Ахилл - читать онлайн

68. Паламед разоблачает притворяющегося Одиссея

Готовность принять участие в походе на Трою изъявили многие цари справедливостью гордой Эллады, но среди них не было Одиссея. Хоть он клятву женихов не давал, но именно он посоветовал Тиндарею взять с них клятву защищать избранника Елены Прекрасной и после этого прослыл мужем самым многоумным среди ахейцев.

Царь скалистой Итаки недавно женился на прекрасной дочери Перибеи и Икария Пенелопе и только, что стал счастливым отцом первенца Телемаха (далеко сражающийся). Одиссей действительно не давал клятву женихов, но похищение Елены было оскорбительным вызовом всей Элладе, и все считали, что настоящие патриоты не могли оставаться в стороне от готовящейся войны.

Общеизвестно, что Одиссей появился на свет на острове Итака у царя Лаэрта и Антиклеи, дочери хитроумного царя воров Автолика, который был сыном Гермеса, считавшегося среди прочего еще и богом воров и красноречия. Такая «двойная» наследственность обусловила выдающееся хитроумие Одиссея. Правда некоторые утверждают, что хитроумие Одиссея было обусловлено не двойной, а тройной наследственностью – еще и по отцовской линии: якобы, настоящим отцом царя скалистой Итаки был не Лаэрт, а знаменитый своим хитроумием герой I поколения богоборцев Сисиф. Говорят, что дед Одиссея Автолик, знаменитейший вор, считавшийся в Элладе царем воров, постоянно воровал у Сисифа коров, и тот, однажды пометив копыта своих животных, выследил по отпечаткам вора и явился к нему с обвинениями, которые сумел доказать при свидетелях, найдя коров с помеченными им копытами в стаде Автолика. Ночью Сисиф изнасиловал дочь Автолика Антиклею, и отцу пришлось это мирно замять, чтобы Сисиф не подал на него в суд за воровство скота на протяжении длительного времени. Когда же Автолик узнал, что дочь беременна, он тут же выдал ее замуж за Лаэрта, поэтому Одиссея и считают его сыном – Лаэртидом.

Одиссей совсем недавно получил от еще не старого родителя царскую власть и понимал, что, как молодой скипетродержец должен показать себя благочестивым правителем прекрасного острова Итака и двух соседних островов поменьше – Кефаллении и Закинфа, приняв деятельное участие в походе на Трою.

Сначала Лаэртид и сам этого очень хотел, ведь на войне можно быстрее всего прославиться и завладеть богатой добычей, но перед восхождением на трон он, как водится среди эллинов, особенно среди скиптроносцев, питомцев Зевеса, посетил дельфийский оракул и среди прочего чревовещательная прорицательница ему изрекла утробным голосом, шедшим, как бы, из живота:

– Если ты отправишься под Трою, то вернешься домой больше, чем через двадцать лет и притом одиноким и нищим.

Понятно, что царь скалистой Итаки, дабы избежать столь печальной судьбы скитальца, решил не скрываться, ведь тогда придется добровольно оставить семью на Итаке, а притвориться почти безумным, если его приедут звать на войну, надеясь, что его оставят в покое.

Звать на войну Одиссея приехали несколько человек, среди которых выделялся герой Паламед, который очень не любил богиню обмана Апату и Адикию – Ложь. Если бы Одиссей честно сказал о своем оракуле, возможно, сострадательный Паламед оставил бы его в покое, ведь 20 лет страданий и скитаний – это не 20 дней.

Согласно Аполлодору, Паламед, сын Навплия, изобличил Одиссея в притворстве: он последовал за Одиссеем, притворившимся безумным, и, оторвав Телемаха от груди Пенелопы, стал вытаскивать меч, будто бы с целью его убить. Испугавшись за своего сына, Одиссей кинулся к Паламеду и признался, что безумие его было притворным, после чего ему пришлось принять участие в подготовке к походу на Трою.

Согласно другим рассказам о притворном безумии Одиссея, хитрец, нахлобучив на голову войлочную крестьянскую шапку в виде половинки яйца, запряг в плуг быка и осла и стал засевать землю морской солью. Тогда Паламед, знавший, что Трою возьмут на 10-м году сражений, взял новорожденного сына Одиссея и положил в 10-ю борозду, по которой должен был пройти плуг. Одиссей не мог наехать плугом на своего новорожденного сына, и необходимость заставила его прервать представление о своем безумии и признаться в обмане.

Одиссею, скрепя сердце, пришлось оставить родную Итаку и молодую жену Пенелопу с маленьким Телемахом. Однако герой, которому по милости Паламеда предстояло стать не только воином на 10 кровавых лет, но еще и несчастным скитальцем на такой же срок, поклялся сам себе любой ценой жестоко отомстить Паламеду.

Когда деятельного Одиссея все-таки «призвали» в поход на священную Трою, он стал одним из самых активных участников подготовки к нему. Он, как умудренный годами Нестор и от природы благоразумнейший Паламед, стал помогать Агамемнону и Менелаю собирать бывших женихов Елены, связанных клятвой и всех, кому была небезразлична судьба Эллады и ее слава. В числе первых по предложению Агамемнона было решено отправиться к юному Ахиллу, без которого, согласно вещанью Калханта, Трою не взять.

69. Диомед и Одиссей отправляются за Ахиллом

На остров Скирос к царю Ликомеду, у которого, согласно вещанью Калханта, скрывался Ахилл, решили отправить Диомеда и Одиссея, которые, будучи совсем не похожими, прекрасно дополняли друг друга.

