– С сахаром?
Квартира напоминала карту – монотонность океана и редкие одинокие островки. Я не мог перестать разглядывать эту странную пустоту, нарушаемую цветистыми оазисами спутанных ярких бус, шарфов невообразимых расцветок, посуды с начатой и брошенной росписью, фотографий, на которых была Ася и множество незнакомых людей: вот она, хохоча, обнимает темнокожую девушку, на обеих накинуты пестрые цветочные гирлянды; следующее фото – на сцене с группой, я тщетно пытался узнать кого-то, но это, видимо, было давно и, как мне показалось, в другом городе. Рядом с желтыми часами, на которых отплясывал с тросточкой Чарли Чаплин, косо висящая свадебная фотография – Ася в белой маечке и той самой розовой юбке. Тянется поцеловать в щеку мужчину, который сейчас стоял ко мне спиной и варил кофе.
В лучших традициях драматических историй, в одну из которых я, похоже, ввязался, следовало бы убить его за то, что он сделал. Но я сидел, ждал кофе и послушно ответил на вопрос.
– Без.
Кофе зашипел, он приподнял керамическую турку, дал напитку успокоиться, вернул на огонь. Повторил этот ритуал трижды, разлил кофе по двум глиняным, странной формы, очевидно, слепленным чьими-то нетерпеливыми руками чашкам, поставил на стол и сел напротив.
Мы долго молчали.
Потом Артём заговорил.
Через два часа я вышел из окончательно опустевшей квартиры с чемоданом, набитым Асиной одеждой и безделушками. Закинул в багажник, сел в машину и потерялся на час, думая обо всем услышанном.
Они познакомились три года назад на чьей-то свадьбе, куда Артём попал практически случайно. Перекинулся парой фраз с хорошенькой солисткой игравшей на свадьбе группы, узнал, что ее зовут Ася, что завтра ей исполняется двадцать четыре года и она совсем недавно переехала в Петербург из Пскова вместе с музыкантами – решили попытать счастья в большом городе.
Когда вечер закончился, Ася подошла и как ни в чем не бывало спросила: «Ну что, поедем?». Мало что понимая, он помог ей сесть в машину, отвез к себе домой, а через несколько месяцев они поженились.
– Она могла исчезнуть на несколько дней, на неделю. Или уходила в себя, замыкалась, а потом обрушивала такой поток любви и обожания, что становилось страшно в нем захлебнуться. Я списывал эти перепады настроений и состояний на тяжелое прошлое, о котором она иногда упоминала, обрывочно, бессвязно. Однажды разговорилась в метро с незнакомым музыкантом и с легкостью приняла решение перейти в другую группу, разорвав все договоренности с псковской командой, у которой намечался ряд довольно крупных концертов. Выступления были сорваны, солист группы чуть не покончил с собой, они пытались ее найти, приезжали в эту квартиру, угрожали… Я хорошо их понимал – сам часто ощущал эту бессильную злобу, отчаяние, бешенство, до которого она умеет доводить, специально ничего для этого не делая.
Последней каплей стал аборт. Она всегда любила детей, но когда забеременела… Первый раз видел ее в такой ярости. Кричала, что слишком любит своего ребенка, чтобы позволить ему родиться и страдать.
Снова исчезла, ледяным тоном запретила искать ее. Я ходил к психотерапевту. Глотал таблетки. Ездил на ретрит в Индию. Мечтал не возвращаться. Или вернуться в пустую квартиру.
Она всегда возвращалась сама и возвращала меня. Я уговаривал ее расстаться, угрожал, просил. Она смотрела беспомощным и цепким взглядом, заваривала травяной чай, и я оставался.
