Дом Велены стоял на самом краю посада, там, где человечье жилье уступало место молчаливой стене елового леса. Дырявый тын, в который были вплетены конские черепа – не для красоты, а для оберега, – скалился в сумерках белыми зубами.
Ратибор не любил бывать здесь. От избы несло горькой полынью, мышами и чем-то кислым, вроде броженого теста. Но идти больше было некуда: волхвы, служившие князю, молились Перуну и Велесу, а Велена знала то, что боги обычно игнорируют – темную, земную сторону жизни.
Он не стучал. Толкнул дверь, пригибаясь под низким косяком. Внутри было душно. В центре земляного пола тлел очаг, дым от которого уходил в отверстие в крыше, но большая часть его висела под потолком сизым облаком.
– Пришел всё-таки, – голос старухи прозвучал из угла, где в тенях сушились пучки трав, похожие на подвешенных вниз головой летучих мышей.
Велена вышла к огню. Она была стара, как болотная коряга, но двигалась бесшумно. Глаза её, выцветшие, почти белые, видели больше, чем глаза молодого воина.
– Смертью от тебя пахнет, Ратибор. Сладкой смертью.
Дружинник молча достал из-за пазухи свернутый лоскут с золотистой пылью.
– Что это, бабка?
Он развернул ткань. В свете углей пыльца блеснула тускло и зловеще. Запах шафрана тут же вступил в бой с запахом полыни, и Ратибору показалось, что воздух в избе стал тяжелее.
Велена не отшатнулась, как старик в корчме. Она вытянула костлявую руку, и её длинный ноготь, черный от земли, подцепил крупинку золота.
Она не стала нюхать. Она бросила пыльцу в огонь.
Очаг ответил мгновенно. Пламя, только что оранжевое и сонное, вдруг выбросило язык ядовито-зеленого цвета. Дрова зашипели, словно на них плеснули водой, но звук был похож скорее на рассерженный змеиный свист. Зеленый дым поднялся к потолку, скручиваясь в спираль.
Ратибор схватился за меч, отшатываясь.
– Что за бесовщина?!
Велена смотрела на огонь, не моргая. Лицо её, освещенное зеленым сполохом, казалось маской идола.
– Это не бес, – прошамкала она. – Бес – дух бесплотный. А это – жизнь. Плоть.
– Чья плоть?
– Того, кто меняет кожу.
Она повернулась к Ратибору. В её взгляде не было страха, только холодное, древнее понимание, от которого дружиннику стало не по себе.
– Это не зверь лесной, сынок. Зверь убивает, чтобы сытым быть. Это не человек. Человек убивает от злобы или за золото. А это… это старое. Древнее, чем наш лес. Оно живое, теплое, но кровь у него другая. Холодная. Оно жаждет тепла, потому что своего нет.
– Как убить это? – спросил Ратибор. – Мечом? Огнем?
– Как убить то, что не ходит, а течет? То, что смотрит тебе в глаза, а ты видишь не убийцу, а любимую?
Велена подошла к сундуку, окованному железом, и, покопавшись в тряпье, достала что-то маленькое, на шнурке из воловьей жилы.
– Держи.
Это был амулет. Куриная лапка, высохшая, черная, перевязанная пучком серебристой травы – одолень-травы, собранной в ночь на Купалу. И еще в ней был вплетен зуб. Острый, хищный зуб щуки.
– Это что?
– Отвод, – сказала Велена. – Та пыльца, что ты принес… Это не просто след. Это яд для ума. Вдыхаешь – и воля твоя тает, как воск. Ноги сами идут, руки сами пояс развязывают. Эта тварь берет не силой, она берет мороком.
Она насильно сунула амулет ему в ладонь. Когти куриной лапки царапнули кожу.
– Носи у сердца. Не снимай даже в бане. Пока он на тебе – морок не возьмет тебя сразу. Будет жечь, будет чесаться, но разум сбережешь. А без разума ты против неё – что телок на бойне.
– Против кого «неё»? – Ратибор шагнул к ней, хватая за сухое предплечье. – Ты знаешь, кто это! Назови имя! Старик в корчме болтал про змее-дев…
Велена вдруг оскалилась, показав редкие желтые зубы. Она вырвала руку с неожиданной силой.
– Имен не называй! – шикнула она. – Имя – это зов. Назовешь всуе – она услышит. Скажу лишь одно: ищи там, где лгут глазам. Ищи красоту, за которой гниль прячется. И не верь ничему, что увидишь, если почуешь этот сладкий дух.
Ратибор сжал амулет в кулаке. Он был теплым, почти горячим.
– Значит, живое… – повторил он. – Значит, смертное.
– Всё, что живет, может сдохнуть, – кивнула Велена, и зеленый огонь в очаге погас, оставив избу в привычном полумраке. – Но поспеши, дружинник. Скоро холод ударит. А чем холоднее на улице, тем злее она будет искать тепло. Сегодня троих взяла. Завтра возьмет десятерых.
Ратибор поклонился знахарке и вышел в ночь. Ветер ударил в лицо, но теперь он не казался просто ветром. Каждый шорох в темноте казался скольжением огромного тела, а каждый запах прелой листвы чудился запахом шафрана. Он повесил амулет на шею. Мертвая куриная лапка холодила грудь, но страх немного отступил. Теперь он знал: он охотится не на призрак. Он охотится на плоть, и эту плоть можно проткнуть железом.