Диомед, как видно из родословных схем Ахилла и Одиссея, был сыном прославленного этолийского героя сына бога войны Ареса и Перибеи Тидея и дочери царя Аргоса Адраста Деипилы. Тидей пал во время печально знаменитого похода Семи героев, возглавляемого Адрастом, на Фивы. Через десять лет дети погибших, включая Диомеда, начали вторую фиванскую войну, известную как «Поход эпигонов», и на этот раз город был взят и разграблен. Так Тидид еще до начала Троянской войны стал не только царем могущественного города Аргос, древней вотчины Геры, но и героем, знаменитым своим беспримерным мужеством и воинской доблестью.

Когда на общем собрании ахейцев могучего сына Тидея попросили отправиться на поиски Ахиллеса вместе с Одиссеем, он к хитроумному Итакийцу так обратился:

– Чувствую, что именно нас с тобой этот подвиг зовет. Не сомневайся – тебе я верным товарищем буду во всем, если общая забота в путь повлечет нас с тобой. Верю, что даже, если будет спрятан Ахилл в объятьях Правдолюбца Нерея иль в глубокой пещере Тефии грозной – его ты добудешь. На хитрости ловкий, бдительным все же ты будь, но и в замыслах будь плодотворен. Нынче никто из пророков судьбу предсказать не дерзнул бы нам с тобой в таких обстоятельствах смутных.

Сын Лаэрта тут же Диомеду отвечает с виду охотно:

– Да укрепит нас бог всемогущий, да будет поддержкой отчая Дева тебе, как отцу твоему помогала. Меня же такое сомнение гложет: делом великим бы стало Ахилла в наш лагерь доставить; если же не повезет – позорно нам будет вернуться, особенно мне. Но постараюсь скорее исполнить желанье данайцев. В помыслах я уж в пути; если от Ликомеда вместе с храбрейшим Пелидом я не вернусь, то, значит, не слышал Калхант Аполлона, и место пребывания Ахилла от нас скрыто.

Сын Тидея потом рассказывал:

– Царь скалистой Итаки сначала колебался – стоит ли ему прилагать все силы в поиске Ахилла, если тот прячется и не желает добровольно идти на войну. Одиссей помнил, как он, получив оракул о том, что домой вернётся одиноким и нищим спустя более, чем двадцать лет, притворился безумным, чтобы не плыть в Илион. Однако потом благоразумный Итакиец все же решил, что, если судьбой ему предназначено плыть к Илиону, то он обязательно должен найти Ахиллеса, которому Мойра Лахесис отвела главную роль в Троянской войне.

Крик поднялся средь данайцев, Атрид Менелай вместе с братом обоих героев торопит. Толпы расходятся с гулом веселым, и так завершилось это собрание.

Так же домой возвращаются к ночи сытые птицы, и так же видит нежная Гибла, как отягченные медом в ее пещеры слетаются пчелы. Требует парус без промедленья попутного ветра, и юноши бодро садятся за весла. Режет волны Эгейского моря корабль Лаэртида, длинная цепь островная Киклад за высоким бортом проплывает.

Скрылись уже и Парóс с Олеаросом; Лемнос высокий, остров Гефеста уж от корабля удаляется; Вакхов Наксос исчез за кормою. Перед глазами уже вырастает Самос, и Делос, позволивший прекрасной матери Лето Феба и Артемиду родить и после этого неподвижность обретший, уж тени на море бросает. Здесь странники жертву приносят и возлиянье, истово молятся, чтобы верны предсказания были Калханта, и свежим дыханьем Зефир паруса им благосклонно наполнил.

Плыл небесами хранимый корабль по морю, и одна Фетида, заламывая от бессилия руки, с ненавистью взглядом пенный след его провожала. Нереиде строгий наказ Посейдона предначертание Мойры попытаться изменить не позволил. Горько рыдала богиня, что не позволяют ей воды морские вздыбить, и бурей и всеми ветрами не сможет она преследовать уже ставшего ей ненавистным царя скалистой Итаки.

Солнца лучи угасали на нетленном Олимпе, и тотчас златояркий Титан сулит своим огненным коням, утомленным брег Океана гостеприимный. И вот уж вздымается перед посланцами рати ахейской Скирос скалистый.

Взяться за весла, спустив корабельный парус обмякший, спутникам вождь Лаэртид приказал – подчинить своим рукам море и поддержать угасшую силу Зефира. Ближе подходят они, и становится ясно, что это – Скирос. Тритония Пребрежная была защитница мирного брега.

70. Одиссей ищет Ахилла во дворце Ликомеда

Одиссей прозорливый всем приказал оставаться на корабле чернобоком; сам же по круче полез наверх с верным товарищем Диомедом. Но зоркий стражник из башни прибрежной уже упредил их: царю доложил, что по морю парусный корабль неведомый, видно, что греческий, на веслах к берегу подошел.

Дальше герои идут, как будто бы зимнею ночью пара свирепых, но хитрых волков, сговорившись, бежит: голод гонит вперед их; угрозу и бешенство прячут глубоко, крадучись движутся, чтобы собаки подольше их не учуяли и лаем не разбудили встревоженных пастухов. Так по открытому полю, что город отделяет от порта, шагом нескорым герои идут, коротая в беседе время, и первое слово берет в разговоре неспешном ярый в бою, но простодушный в обычном общенье Тидид:

– Как же все-таки нам узнать, что Ахилл скрывается у Ликомеда и где тот его может прятать? Я давно уж обдумывал это и никакого решения не нашел. Ради чего, мне откровенно скажи, покупал ты заранее мирные тирсы и дорогие украшения женские, и шкуры оленьи, что для вакхических таинств усыпаны златом различным? Этим оружием Диониса ты хочешь снабдить найденного Ахилла для битвы против фригийцев, против владыки Трои Приама? Или с помощью этих не понятных покупок ты хочешь Пелида сначала найти, ведь Ликомед нам его просто так не покажет!