Месяц назад я ушел с работы, продал кое-какие вещи, машину и снова уехал в Индию. Хотел остаться там, пока не буду уверен, что все позади, пока не перестану каждый день видеть во сне нашего ребенка. За день до начала ретрита ко мне подошла незнакомая девушка и на смеси русского и итальянского стала пылко убеждать меня вернуться домой, потому что там «во мне нуждаться несчастный bella donna». Следующим был Пио, старый знакомец из Испании, с которым мы однажды уже проходили путь молчания. В этот раз он тоже больше молчал, сокрушенно качал головой и все же сказал в конце концов, что мне лучше уехать. Увидев, как ко мне стремительно идет наша сопровождающая Нино, я понял, что ничего не выйдет. Запихнул вещи в рюкзак и покинул ашрам. У меня не было обратного билета, дорога домой заняла несколько дней, и все это время я повторял себе только одно: я не хочу знать, как она это сделала, я хочу покончить с этим раз и навсегда. Когда самолет приземлялся в Пулково, у меня даже не осталось злости. Я точно знал, что люблю ее и что больше всего на свете хочу разорвать эту невыносимую связь, которая не приносит радости нам обоим.
Она говорила: «Нет, нет, нет, нет, нет». Я предупредил, что если она приблизится ко мне, я ударю. Она упрямо протянула руки, я дал ей пощечину. Она улыбнулась, солнечно, трогательно, я разбил ей губу еще одним ударом. Она шагнула, я оттолкнул ее. И я тоже повторял: «Не люблю. Не будем. Никогда». Я ушел на кухню, а она осталась лежать на полу – глаза широко открыты, из разбитой губы течет кровь. Я не слышал, как она ушла. Она умела исчезать так, будто ее никогда и не было.
Я не оправдываю себя – я ведь искренне думал, что смогу помочь ей… найтись. Но сам потерялся. И не нашел другого способа выйти.
Забрал свои вещи, неделю жил у друзей, завтра уезжаю, и меньше всего мне хотелось возвращаться сюда, в нашу квартиру. Но вчера позвонила хозяйка квартиры – волновалась, что не может связаться ни с кем из нас.
Нужно было что-то решать с ее вещами, поэтому я приехал сюда сегодня.
Так и думал, что она найдет утешение там, куда периодически сбегала. Вот, значит, куда.
Артем замолчал, и я хотел сказать, что знаю ее совсем недолго и понятия не имею, почему она пришла ко мне, где провела эти дни, что будет дальше, но вдруг почувствовал бесконечную усталость человека напротив, который не хочет больше ничего знать. Он ни разу не назвал ее по имени, и мне вдруг тоже стало страшно, как будто произнесенные вслух два слога способны вызвать ее сюда, к нам. Почудилось, что она уже стоит за спиной и вот-вот скажет: «Милые, что вы здесь затеяли?»
Мы молча собрали ее вещи в обшарпанный чемодан. Я задержался на пороге, чувствуя напряженный, невысказанный вопрос, повисший в воздухе. Но Артём промолчал, пожал мне руку на прощание. Последнее, что я запомнил, уходя из этой квартиры, его посветлевшее, успокоившееся лицо, будто он первый раз за долгое время смог нормально дышать.
Медленно шел к дому от машины, в голове кадрами мелькали отдельные эпизоды, особенно настойчиво – Артём рядом с Асей у клуба, измученный ей, но все же с нежностью смотрящий на сидящую на асфальте девушку, которой он собирался причинить боль, если понадобится – физическую, чтобы освободиться от этой странной зависимости.
За последние несколько дней Асе как будто стало лучше, больше не нужно было купать ее, кормить с ложки. Но она по-прежнему молчала, и именно это молчание вынудило меня сегодня утром спросить ее прежний адрес у Ярика, чтобы понять хоть что-нибудь.
Возвращаясь домой, я почти надеялся, что так и не услышу от Аси ни слова. Что квартира окажется пустой. Или каким-то чудом за дверью я увижу Киру, перед ноутбуком, в любимых очках с фиолетовой оправой, сосредоточенную на работе.
Пахло травами и пряностями. В Асином коротком голубом платье, перехваченном лентой, я не сразу узнал свою рубашку. Заплетенные в две косы волосы обрамляли сияющее лицо, на котором не осталось и следа от синяков и ссадин.
Она широко улыбнулась и протянула ко мне руки:
– Хочешь чаю, милый?