бы ты не стала все усложнять из-за пустяка.
– Значит, моя личная жизнь теперь пустяк?
– В наше время нет такого понятия, как личная жизнь. Любая форма приватности – это дымовая завеса, закодированная цифрами и алгоритмами. И вообще твоя девственность теперь не секрет, поскольку я уже знаю об этом.
– Ты невероятен.
– А ты тянешь время.
Она тяжело вздыхает, то ли разочаровавшись, то ли покорившись, я не знаю. Но она молчит некоторое время, пока шум двигателя наполняет салон.
– Мне просто не хотелось заниматься сексом. Теперь ты доволен?
– Мое удовлетворение тут ни при чем. Почему тебе не хотелось заниматься сексом?
– Это уже другой вопрос.
– Я никогда не говорил, что количество моих вопросов будет ограничено.
– И позволь предположить: мне придется ответить. Или ты пригрозишь мне чем-нибудь ужасным, и если я продолжу сопротивляться, твои угрозы будут становиться страшнее, пока ты не зайдешь слишком далеко.
Я не могу сдержать улыбку.
– Знал, что ты быстро учишься.
Она смотрит на меня секунду, две, три и не разрывает зрительного контакта.
Ага. Понял.
Вот что и привлекло меня в ней в первую встречу. То, как она выдерживала мой взгляд, когда многие не в силах долго смотреть на меня – в том числе мой брат и мама.
То ли им неловко, то ли я их пугаю. Не знаю.
Джереми как-то сказал, что у меня такой взгляд, что людям становится не по себе. Поэтому все стараются держаться подальше.
Но не Глиндон.
Она ни разу не отвела взгляд. Как будто ей нужно постоянно видеть меня.
А мне не нужно, чтобы на меня постоянно смотрели.
Мое тело – это скопление атомов и молекул, однородная, идеальная комбинация генов моих родителей, которая породила человеческое существо, не приспособленное к человеческим отношениям.
Поэтому тот факт, что она заинтересована в том, чтобы увидеть, разглядеть мою сущность – даже из страха, – это еще одно редкое явление.
Совокупность всех этих случайных, несовпадающих черт в одном человеке должна насторожить.
С очередным вздохом, на этот раз определенно покорным, она позволяет своему тихому голосу заполнить машину:
– Я не встретила того, с кем хотела бы заняться сексом.
– Почему? Наверняка ты не была обделена вниманием.
– Мне просто не хотелось. У вас остались еще вопросы, Ваше Величество?
– Пока нет. Я сообщу, когда появятся.
Она прищуривается.
– Правда? И ты больше ничего не скажешь об этом?
– Например, как я хочу трахнуть тебя? С радостью обсужу этот вопрос, но не думаю, что ты готова к такому разговору.
– Я никогда не позволю тебе притронуться ко мне.
– Никогда не говори никогда, малыш.
– Мне больше нравилось, когда ты требовал ответов.
Я тянусь к ее бедру.
– Хочешь, задам больше вопросов, когда буду в тебе в следующий раз?
– Нет! Я просто так сказала. – Она рассеянно заправляет прядь за ухо. Она блондинка, и, конечно же, в ее медового цвета волосах есть белокурые пряди.
Глиндон смотрит на меня из-под ресниц.
– Мы можем вернуться? У меня с утра занятия.
– Пока нет. Ты еще не увидела то, ради чего мы сюда приехали.
Ее зрачки немного расширяются, но она сохраняет спокойствие.
Хм.
Наверное, все дело в ее воспитании. Кто-то научил ее не сдаваться, даже когда страшно. Держать спину ровно и смотреть вперед.
Соответствовать своей фамилии.
– Я думала, мы собирались просто прокатиться. Разве мы не накатались еще?
– У поездки должны быть цель. – Я выхожу из машины.
Она не выходит.
Тогда я подхожу и распахиваю дверцу.
Глиндон – невинная, сладкая и вкусная, как ее духи, – думает, что сможет спастись, если срастется с сиденьем.
– Выходи, малыш.
Она качает головой.
– Вдруг ты загоняешь меня в мою же могилу? Может, ты не шутил, и именно здесь вы хороните трупы. Или, может, что еще хуже, несколько твоих подчиненных ждут в лесу, чтобы изнасиловать меня.
– Если бы я хотел тебя похоронить, то убил бы около часа назад, до того, как меня избили за твое пока еще отсутствующее доверие. И никто не прикоснется к тебе, пока мой член не будет в твоей крови.
Она поджимает губы.
– Теперь я должна успокоиться?
– Нет. Просто констатирую факты.
– Ты настолько жестокий, что вызываешь отвращение.
– А ты повторяешься, что начинает бесить. – Я наклоняю голову. – Выходи.
Когда она колеблется, я расстегиваю ремень безопасности и хватаю ее за запястье. Она пытается сопротивляться, напрягается, вероятно, поддавшись панике.
Я с легкостью тащу ее из машины. Она маленькая, я мог бы раздавить ее одной рукой. Не прилагая особых усилий.
В темноте ее кожа кажется бледно-голубой, как у свежего трупа. Если вдруг у нее начнется кровотечение и к белому добавится красный, ее кожа будет выглядеть нереальной под луной.
Тот факт, что я решил не воплощать эти фантазии с этой девушкой, является чудесным проявлением моего контроля.