В ответ Лаэртид пошевелил своими большими ушами, как только он один шевелил, очи потупил, как бы рассматривая что-то у себя под ногами – так он делал всегда, задумывая или уже имея в виду какую-нибудь хитрость. Потом в его глазах появилась хитринка, и он со снисходительной усмешкой промолвил:

– Коль скрыт Пелид в девичьем дворце Ликомеда, сам он выдаст себя, и эти наши дары, как раз и приведут его в Трою на битвы. Скоро увидишь, как я его отыщу. Ты ж не забудь принести с корабля, когда время наступит, все, что куплено мной, включая девам дары, и к ним не забудь приложить еще щит тот прекрасный, что изукрашен картинами разными и позолотой. Это не все еще: ты приведи сюда с корабля также Агирта с помощниками, и пусть скрытно, что не видел никто, он захватит свою трубу и флейту для тайного дела, которое и поможет Ахилла найти.

Так Итакиец, в хитростях искушенный, простодушному Диомеду сказал, а встретив на пороге дворца Ликомеда, Одиссей с виду почтительно к нему обратился, ветку древа Афины почтительно преподнеся:

– Возрадуйся славный гостеприимством царь Ликомед! Думаю я, о Скироса тишайший правитель, что ты уже слышал тревожную весть о многослезной войне, что Европу и Азию скоро люто будет терзать. Если вождей имена тебе стали известны, которым верховный правитель ахейского войска Агамемнон Атрид доверяет, то здесь они, пред тобою: Диомед – лучший из рода аргосских царей, отпрыск могучий Тидея; я ж – Одиссей, сын Лаэрта правитель славной Итаки, дед мой Автолик, прадед Гермес. Мы явились сюда, чтобы дальние подступы и берега изучить, ведущие к ненавистной нам Трое, и, если повезет – выведать планы врагов…

Одиссей толи из хитрости назвал Ликомеда «тишайшим», толи не знал, что не так давно скиросский царь столкнул с утеса второго по значению после Геракла эллинского героя Тесея, когда подумал, что известный своей любвеобильностью Эгеид (и сын Посейдона) собирается совратить его милую дочь Деидамию.

Царь, иногда совсем не тишайший, между тем хитроумную речь Одиссея прерывает:

– Пусть улыбнется, молю, Могучая Судьба вам, и пусть также боги бессмертные благоприятствуют всем начинаниям в ваших славных делах! Сейчас же счастливьте своим присутствием скромный мой кров!

Скиросский царь в дом проводит гостей, столы для совместного пиршества без промедленья по его приказу слуг толпа расставляет и тут же пышно накрывать начинает.

Меж тем самым внимательным взглядом все залы дворца Одиссей озирает, нет ли в доме особой девицы, что вызывала б сомнения в своей принадлежности к женскому полу ростом большим иль мужскими формами тела, широкими, например, плечами. Дом неспеша весь обходит, нарочно везде Итакиец, как бы блуждает средь многочисленных залов, словно любуясь убранством их и их красотою. Так с молчаливым псом мощной молосской породы уверенно к логову вепря бывалый охотник крадется, пока под кустами врага не увидит, что, распластавшись во сне, опустил тот щетинистую морду с белыми загнутыми клыками.

71. Одиссей пытается узнать, где спрятан Ахилл

Слух до глубин уж добрался дворца, до покоев девичьих: греческий прибыл корабль, вождей, мол, союзных пеласгов приняли уж при дворе. И девы, конечно, тайно радуются еще одной возможности выйти замуж, но больше робеют, только Пелид не может скрыть свою бурную радость – жаждет он живых героев и их оружье увидеть, думает и говорит только о них. Однако осторожной Деидамии пока удается Ахилла удерживать напоминанием о том, зачем на остров его мать привезла и в женские одела одежды.

Уже наполняется зал для пиров царственным гулом, и все мужи возлегают на скамьи позолотой покрытые. Вот, по веленью отца, появляются и робкие девы. Вышли к столу, как если бы на берегу Меотиды скифов дома разорив и гетские стены разрушив, стали, оружье оставив свое, пировать амазонки. Тут же Одиссей изучать начинает внимательным взглядом девичьи лица, рост их, а также плечи и груди и, конечно, выпуклые зады; но искажают вид дочерей Ликомеда ночь и неясный светильников свет, внесенных для пира.

Видит наблюдательный хитроумнейший властитель Итаки, как одна из дев, ростом выше других, по сторонам озирается, вскинув голову гордо, будто не зная стыдливости девичьей вовсе, и спутнику взглядом косым на нее указал незаметно.

Что бы случилось, коль нежным объятием Деидамия затихнуть Ахилла не смогла бы заставить и торс оголенный, сильные руки и плечи широкие не прикрывала просторной одеждой. На ложе возлечь и требовать вин, что совсем не пристойно девице, ему она запрещала, и диадему златую на лбу его много раз поправляла.

Вот, все утолили уж голод, и блюда трижды сменились, чашу подняв, к ахейцам слова свои царь обращает:

– Вашим делам, признаюсь, я завидую. Эх, если б сейчас был мой возраст не старым, или, если б потомство имел я, что может участвовать в битвах! Милых девиц и старческое бессилье мое вы видите сами. Скоро ль толпа дочерей мне юных внуков подарит?

Молвил хитрый так Ликомед, но ловит удобный момент Одиссей еще более хитроумный:

– Да, не презренных вещей ты желаешь! Ведь кто бы увидеть не захотел нескончаемой вереницы могучих царей и бессчетные их отряды, явившиеся со всей Эллады? Вся сила и гордость мощной Европы на испытанных в битве мечах присягнули на верность. Где и когда храбрецам еще достанется подобная слава? Каждый желает испытать свою доблесть и мужество в прославляющих мужей сраженьях.

