Факел в руке Ратибора трещал, разбрызгивая капли кипящей смолы, но этот земной огонь казался тусклым по сравнению с леденящей картиной, открывшейся перед дружинником. Двор бортника Микулы стал ареной сразу двух смертей, но стоило присмотреться, как становилось ясно: эти смерти пришли с разных сторон света.
Ратибор воткнул факел в вязкую землю между двумя телами и опустился на колени. Сначала он еще раз осмотрел Микулу.
Тут все было знакомо до тошноты. Та же пепельная, похожая на кору старой осины кожа. Те же проваленные ребра, обтянутые сухой плотью. И та же чудовищная, бессмысленная улыбка блаженства на лице человека, из которого высосали жизнь до последней капли. И, конечно, запах. Пряный, сладкий дух южного шафрана и мускуса висел над телом облаком. Зверь был здесь. Зверь соблазнил бортника, вывел его во двор, раздел и «поцеловал».
С этим все было ясно. «Желтая пыльца» и здесь собрала свою жатву.
Но вот женщина…
Ратибор переполз по грязи к телу жены Микулы, которую звали, кажется, Забавой. Она лежала всего в трех шагах от мужа, но казалось, что умерла она в другом мире.
– Не то… – прошептал Ратибор, касаясь ее руки.
Она была холодной, но мягкой. Плоть под пальцами подавалась, мышцы и жир были на месте. Кровь, хоть и застывшая, осталась в венах, а не испарилась, как у мужа. Она выглядела спящей, если бы не лицо – искаженное гримасой ужаса и боли, с открытым в немом крике ртом. Она не знала наслаждения в миг смерти. Она видела что-то, что напугало ее до разрыва сердца.
Ратибор поднес свет ближе к темному пятну на ее рубахе, в районе груди. Крови было немного – темное, почти черное пятно. Он ожидал увидеть разрез от ножа или дыру от стрелы.
Дрожащими пальцами он рванул ворот льняной рубахи, обнажая бледную грудь.
– Матерь Божья… – выдохнул он.
Раны не было. Кожа была целой, не порванной. Но в районе сердца плоть была вмята внутрь, словно в нее с чудовищной силой вдавили невидимый кол или ударили боевым молотом с маленьким бойком. Вокруг вмятины расплывался черно-синий кровоподтек, похожий на паутину.
Ратибор провел ладонью над раной. От нее веяло холодом. Не осенней стынью, а могильным холодом Нави. Волоски на руке встали дыбом.
– Это не Змея, – твердо сказал он самому себе, поднимаясь с колен. – Змея выпивает. Она обнимает, дурманит и сушит. А здесь… здесь был удар. Удар такой силы, что сломал грудину, не порвав рубахи. Как магическое копье.
Он отошел назад, глядя на двор целиком.
Две жертвы.
Один убит сладким ядом и истощением.
Вторая убита грубой, злой, потусторонней силой.
Картина начинала складываться в голове, но от этого становилась только безумнее.
Микула вышел во двор на зов «Змеи». Попал под морок. Вдова (или кто она там) начала свою трапезу.
Забава, жена его, должно быть, услышала шум или вышла следом. Она увидела мужа с другой. Она кинулась спасать его или проклинать разлучницу…
И кто ее убил?
«Змея»? Зачем ей бить магией, если она могла просто «выпить» и ее? Старик Лука говорил, что они едят мужчин, но женщины для них лишь помеха. Могла ли Змея ударить так? Возможно.
Но почему тела лежат так? Микула уже иссушен. Значит, процесс был завершен. А женщина убита одним быстрым ударом, чтобы не мешала?
Ратибор принюхался. Над Микулой висел запах шафрана.
Над Забавой же запаха пряностей почти не было. От нее пахло озоном, как после грозы, и затхлой водой застоявшегося пруда.
– Два охотника, – понял Ратибор, чувствуя, как холод проникает под кольчугу. – Здесь, на этом дворе, сошлись два разных зла. Одно пришло за мужчиной ради голода. А второе пришло за женщиной… ради злобы?
Это было не просто совпадение. Это было столкновение.
Город гнил изнутри. Пока неведомая тварь охотилась на похотливых мужиков, что-то древнее и мстительное подняло голову, пользуясь общей паникой и смутой.
Ратибор вытер руки о траву. Три дня дал ему князь на поимку одного убийцы. А теперь оказалось, что в Полоцке идет война нечисти, и люди в ней – лишь разменная монета и корм.
Он должен был понять, кто нанес этот удар невидимым копьем. Потому что если Змею еще можно было объяснить хищной природой далеких краев, то убийца женщины был местным. Своим. И оттого – втройне опасным.