Корчма «Хмельной Тур» у речных причалов встречала густым, хоть топор вешай, дымом и гомоном подвыпившей толпы. Здесь пили не ради веселья, а чтобы залить липкий страх, окутавший город. Дружинники, сплавщики леса, мелкие торговцы – все сбивались в кучи, обсуждая «иссушителя», и каждая кружка браги делала слухи всё страшнее.
Ратибор протиснулся сквозь толчею, не обращая внимания на косые взгляды. Ему нужен был лишь один человек.
Он нашел его в дальнем углу, у самой печи. Лука Кривой – старый кормщик, чье лицо напоминало печеное яблоко, а левый глаз был скрыт бельмом. Говорили, что Лука ходил на ладьях в такие дали, где вода соленая, а солнце плавит смолу на палубе. Ходил к грекам, в сам Царьград.
Старик цедил дешевое пиво, горбясь над столом. Ратибор молча опустился на лавку напротив.
– Здрав будь, Лука, – дружинник положил на стол тяжелую руку.
– И тебе не хворать, коль не шутишь, – проскрипел старик, не поднимая головы. – Мед есть? Али спросить чего хочешь?
– Спросить.
Ратибор огляделся – не подслушивают ли. Но в корчме орали пьяную песню, и до них никому не было дела. Дружинник достал из-за пазухи свернутый лоскут ткани.
– Нюх у тебя, говорят, хороший на чужие земли, – тихо сказал он, разворачивая тряпицу. – Глянь. Знаешь, что это?
Лука прищурил здоровый глаз. Золотистая пыльца тускло мерцала на ткани в свете сальной свечи.
– Блестит… Золото мыл? – усмехнулся старик и наклонился ближе, чтобы принюхаться.
В то же мгновение усмешка сползла с его лица, как шелуха с луковицы.
Лука отшатнулся так резко, что опрокинул скамью. Его лицо, только что красное от пива и жары, вмиг стало серым, как речная галька. Руки, перевитые жилами, затряслись.
– Убери! – зашипел он, махая руками, словно отгоняя дым. – Убери, парень, Христа ради! В печь брось!
– Ты знаешь, что это, – не спросил, а утвердил Ратибор, глядя в расширенный от ужаса глаз старика.
– Заверни, говорю! – Лука сорвался на визг, привлекая внимание соседей. Ратибор быстро спрятал тряпку в кулак.
Старик тяжело дышал, хватая ртом воздух, будто только что вынырнул с глубины.
– Откуда у тебя это? – прошептал он, отирая пот со лба. – В Полоцке такому быть нельзя. Не живет оно тут.
– Что «оно», Лука? Говори.
Кормщик трясущимися руками схватил свою кружку, осушил её одним глотком и ударил дном о столешницу.
– Понт Эвксинский, – сипло выдохнул он. – Теплое море. И дальше, к югу, у ромеев. Я слышал этот запах в портах, где пропадали моряки. Сладкий, как мед, но после него – только смерть.
– Что это за зверь?
– Не зверь, – Лука наклонился через стол, понизив голос до свистящего шепота. – И не человек. Ромеи зовут их Ламиями. Или Ехиднами. Змеиные девы.
Ратибор скептически хмыкнул, но рука невольно сжала амулет под рубахой.
– Бабьи сказки, Лука. Русалки с хвостами?
– Не сказки! – в глазах старика плескался подлинный ужас. – Днем они прячутся. Выглядят как женщины, красивые, глаз не оторвать, только глаза у них… холодные. А нутром – гады ползучие. Им семя мужское нужно, чтобы род продлить, у них только девки родятся. Они охотятся на мужчин. Одурманивают. Этот запах… – Лука вздрогнул. – Это их яд. Ты дышишь им и сам к ней идешь, как телок на убой. А когда дело делается… она выпивает тебя. Не кровь, нет. Силу живую. Тепло. Душу.
Ратибор вспомнил иссушенные тела. Серые, пустые оболочки.
– А тело?
– Сохнет, – кивнул Лука, видя, что парень ему верит. – Остается труха.
Дружинник откинулся назад, упершись спиной в бревенчатую стену. Всё сходилось. Иссохшие тела, улыбки наслаждения, золото на одежде, шафранный дух. Но разум воина искал изъян в этой байке.
– Не сходится, дед, – твердо сказал Ратибор. – Это тебе не южные острова. Тут север. Осень на дворе, заморозки ночью. Змеи в норы попрятались, спят. Холоднокровные они, тепла им надо. Твоя южная гадина тут бы за ночь околела и сдохла под первым кустом.
Лука посмотрел на него долгим, тяжелым взглядом.
– Потому и жрут так часто, дурень, – мрачно ответил старик. – Чтоб не замерзнуть. Чужим жаром греются. Огонь внутри себя топят нашими жизнями.
Он снова налил себе пива, расплескивая пену по столу, но пить не стал.
– Не знаю, как она сюда попала, воевода, – Лука впервые назвал его уважительно. – В трюме ли привезли, сама ли приползла. Но если это та тварь, о которой в портовых притонах Царьграда шепчутся… ищи, где жарко. Где печи горят. На холоде ей смерть.
Ратибор встал, бросив на стол серебряную ногату.
– Где Царьград, а где мы… – пробормотал он, скорее для себя.
– У зла нет верст, сынок, – сказал Лука ему в спину. – Береги шею. Чешую мечом не взять.
Ратибор вышел на улицу. Холодный ветер ударил в лицо, но теперь он не бодрил. Дружиннику казалось, что в порывах ветра он снова слышит тот приторно-сладкий запах смерти. Сказка про южных дев казалась бредом, но лоскут с золотой пылью в кармане жег бедро.
– Где жарко… – повторил он слова старика. В Полоцке жарко было только в банях да у кузнецов.
«Глупости», – оборвал он себя. Но рука легла на рукоять меча, и пальцы побелели от напряжения. Он знал, что старик не врал про свой страх. А страх старого моряка стоил дороже любой правды.