Смотрит Одиссей на того, кто речам его напряженно внимает, – прочие ж девы в то время потупили взоры, робея, – и продолжает:

– Каждый, чьи предки из благородного рода, в конном бою кто силен, кто копьем иль мечом, иль хотя бы луком владеет, – все собрались доблестные там вожди – лучший цвет всей Эллады! На бесплодные годы обречен будет Роком любой, даже храбрейший, если он из лености духа иль по причинам другим свою славу упустит. Потом этого себе он никогда уже не простит.

Тут уж Ахилл бы точно вскочил, но Деидамия, это предвидя, быстро вскакивает, крепко обнимает его и сестрам знак взмахом руки подает, побуждая покинуть застолье. Однако медлит Ахилл, возбужденно на Итакийца глядит, и уходит, оглядываясь, самым последним.

Лаэртид начатый им разговор решает закончить, но напоследок все же молвит еще:

– Ты, тишайший, своим наслаждайся покоем, свадьбы готовь дочерям – тебе их судьба подарила: ликом небесным подобны богиням они. Не могу я больше скрывать восхищение! Есть же средь них и такие, девичья в ком красота с мужской перемешана статью.

Тут из вежливости и гостеприимства отвечает царь и отец:

– Не хочешь ли сам ты увидеть девушек у алтарей Паллады в вакхическом танце?

Одиссей сразу же согласился, новый план нахожденья Ахилла, в душе тайно лелея.

72. Одиссей с помощью хитрости узнает в деве Ахилла

Все сладко спят во дворце Ликомеда, дневные оставив заботы. Лишь Итакийцу не спится, его разум пытливый безмятежным сном тяготится и скорого жаждет рассвета.

Только лишь над Скиросом взошел Зареносец, его скалистой земле возвещая о наступлении нового дня, как следом в платье шафранном всегда юная обликом красавица Заря розоперстая распростерлась над окружающим остров морем. Тут вместе с Агиртом прибыл Тидид; первый вместе с помощниками тайно принес флейту и трубу, а так же оружие со щитами, второй принес с корабля все дары, что заказывал ему Одиссей хитроумный.

Тут выходят из своих спален девы скиросские, чтобы танец священный почетным гостям показать, что обещан был их отцом накануне. Всех затмевают Деидамия с переодетым Пелидом; двинулись девы водить хоровод и ходить плавно по кругу. Тирсы они то поднимают, то опускают, и ускоряется ритм, как будто изобретатели пляски с оружием Куреты игриво танцуют, и друг против друга гребнем девы идут амазонским, как будто Агротера вокруг Амикл своих рукоплещущих кружит лаконок.

Снова и снова возбужденный Одиссеем Ахилл нарушает хороводного порядок движенья, забывая о плавности женской пляски. Портит он хоровод движеньями резкими и все в смятенье приводит, однако улыбающимся гостям, видно, танец был по душе.

Когда возвратились девы в огромный зал для приема гостей, Тидид давно уж разложил в его центре на столах те дары, что взгляды притягивать девичьи станут – то за приют благодарность и им награда за танцы. Диомед, как просил Одиссей, дев дары выбирать призывает, и царь довольный не против. О, слишком прост и наивен тот, кому не знакомы греков коварство, дары их и, особенно, хитроумные планы царя Итаки, такой же скалистой, как Скирос.

Девы, как им велит женская их природа, тирсов изящных касаются и украшений, слушают звуки тимпанов и оплетают головы повязками в ярких каменьях, а при виде оружия, отворачиваются потому, что считают его своему родителю даром.

Ахилл же, заметивший боевой вблизи дрот и сияющий ярко большой щит, на котором битвы чеканены были, весь покраснел и затрясся, и ярость войны на раскрасневшемся лице отчетливо проявилась. Юноша был сам не свой. Ни к чему уж заветы матери строгой и тайна любви, ведь в сердце – только этот дротик и щит, и будущие сражения! Так же и лев, что отнят был от груди материнской и человеком воспитан, – добрые нравы усвоил, привык, что причесана грива, чтить научился людей и не рычать без приказанья. Если ж однажды сверкнет перед львом оружия грозный отблеск то, воспитанье забыв, тут же утолит он своим воспитателем голод, изумившись, почему слабому он человеку до сих пор подчинялся. Вплотную к щиту подбежав, Ахилл женское свое отраженье в полированной меди увидел и застыдился, до самых корней светлых волос вспыхнув весь от досады.

Тут Одиссей по виду весьма довольный, к Ахиллу приблизившись сбоку, жарко нашептывать стал в ухо ему:

– Ну же, что все еще колеблешься ты? Что держит тебя в этом доме? Знаем прекрасно, кто ты –ты мудрого Хирона недавний питомец, отпрыск богини морской и героя Пелея. Тебя, подняв все знамена, ждет давно вся Эллада, чернобокие корабли в море выйти готовы с тобой на борту под надутыми парусами, и стены древнего Пергама задрожат пред тобою. Ну же! Притворство отбрось! Покажи, что ты муж, который заставит пасть вероломную Трою! Будет отрадно старцу Пелею о доблестных твоих деяньях услышать, а осторожной Фетиде за напрасные страхи свои будет стыдно.

Озадаченный Ахилл, сморщившись, начал покусывать свои в детстве обожженные тонкие губы, и тут по заранее отданному приказу хитроумного сына Лаэрта мощно боевую музыку затрубил сам Агирт, а один из его помощников призыв к битве заиграл на флейте. Другие воины, прибывшие с Агиртом, словно Куреты, для которых пляска с мечным бряцаньем жизнь составляла, по щитам бить стали мечами, и зал весь наполнился грозным звоном оружия.

