Кира, скрестив руки и прислонившись к дверному проему, наблюдала, как я снимаю пальто и разуваюсь. За пять лет я ни разу не видел, чтобы она проявила враждебность – не вступала в споры с хамящими продавцами, не устраивала истерик по поводу опоздания подчиненных, не кричала на водителей, окативших грязной водой. Но ничего не делая специально, одним взглядом могла заставить суетиться, чтобы заслужить прощение. Меня восхищала ее невозмутимость, элегантность, и вместе с тем иногда я бы предпочел самую пошлую семейную ссору из-за невыброшенного мусора манере молчаливых выговоров, заставлявших водителей выскакивать из машины и предлагать подвезти, угостить кофе в знак примирения, отнести пальто в химчистку или купить новое…
Кира продолжала рассекать пространство одним из тех самых взглядов и наконец улыбнулась куда-то в сторону:
– К тебе пришли.
Я ждал продолжения, но она молчала и не смотрела на меня. И только когда я шагнул в комнату, бросила вслед:
– Если будет нужна помощь, кричи. Вызову полицию. Или хотя бы санитарную службу для начала.
Я знал, что увижу за дверью Асю. Каким-то восьмым, десятым, двадцатым чувством научился распознавать ее приближение.
Она сидела на полу, так же, как на дороге у клуба, когда я последний раз видел ее. В тех же самых джинсах и пестрой свободной рубашке, хотя за эти дни сильно похолодало, весна снова отступила на несколько позиций назад. Наши летние выходы на крышу казались давними, словно с того дня, как Ася болтала босой ногой над пропастью, прошла не одна жизнь.
Я думал обо всем этом, стоя у входа, отвлеченно, механически, потому что главным, конечно, было другое.
Помятая рубашка, потеки и пятна на джинсах, исцарапанные руки, заплывший глаз, давно не мытые, висящие грязными прядями волосы. От Аси в облике осталась только плавность, полетность движений, даже сейчас – ссутуленная, раздавленная, она вскинула голову легко, и я снова физически ощутил, как встрепенулось пространство вокруг нее.
– Ася, – выдохнул я, шагнул, и она рванулась навстречу, вжалась, обессиленная, испуганная, сломленная. Я бормотал какие-то слова утешения, предлагал обратиться в полицию, больницу, пытался задавать вопросы, но она молчала, все сильнее прижимаясь ко мне, и я наконец тоже замолчал, уткнувшись в грязные, пахнущие вокзалом, дымом и кровью волосы. И даже сквозь этот тошнотворный запах почувствовал еле уловимый аромат свежескошенной душистой травы, деревенской бани, чая со специями. Я первый раз обнимал Асю, и мне казалось, что она сейчас выскользнет из рук, исчезнет, растворится в воздухе.
– Можно узнать, что здесь происходит?
Встретился взглядом с Кирой, все еще чувствуя, как Асин горячий лоб прожигает плечо сквозь рубашку.
Мы прожили вместе почти три года, и сейчас я как никогда остро понял, что самые точные слова, которыми можно было определить мое отношение к Кире – благодарность и чувство вины. За то, что по каким-то неведомым причинам была со мной, поддерживала, верила. А я просто не мог соответствовать ее безупречности во всем. Это было неправильно, несправедливо, но по-другому теперь уже было нельзя. И чувствуя себя самым неблагодарным трусом на свете, я с трудом выдавил:
– Мы должны расстаться.