– Я так и знала, что ты это скажешь, – со стоном бормочу я, перевернувшись и уткнувшись лицом в подушку. – Я не хочу опять встречаться с этой женщиной. Просто не хочу, и все.
Черт, черт, черт. Мне ужасно хочется заорать в подушку, и меня останавливает только то, что я чувствую на себе взгляд Хадсона и знаю, что он уже беспокоится обо мне. Мне совсем не хочется слететь с катушек у него на глазах.
Да ладно – ведь эта женщина просто чудовище. Да, я знаю, она мне помогала – не бескорыстно – всякий раз, когда я о чем-то просила ее, но, даже если она помогала мне расхлебать кашу, разве это отменяет тот факт, что она сама ее и заваривала? Разве это отменяет тот факт, что именно она и запустила конфликт, когда сотворила узы сопряжения между Джексоном и мной?
Гибель моих родителей, гибель Зевьера и Луки, нога Флинта, душа Джексона… Все это произошло потому, что Кровопускательница вмешалась в мою жизнь.
От этой мысли я поворачиваюсь и, взяв Хадсона за руку, прижимаю ее к своей груди и заглядываю ему в глаза. Он снисходительно улыбается мне, но его улыбка кажется мне немного вымученной. Его скулы очерчены резче, чем обычно, а в его чудных глазах бушует шторм.
– Ты в порядке? – спрашиваю я, хотя знаю, что это не так.
Его улыбка становится еще шире.
– Разумеется.
– Вид у тебя не очень. – Я поднимаю руку и глажу его щеку.
Он напускает на себя оскорбленный вид.
– Ух ты. Выходит, укатали сивку крутые горки, да?
Я закатываю глаза.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
– В самом деле? – Он убирает с постели остатки моей трапезы, потом вдруг перекатывает меня к противоположному краю кровати и ложится сверху, так что его сногсшибательное лицо оказывается в считаных дюймах от моего.
– Ты все еще считаешь, что я плохо выгляжу? – спрашивает он, и его пальцы пробегают по моей коже, щекоча ребра.
Я так заливаюсь хохотом, что не могу ответить.
– Это значит нет? – Он щекочет меня еще сильнее.
– Перестань! – выдыхаю я, смеясь так, что на глазах у меня выступают слезы. – Пожалуйста, перестань!
Движение его пальцев замедляется.
– Значит ли это, что ты закончила оскорблять меня?
– Не знаю. – Я хватаю его за руки. – Значит ли это, что ты закончил устраивать кордебалет?
– Устраивать кордебалет? – Его брови взлетают вверх. – Похоже, кто-то здесь изучал британские идиомы. Хотя, строго говоря, я вовсе не закатывал сцен.
Черт возьми, похоже, я использовала не то выражение. А ведь я специально изучала британский сленг, чтобы произвести на него впечатление.
– Ага, ведь кто-то здесь сопряжен с британцем и думает, что ей, вероятно, следовало бы начать понимать его, когда он в следующий раз устроит кордебалет и примется сыпать сленговыми выражениями.
В его глазах вспыхивает озорной блеск.
– Думаю, ты и так отлично понимаешь меня.
– Верно, – соглашаюсь я. – Поэтому-то я и беспокоюсь за тебя, Хадсон.
– Тебе не о чем беспокоиться, – отвечает он, и секунду мне кажется, что сейчас он снова примется щекотать меня. Однако в конце концов он просто улыбается, глядя на меня с нежностью.
Я знаю, что мне следовало бы надавить на него, настоять на том, чтобы он рассказал мне, что беспокоит его. Но, когда он так смотрит на меня, когда мы на несколько минут оказываемся наедине, вдалеке от всего того дерьма, которое нам надо разгребать, мне не хочется на него давить. Мне хочется одного: прижать его к моему сердцу – и к моему телу – и не отпускать.
И я делаю это – обвиваю его руками и ногами и обхватываю так крепко, как только могу.
– Я люблю тебя, – шепчу я, уткнувшись в прохладную кожу его горла. И чувствую, как быстро бьется его сердце и как судорожно вздымается и опускается его грудь, пока он борется с демонами, о которых не желает мне рассказать.
– Я тоже тебя люблю, – шепчет он, обнимая меня.
Но в конечном итоге нам приходится вернуться к реальности, поскольку и на его, и на мой телефоны одновременно приходят сообщения. Значит, остальные уже проснулись и готовы обсуждать планы.
Хадсон откатывается, чтобы взять свой телефон, а я закрываю лицо подушкой. Возможно, если я спрячу голову в песок, мне удастся отвертеться от участия в предстоящем обсуждении. А значит, и от решений, которые я, как мне хорошо известно, должна буду принять.
– Ты же понимаешь, чем дольше ты будешь здесь прятаться, тем больше решений будет принято без тебя, не так ли? – весело спрашивает он.
– Ты говоришь это так, будто это плохо, – отзываюсь я, и мне в рот попадает наволочка.
Хадсон смеется и стаскивает подушку с моего лица.