Сестры, роняя подарки, испуганными криками призывают на помощь отца, и бегут кто куда, решив, что на них напали враги и закипела уж кровавая битва.

Как будто сами собою вдруг спали с могучей груди и с плеч широких Ахилла все одежды, вот уж в могучей руке у него и щит, и дрот изоострый. Блеском зловещим пыл и оружие Ареса внезапно залили родные пенаты. Мощный стоит посредине зала обнаженный герой, прикрывшись одним щитом и ощетинившись дротом, требуя врагов к схватке. Тут даже придумавший все Одиссей на всякий случай отскочил от Пелида с криком, чтоб флейта с трубою замолкли и все успокоились, ведь никаких врагов в зале нет.

73. Ахилл просит у Ликомеда Деидамию в жены

Как только боевая музыка стихла, и все успокоились, стали искать Пелидову деву. Бедная Деидамия между тем печально стояла в отдалении от всех и беззвучно горько рыдала о раскрывшейся тайне, сердцем женским предчувствуя грядущую неизбежно разлуку с любимым.

Стенания Ликомедиды услышав, Ахилл узнал в них любимого голоса звуки и замер, внезапно проснувшийся в нем воинственный дух был начисто сломлен кипридиной страстью. Щит с дротом отбросив к стене, он к царю обернулся. Ликомед всем увиденным страшно был потрясен и поражен внезапной напастью, ведь он обещал Нереиде, что про спрятанного Ахилла никто не узнает.

– Ложные страхи оставь, любезный отец, ведь не зря же мать Фетида меня к тебе привезла, дожидалась давно уж громкая слава тебя за то, что именно ты пошлешь к данайцам Ахилла, как вижу, столь им желанного. Коль не зазорно сказать, ты сейчас мне дороже родного отца и Хирона почтенного. Сердцем ко мне обратись и выслушай мою речь благосклонно.

Так заботливо молвив, юноша нерешительно замолчал, облизывая тонкие губы, но молчание длилось не долго. Пелид резко голову вскинул, раздвоенный задрав подбородок, и гордо изрек:

– Тестем тебя нарекают моим твоя гостья Фетида с мужем Пелеем, и дарят тебе благодать оба моих рода. Просят они одну из твоих дочерей мне в супруги. Выдашь Деидамию за меня, или род наш для тебя слишком низок? Не отвернешь?

Сын среброногой Фетиды поморщился при своих последних громких словах, как будто был не доволен нечаянно прозвучавшей издевкой. Он никогда ни о чем просить не любил никого, кроме, разве, что матери милой. Мотнув головой, Ахилл продолжил голосом, потеплевшим:

– Так дай же мне свою отцовскую руку и прости нас обоих; брачный прими наш союз, как свершившийся – уж познана мной Деидамия. Не суди строго ни в чем не повинную дочь – как рукам ей противиться этим, как, заключенной в объятья мои, превозмочь эту силу? Провинность мою только повели искупить – и я оружье отдам Пеласгийцам и навсегда тут с вами останусь.

Пелид опять сморщил орлиный свой нос, было видно, что ему очень не нравится, что он только, что пообещал – навсегда поселиться на Скиросе у Ликомеда. Густой румянец на юных щеках свидетельствовал о том, что об этом он даже не помышлял, и от своей лжи мучительный испытывал стыд. Выручил молодого отца вдруг появившийся в зале неловкий, совсем еще малый ребенок, который только-только начал пытаться ходить.

– Ты уже не только тесть, Ликомед, но также и дед.

Громко сказал Ахиллес, подталкивая своего неуклюжего сына к радостно изумленному царю.

Тут снисхожденья у владыки Скироса стали просить все ахейцы, особенно ласково льстивый Одиссей. Хитроумный царь скалистой Итаки Ликомеду о том же стал говорить, шевеля при этом большими ушами:

– Вот и внук есть у тебя, о котором ты столько грезил. Молодых нетерпенье прости, ведь все, что ни случается в этом мире, происходит по велению непререкаемой Мойры Лахесис и избежать предначертанного ею и богам невозможно.

Хоть и растревожило не на шутку скиросского царя известие о бесчестии дочери и не выполненное порученье среброногой Фетиды, но все же очень боялся он выступить открыто против Могучей Судьбы и войну аргивян против троянцев направить по другому пути, не пустив в сраженья Ахилла. И вот Ликомед уж со всеми согласен:

– Очень я рад с зятем таким породниться, и тебя с милой моей Деидамией, конечно же, я прощаю! Был ведь и я юным когда-то и любил приступом брать женские укрепленья… Что ж до желанья Фетиды тебя не пускать под троянские стены, так ведь от матери сам ты отступился и спорить нам с тобой никак не возможно.

Тут Деидамия, спрятавшаяся было за сестрами, робко выходит. Видно было, что в прощенье отца, до конца она никак поверить не может; все еще его гнева боясь, за широкими плечами Ахилла пытается скрыться. Но Ликомед руку Пелида дружески жмет и нежно дочь обнимает.

74. Прощание Ахилла с Деидамией

И вот уж послан вестник к Пелею, чтоб рассказать о произошедших на Скиросе великих событьях, корабли в длительный поход подготовить и мирмидонских бойцов для сражений под высокими стенами Трои.

Скиросский царь тоже расщедрился и пообещал снарядить два небольших судна для только, что обретенного зятя, но воинов дать отказался ахейцам – слишком мало на его небольшом острове людей проживало.

Ради такого торжественного случая лучшего быка пятилетнего царь Дикомед в жертву приказал зарезать владыке Крониду, сверхмощному Зевсу. Молодые долопы кожу содрали с быка, всего на куски разрубили, на вертела нанизали, разрезав на мелкие части, сжарили их на давно разведенном огне осторожно и с вертелов сняли.