Подавляй, ублюдок.
– Я могу идти сама. – Ее голос дрожит, когда она пытается освободиться и терпит неудачу. Бесчисленное количество раз.
Она достаточно упряма, поэтому продолжает вырываться. Я позволяю ей.
– Ты не пошла сама, когда я дал тебе шанс, так что теперь решаю я.
– Хватит, Киллиан.
Я замираю, прислушиваясь, как она произносит мое имя своим милом голоском, которым можно петь колыбельные. В основном мне не нравятся голоса людей. Некоторые из них высокопарны, другие низки, а большинство чертовски раздражают.
Однако в ее голосе правильное количество сладости и мелодичности. Столько мягкости и парализующего ужаса, сколько нужно.
Я смотрю на нее.
– Что хватит?
– Что бы ты ни задумал – не надо.
– Даже если тебе понравится?
– Я сомневаюсь, что мне понравится все, что ты делаешь.
– Уверена? – Мы останавливаемся возле небольшого озера, и Глиндон замирает.
Ее попытки бороться давно забыты, так как она смотрит на озеро перед нами.
Сотни крошечных желтых точек освещают деревья и сияют на поверхности воды, похожие на маленькие лампочки.
Пока она наблюдает за светлячками, я наблюдаю за ней.
Становится трудно дышать, когда расслабляются ее плечи и приоткрываются губы. И в ее глазах, словно в зеркалах, отражаются светлячки.
Они сияют, становятся ярче, быстрее, и я, не раздумывая, достаю телефон и делаю снимок.
Запечатлеть этот момент ощущается как потребность, а не как простое действие. Это не импульс, это гораздо хуже.
Глиндон даже не обращает внимания на вспышку, все еще увлеченная светлячками.
– Они такие красивые. Не могу поверить, что не знала об этом месте.
– Это территория нашего университета.
– Ты приводил сюда своих жертв?
– Так вот кто ты теперь – моя жертва? Мне нравится. И нет, сюда я прихожу, когда хочу побыть один, так что ты первая.
– Я во многом первая.
– Меня это тоже удивляет. Тебе нравится?
– Очень.
– Я же говорил. Мне показалось, что художница оценит мрачную красоту природы.
Наконец-то она обращает внимание на меня.
– Откуда ты знаешь, что я рисую?
– Я много чего о тебе знаю, Глиндон.
– Почему? Чего ты хочешь?
– Я много чего хочу. О чем именно мы сейчас говорим?
– Это ты привез меня сюда. Может быть, преследуешь какие-то цели.
– Я же сказал тебе, что ты должна мне доверять. Просто подумал, что это место тебе понравится.
Глиндон прищуривается.
– И это все? Ты не собираешься шутить надо мной?
– Что значит шутить?
– Тот факт, что ты вообще спрашиваешь, означает, что точно что-то задумал.
– Я просто обдумываю варианты. – Сажусь на край причала, свесив ноги, достаю сигарету и закуриваю.
Глиндон подходит ко мне, но останавливается и отмахивается от дыма.
– Почему я даже не удивлена, что у тебя зависимость от этого яда?
– Я ни от чего не зависим.
– Сигарета у тебя во рту говорит об обратном.
Я убираю сигарету от губ и рассматриваю ее в свете светлячков.
– Просто привычка, чтобы занять руки.
– Значит, ты бросишь, если захочешь?
– Брошу, если ты займешь мои губы и руки.
– Нет, пожалуй, откажусь.
Я поднимаю руку и касаюсь места рядом с собой.
– С этого ракурса вид лучше.
– На что? – спрашивает она испугано, и какого черта мой член твердеет?
– На светлячки или тела – что первое приплывет.
– Твое мрачное чувство юмора действительно выше всяких похвал. – Глиндон медленно подходит, но колеблется, прежде чем сесть.
Полагаю, привычка подвергать все сомнению скоро исчезнет.
– Не переживай. Сегодня я тебя трахать не буду.
– Вау. Спасибо. – Она опускается рядом со мной, ее запах становится все сильнее. Или мое обоняние обостряется?
– Не за что.
– Я не по-настоящему тебя поблагодарила.
– Тогда зачем ты это сказала?
– Сарказм. Слышал о таком?
– Слышал. Просто издеваюсь над тобой. – Я заправляю светлую прядь ей за ухо, и она краснеет. И шея тоже.
– Тебе нравится издеваться над людьми?
– Не над всеми, нет. Только над избранными.
– Значит, я теперь избранная?
– Если хочешь.
– Серьезно, разговаривать с тобой, точно разговаривать со злобным роботом.
– Злобный робот, да?
– Да, знаешь, тех, которых уничтожают в конце фильмов.
– Ты про тех, чьи красные глаза вспыхивают на последней секунде фильма, намекая на их возвращении?
– Не нужно гордиться тем, что ты злой.
– О том и речь, малыш. Я не считаю себя злым.
– Пожалуйста, только не говори, что считаешь себя героем. – В ее голосе появляется еще больше страха.
– Нет, не считаю. Я просто нейтральный. Не черный, не белый и не серый. Я бесцветный.
– Ты – человек. Ты не можешь быть бесцветным. – Она хмурится. – Ты просто черный.
– Черный?
– Да, я ассоциирую людей с цветами, и ты определенно черный, как твоя душа, сердце и эта твоя озабоченная голова.