Ноги сами несли его сквозь подлесок. Ветки хлестали по лицу, как розги, цеплялись за плащ, пытаясь удержать, но Ратибор не чувствовал ни боли, ни усталости. В ушах всё ещё стоял тот крик – полный смертного ужаса, оборвавшийся так внезапно, словно кричащему перерезали глотку.
Туман, плотный у реки, здесь, на возвышенности, редел, превращаясь в рваные клочья, цепляющиеся за стволы сосен. Ратибор бежал на дальний хутор – уединенное хозяйство бортника Микулы, стоявшее особняком, в версте от городской стены. Глухое место. Идеальное для тех, кто ищет уединения… или жертву.
Когда впереди показался черный силуэт избы, Ратибор замедлил шаг, выравнивая дыхание. Меч лежал в руке привычной тяжестью, но ладонь была мокрой от пота.
Было тихо. Слишком тихо. Даже дворовый пес Брехун, известный своим скверным нравом, не встречал чужака лаем.
– Микула! – позвал Ратибор, но голос его прозвучал глухо, словно вата тумана поглотила звук.
Ворота плетня были распахнуты настежь. Одна створка сиротливо скрипела, раскачиваемая ветром.
Ратибор шагнул во двор, готовый к удару.
Никто не напал. Двор был пуст, лишь перевернутая корзина да рассыпанная поленница говорили о том, что здесь недавно кто-то бежал в панике.
Дружинник подошел к крыльцу. Дверь в избу была приоткрыта. Из темного провала тянуло холодом и… тем самым запахом. Едва уловимым теперь, выветривающимся, но всё еще узнаваемым. Шафран. И сладкая гниль.
Ратибор зажег от огнива припасенный в суме факел-смоляк. Яркий, трескучий свет разогнал тени, и дружинник едва не споткнулся.
У самого крыльца, в грязи, лежал человек.
Это был Микула. Крепкий, жилистый мужик, который мог в одиночку завалить медведя. Сейчас он выглядел как сдутый пузырь. Его одежда была разорвана, штаны спущены до лодыжек, обнажая иссохшие, серые бедра. Лицо Микулы было обращено к звездам, и на нем застыла та же чудовищная, блаженная улыбка, что и у других.
Он высох до дна.
– Проклятье… – выдохнул Ратибор, опускаясь на колено. Тело было еще теплым. Он опоздал всего на несколько минут.
Но тут свет факела выхватил из темноты еще одно пятно. Чуть поодаль, у колодца, лежало что-то белое.
Ратибор поднял факел выше.
Женщина.
Это была молодая жена бортника. Она лежала навзничь, раскинув руки, словно пытаясь отползти. Её сарафан был задран, длинная коса растрепалась в грязи.
Ратибор подбежал к ней, надеясь, что она просто лишилась чувств. Он перевернул её лицо к свету и отшатнулся.
Она была мертва. Но выглядела она… иначе.
Если Микула, как купец и стражник, был похож на высушенную мумию с пепельной кожей, то женщина выглядела так, словно просто уснула. Бледная, но не иссушенная. Плоть не покинула её.
Зато на груди, прямо напротив сердца, на белой рубахе расплывалось темное пятно. Кровь.
Но самой раны видно не было – ткань не была разрезана ножом или пробита стрелой. Казалось, удар прошел сквозь материю, не повредив её, но убив плоть под ней. И лицо женщины… На нем не было улыбки наслаждения. Оно было перекошено гримасой боли и дикой, запредельной ярости.
Ратибор встал, озираясь. Тени плясали по стенам избы, и ему казалось, что за каждым углом кто-то прячется.
Пятеро.
Ждан, Гойко, Зорян. И теперь эти двое.
Но здесь что-то было не так. Впервые «Змея» убила женщину. И впервые она оставила кровь.
Ратибор сжал рукоять меча до белых костяшек.
Он устроил засаду у реки, как дурак, слушая лягушек, а тварь в это время пировала здесь. Княжеский срок в три дня таял, как снег в печи, а крови становилось только больше. Он стоял посреди чужого двора, вдыхая остатки сладкого аромата, и понимал: он не охотник. Пока что он лишь тот, кто считает трупы.