В это время в пиршественном зале были накрыты столы, вестники вместе с проворными слугами дома вино с золотистым ароматным шафраном в кратеры наливали, мешая с водою и медом, и расставляли блюда с хлебами, сырами, фруктами и овощами. Тут все, включая прибывших ахейцев, приступили к богатому пиру. Кубком приветствуя родных и гостей, такими праздничными словами начал пир Ликомед:

– Пищи, прошу всех вас, вкусите и радуйтесь! После ж того, как голод насытите вы и утолите жажду, поздравляйте жениха и невесту и подарки им дарите.

В свадебном пире быстро день пролетает, и теперь, наконец, брачный союз свой не скрывая, как прежде, вместе влюбленные отправились спать на брачное ложе под покровом всезнающей ночи. Битвы кровавой войны пред сонным взором Деидамии встали и поплыли суда чернобокие; наступающей молодая супруга страшится зари. Сон не спускался на веки супруги и, окончательно проснувшись, к мужу она прильнула, нахлынувших слез не может сдержать и всего его трепетно обнимает:

– Ты завтра уедешь. Снова увижу ль, любимый, тебя и к твоей груди снова прижмусь ли, о могучий мой Эакид? Дом наш сочтешь ли достойным или, Пергам захватив и лары тевкров, вспомнить уже не захочешь обитель укромную девы? Что мне спросить сейчас у тебя? Чего опасаться? Каких обещаний просить, коль не успеть мне даже у тебя на груди вдоволь наплакаться. Одна лишь брачная ночь нас с тобою свела, и она же нас разлучает. Как краток мой брак оказался законный. Ах, Судьба злополучная, только-только отдав мне Ахилла, его у меня уже отнимаешь! Что же, иди! – помешать не осмелюсь. Но, умоляю – себя береги, помни, что не напрасны были страхи Фетиды. Что же, иди! – во всем желаю удачи тебе, но только оставайся мне верным! Многого слишком прошу, ведь слезами троянские девы будут смягчать мужественное твое сердце, многие тебе пожелают сами отдаться и родину сменят на брачное ложе…, иль Прекрасную Тиндариду полюбишь, прославившуюся похищеньем бесчестным. А я лишь сначала останусь в памяти о юности твоей первом приятном проступке, а потом я навсегда всеми буду забыта и первым тобой.

Ахилл мочал, и в голосе Деидамии появилась ожесточение – видно было, как она злилась, что он ей не возражает, даже не хочет солгать, хотя бы для вида. Пелид по-прежнему хранил суровое молчание, и Ликомедида не выдержала и зло попросила:

– Дай мне уехать с тобой! Почему не нести мне знамена Арея вместе с тобой? Я могу и переодеться в мужскую одежду. Иль мне никто не поверит, но ты же вместе со мною, как дева, носил и тирсы, и Вакха святыни!

Поняв, что просит невозможного, Деидамия взмолилась голосом изменившимся:

– Сына лишь не забывай, которого мне в утешение горькое ты оставляешь, и вот еще что прошу обещать мне. Внемли моим мольбам: я прошу, чтобы взятые в плен чужестранки не подарили Фетиде внуков, незаконных и ее недостойных.

Так говорила Деидамия, и ее речью искренно тронут был Ахиллес, хоть и ненадолго:

– Милая, быть тебе верным клянусь. Обещаю, что, взяв Илион, к ногам твоим брошу толпы служанок плененных и горы сокровищ фригийских.

Впрочем, напрасные любовные обещанья всегда уносятся ветра порывом, ибо еще сам хранитель клятв Зевс Горкий, когда дело касалось любви и ревности, беззастенчиво и нагло лгал и даже клялся, хотя и не священной клятвой богов. Гесиод же поет, что по этой причине с тех пор не навлекают гнева богов нарушение клятв, которые приносятся любовниками друг другу.

75. Одиссей рассказывает Ахиллу о причинах войны

Так Ахиллес, надавав Деидамии обещаний беззастенчиво лживых, гостеприимный Скирос покинул. Скинул подаренный тестем пурпурный плащ Эакид, и дротом тем самым и блестящим щитом, что захватил во дворце, он был украшен. Таким воинственно дерзким был увиден всеми Ахилл, когда в сопровожденье ахейцев он к кораблю подходил. Никто не отважится не только сказать, но и вспомнить, что было до этого с юным героем на острове.

Жертвы вечно шумящему морю и бурным ветрам по обычаю тут приносит Пелид– так ведь всезнающий Одиссей посоветовал – и никогда не знавшим ярма черным быком почитает деда Нерея, правдолюбца лазурного моря, а владыке глубин всех морей Посейдону Гиппию в воду живых бросает коней. Милую мать задобряет юною белой телицей, украшенной по обычаю лентой и, тучную жертву бросая в пенное море.

– Слушались мы тебя до сих пор, милая мать, чрезмерно, хоть иногда несбыточны были твои пожелания и приказы. И вот теперь, несмотря на твое нежеланье, я к ждущим меня кораблям арголидским иду, чтобы плыть под троянские стены в схватки и битвы, больше всего прославляющие мужей.

Так сказал юный Ахилл и легко по трапу взбежал на палубу корабля. и вот уж от земли, только-только ставшей родной, его южный горячий ветер Нот с устрашающим ликом, под густым скрытым туманом, на крыльях влажных уносит, туго надув паруса. Скирос скалистый начинает в дали теряться морской, скрываясь в тумане.