– Отдай. – Я пытаюсь выхватить у него подушку, но он держит ее так, что я не могу до нее дотянуться. – Почему ты не хочешь посмотреть на вещи разумно?
Он ухмыляется еще шире.
– Потому что в этом вопросе я неразумен.
– Ладно. – Я опять плюхаюсь на спину и уставляюсь в выложенный белыми плитками потолок. – Мы можем отправиться к Кровопускательнице.
– И ты будешь сохранять объективность при встрече?
– Ты это серьезно? Это же ты постоянно цапаешься с ней, так к чему эти нотации насчет того, что я должна сохранять объективность?
– Мне можно цапаться с ней – ведь она ненавидит меня. Но к тебе она питает слабость. А значит, чтобы что-то выудить у нее, ты должна быть милой с этой старой стервой и подыгрывать ей.
– Что же я такое, если ко мне питает слабость старуха с маниакальными наклонностями, совершившая столько убийств? О чем это говорит?
Хадсон опять улыбается и наконец кладет подушку на кровать рядом со мной.
– Может быть, о том, что ты такая классная, что даже психопатка вроде нее не может тебя не любить?
– Ты просто подлизываешься ко мне, – говорю я, и чтобы он не думал, что это сойдет ему с рук, кидаю в него подушку.
Он ловит ее и подмигивает мне.
– Ну и как, у меня получается?
– А сам как думаешь? – Я встаю с кровати и по дороге в ванную натыкаюсь на свой рюкзак. Может, одевшись, я смогу посмотреть на все это более спокойно.
С этой мыслью я чищу зубы, включаю душ и изо всех сил стараюсь не обращать внимания на то, что Хадсон врубил в спальне песню Linkin Park «One Step Closer». Я знаю, он думает, будто я не слышу ее из-за шума воды, но это одна из тех песен, которые невозможно не замечать – особенно если принять во внимание то, о чем он попросил меня перед сном.
Случайно ли он наткнулся на нее в своем плей-листе? Или сыграло его подсознание, потому что песня отражает то, что он чувствует? Что он близок к тому, чтобы сломаться?
Это ужасная мысль, которая пришла мне в голову в ужасной ситуации, и я провожу полчаса, накручивая себя по поводу всего этого дерьма, пока принимаю душ и одеваюсь. Сейчас чуть больше десяти утра, значит, на Аляске глубокая ночь – возможно, не самое лучшее время для того, чтобы заявляться к Кровопускательнице, но поскольку до восхода остается еще три часа, а Хадсон пока не может находиться на солнце, стоит отправиться к ней сейчас. А раз так, то у меня почти не остается времени на то, чтобы подготовиться к встрече. Придется просто сделать это.
Однако прежде, чем мы навестим Кровопускательницу и попросим ее ответить на наши вопросы – о чем мне противно даже думать, – мне надо убедиться, что Хадсон прав. Натянув худи, я прислоняюсь к столику с раковиной и закрываю глаза. Затем делаю глубокий вдох и приказываю себе рассмотреть – притом хорошенько – все нити у меня внутри. Что, как ни странно, не означает, что я смотрю на них глазами.
Дело в том, что, когда я описываю, как выглядят мои нити, мне проще говорить, что я смотрю на них, но, чтобы увидеть их, глаза не нужны. Мне достаточно подумать о них, и я вижу их в моем мозгу, как могу видеть плюшевого мишку, которому я в детстве дала имя Проказник, или улыбку моей матери всякий раз, когда мне хочется их вспомнить. Так что я заглядываю внутрь – все мои нити на месте, как и всегда.
Ярко-синяя нить – узы моего сопряжения с Хадсоном. Нить, связывающая меня с Джексоном, теперь стала полностью черной. Ярко-розовая нить, соединяющая меня с Мэйси. Совсем тонкая бирюзовая – это нить моей матери, и красновато-коричневая – нить моего отца. Меня пробирает дрожь, когда я осознаю, как истончились эти узы, но, наверное, это закономерно, ведь прошло много месяцев после того, как они погибли. Но мне все равно больно видеть, что нити, связывающие меня с ними, мало-помалу исчезают.
Я рассматриваю свои нити одну за другой, оставив зеленую нить напоследок, потому что мне не хочется иметь с ней дело. А еще я, если честно, немного побаиваюсь ее. Тем более что она светится ярче всех остальных, кроме разве что нить уз моего сопряжения с Хадсоном. Я не знаю, что это значит, и не уверена, что хочу это знать. Мне совсем не хочется выяснить, что я сопряжена еще и со мстительной старухой, которая живет в пещере. Это слишком жутко, так что нет, благодарю покорно, это не для меня.
Но я понимаю все яснее, что, прячась от своих проблем, я не заставлю их рассосаться. Я делаю глубокий вдох и, решив больше не раздумывать, впервые в жизни намеренно берусь за зеленую нить.
Я оказываюсь совершенно не готова к тому, что происходит после этого. Я думала, что, возможно, обращусь в камень, а может, часы на моем телефоне замедлят свой ход. Или даже, что я, черт возьми, превращусь в двадцатифутовую горгулью.
Любой вариант лучше, чем это, чем этот беспредел.