Вслед Ахиллу супруга смотрит с башни высокой, милого сына к себе прижимая; рядом сестры рыдают. За исчезающими вдали кораблями Деидамия следит взглядом застывшим. Ахилл тоже украдкой иногда взгляды бросал на оставшийся позади остров, думая о стенаниях той, что осталась в им покинутом доме. Тут на открытом лице юного героя появилась улыбка горького сожаления, как будто страсть, возвратясь, его сердце вдруг защемила. Наблюдательный Лаэртид тут же замечает желанного спутника грусть и начинает такой тихой речью его утешать:

– Расставаясь, люди всегда сначала тоскуют. Но не забывай, что тебе предначертала сама непреложная Мойра повергнуть в прах великую Трою! Сам видишь, что напрасно непомерно заботливая Фетида унизила тебя женской одеждой, укрытию этому вверив и уповая на верность царя Ликомеда. О страх материнский чрезмерный, правильно Феб изрек, что во всем нужна мера! Разве должна прозябать в безгласной тени твоя бесстрашная доблесть? Ведь не наши мольбы тебя под Трою позвали – ты бы и сам явился туда, чтобы добыть нетленную славу.

– Не слишком ли занят ты материнских грехов описаньем? Виной всему судьбы! Своим копьем искуплю я дней Скиросских бесчестье. Ты ж, пока море спокойно и парус наполнен Зефиром и Нотом, выдай скорей, для этой войны у данайцев какие причины, чтобы уже сейчас я мог проникнуться к троянцам праведным гневом и в битвах их не щадить.

– Не знаю, с чего лучше начать. Говорят, спор о том, какая богиня – Гера, Афина иль Афродита прекрасней разрешить был избран Зевсом Парис – никому не известный троянский пастух. Тяжбе этой причина возникла близ пещер Пелионских во время свадьбы отца твоего Пелея с Фетидой, на которой и бессмертные пировали. Не приглашенная на свадьбу Распря Эрида бросила на свадебный стол яблоко золотое с надписью «Прекраснейшей», и пастух, оказавшийся царевичем Александром, присудил его Пафийке и стал у нее за это награду просить. Легкой добычей ему указаны были ею Амиклы. Он коварно разрушил брачный покой у Менелая Атрида, принявшего гостя радушно – стыд, увы, и несчастье могучей Европы! Похитив вместе с Еленой сокровища Спарты, в свой Пергам уплыл похититель. Оскорбленные эллины отовсюду собрались для справедливого мщенья. Кто бы такое стерпел – чтоб обманно из родного чертога милую украли супругу, словно корову из хлева? Чтобы ты сделал, если бы твой гость, например, я иль Диомед, сейчас плыл бы с похищенной Деидамией, в страхе на помощь, зовущей тебя?

При последних словах Одиссея к оружию метнулись руки Ахилла, и краской гнева обильно все покрылось лицо. Довольный Лаэртид замолкает, и тут слово берет Диомед:

– О потомок достойнейший моря, теперь ты нам поведай, как проявились первые признаки твоей доблести. Нам расскажи о Хироне: как пробуждал он в тебе грядущей славы зачатки, мужество как воспитал, укреплял как тело и дух твой?

76. Ахилл рассказывает о своем обучении у Хирона

Кто ж о деяньях своих не захочет поведать? Ахилл же скромно рассказ начинает:

– Как только принял меня в пелионской пещере Старец мудрейший– я голод свой насытил львиным мясом жестким и мякотью волчицы полуживой. Вскоре наставник учить меня начал красться по гиблым болотам, не бояться волн, разбивающих скалы, и чащи леса безмолвной и темной. Были тогда уже меч при руке и колчан за моею спиною – рано развилась тяга к оружию. И от жары и мороза неприкрытая одеждой кожа совсем огрубела, и не было мягкой и теплой постели, мы на замшелых камнях находили с учителем ложе. Вскоре стал заставлять он меня обгонять уж стремительных ланей и лапифских коней, догонять и посланный к цели дрот. Лишь когда брел по траве я, шатаясь, и был вконец обессилен, он хвалил меня и поднимал с мудрой улыбкой на свою широкую конскую спину и учил меня искусству наездника. Часто меня заставлял он по льду при первом морозе быстро бежать, не нарушив наледи тонкой, – гордость мальчишки! Так нужно ль еще говорить о моем воспитании у Кентавра?

Ахилл задал из показной скромности этот вопрос потому, что не ждал никакого ответа и тут же быстро продолжил:

– Не позволял никогда мне наставник преследовать робких серн или ланей копьем поражать осторожных в Осских чащобах, но просил угрюмых медведей в берлогах, грозных вепрей тревожить, тигрица мощная скрыться от меня не могла, как и львица с потомством в горной пещере. Был подготовлен я и к схваткам с оружием разным, все испытал на себе я свирепого Ареса лики. Я изучил, как вращают оружьем пеоны, как потрясают копьем македонцы, как в битве владеют пикой сарматы, геты мечом и луком гелоны, как управляется с гибким ремнем своим балеарский пращник, который в размахе сеет летящие раны и вращеньем пращи над собой границу проводит. Вряд ли смогу я свои все припомнить деяния, даже, если достойны рассказа они: ведь учил меня Старец и перепрыгивать рвы, и на вершину взбираться горного пика тем шагом, которым бегу по равнине, и отбивать щитом валуны, словно в битве снаряды, и в дом горящий входить, и на скаку останавливать пешим быстрых четверку коней. Помню – Сперхий, разбухший от влаги, талым напоенный снегом и проливными дождями, камни нес в бурном потоке, деревья, что вырваны с корнем. Там, где теченье сильнее, Хирон мне приказывал волны сдерживать, встав на стремнине – их лютый напор он едва ли вынести мог бы и сам, четырьмя копытами упираясь. Я же стоял, но река быстротечная, покрытая пеной, меня относила, а он угрожал мне, сверху свисая, и словом жестоким стыдил меня Старец. Выйти на берег не смел без приказа я – жаждою славы уже тогда был я влеком, при Хироне ничто не казалось мне тяжким.

Глаза Ахилла сверкали, с живостью он вспоминал у Хирона проведенные годы:

– Когда на Пелионе появился Патрокл, много было игры: эбалийских метание дисков в небо высокое, тел для борьбы умащенных сплетенье и кулачные битвы – труда в этом было не больше, чем по струнам звучащим бряцать Аполлоновым плектром и восхвалять в песнопениях доблести древних героев. Также Хирон меня научил зельям и травам целебным, средство какое чрезмерную кровь остановит, какое благостный сон наведет, какое открытые раны закроет, язвы какие железом, какие травами лечат.

Тут простодушное лицо сына Фетиды стало очень серьезным, и он важно сказал:

– В душу вложил справедливости мне святые заветы мудрый Хирон, те, что он чтить повелел пелионским народам, а также коими он усмирял буйных своих двутелых собратьев. Вот таковы, друзья, отроческие мои годы. Мне приятно о них вспоминать…

Диомед, забывшись, смотрел на Ахилла с нескрываемой завистью. Он понял сердцем к славе ревнивым, что среди всех ахейцев, именно с Ахиллесом ему придется соперничать в добывании никогда не меркнущей славы.

77. К Трое с Ахиллом отплывают Феникс и Патрокл

Некоторые рассказывают, что Ахилл решил перед отплытием в Трою навестить Пелея, родителя своего, которого он почти не знал, т.к. из своих 15 лет около половины провел на Пелионе в обучении у Хирона и больше года у Ликомеда на Скиросе.

Впрочем, другие говорят, что Ахилл по дороге к стенам священного Илиона завернул в родительский дом только для того, чтобы взять Патрокла, который у Хирона смог отыскать своего возлюбленного друга, а у Ликомеда, не смотря на все старания, не сумел. Без Менетида на Скиросе даже в обществе Деидамии Ахилл очень страдал. Ведь с женщиной мужчина сходится ради рождения детей (необходимых богам, государству и собственному роду) и для получения телесного удовольствия. А любовь к юноше – возвышенная, именно из-за нее герои часто совершают великие подвиги.

Согласно Гомеру, Пелей сам отправил Ахилла в поход и вместе с ним – своего верного друга Феникса, сына Аминтора и Клеобулы, которому он не только дал приют, но и сделал царем долонов. Феникс об отправке Ахилла так говорит:

– Мой старый друг конеборец Пелей, который сделал для меня так много, послал меня вместе с Ахиллом в день, как из Фтии его отправлял в ополченье Атрида. Совсем юный Ахилл, тогда не знал еще ни войны, для всех одинаково тяжкой, ни совещаний народных, где славой венчаются люди. С тем Пелей и послал меня, чтоб всему я мог обучить его милого сына: в слове оратором быть – и быть совершителем в деле, ведь не успел этому я его научить до того, как он еще маленький к Хирону отправился.

Всеми уважаемый пилосский старец Нестор, наездник Геренский, так же говорит, что почтенный Пелей сам отправил сына в поход:

– Мы с Одиссеем тогда, находясь в пелеевом доме, слышали все, что тогда говорил он. В дом Пелея, для жизни удобный, с Итакийцем мы приезжали, царей и героев на войну собирая по всей плодоносной Ахайе. Помню, что конеборец Пелей тогда тучные бедра большого быка сжигал молниевержцу Зевесу, стоя в ограде двора. Он двуручную чашу держал золотую и поливал искрометным вином горящую жертву. Увидев меня с Лаэртидом, кинулся к нам Ахиллес удивленный, под руки взял и в чертог к себе ввел, и сесть пригласил нас, и предложил угощенье, какое гостям подобает. После того, как питьем и едою мы все насладились, начали мы с Одиссеем убеждать Ахилла отправиться с нами. Был он, хоть и молод годами тогда, но высок и широк очень печами. Но главное было в том, что согласно вещанью Калхаса, без него нам Трою будет не взять. Поэтому мы с Одиссеем настроены были приложить все усилия, чтоб уговорить самого Ахиллеса и Пелея, благородного его родителя. Но уговаривать сына морской богини долго нам не пришлось. Он сразу загорелся честолюбивым желанием отправиться на войну, на которой можно прославиться. Старец почтенный Пелей, увидев неудержимое стремление Ахиллеса отправиться с нами, наказывал сыну храбро сражаться всегда, превосходствовать в битве над всеми.

Пелей отдал сыну нетленное копье, подаренное ему на свадьбу с Фетидой мудрым Хироном. Сам Кентавр срубил ясень, древко же из него отполировала рукодельница Афина Эргана, а наконечник выковал искусный в кузнечном деле Хромец Обеногий. Никто, кроме Ахилла и Большого Аякса, не мог не только метнуть далеко это копье, но даже сражаться им, как пикой, в ближнем бою.

Не забыл Эакид передать сыну и другой знаменитый подарок, полученным им от Гефеста на свадьбе с Фетидой – нетленный доспех, которому старой Ткачихой была уготована роковая роль в судьбах Патрокла и Гектора и через них – в жизни самого Ахиллеса.

Вместе с Ахиллом и Фениксом отправился под Трою, конечно же, и Патрокл, без которого Пелид своей жизни не мыслил.

Согласно Гигину, Патрокл, сын Менетия, отплыл из Фтии, на 10 кораблях, а Феникс, сын Аминтора, на 50 кораблях. Ахилл же, отправился под троянские стены на 60 кораблях. Из того, что 50 + 10 = 60, некоторые заключают, что Патрокл и Феникс не имели собственных кораблей и воинов и, подчиняясь сами Ахиллу, командовали частями его мирмидонской рати.