В княжеской гриднице было сумрачно, несмотря на день. Узкие оконца, затянутые бычьим пузырем, неохотно пропускали свет, а факелы коптили, наполняя высокий зал запахом гари и старого жира. Но тяжелее всего давил шум снаружи. Даже сквозь толстые дубовые стены было слышно, как гудит посад, как орут купцы у ворот детинца, требуя защиты и справедливости.
Воевода Мстислав сидел за длинным столом в одиночестве. Перед ним стояла нетронутая ендова с медом и обглоданная баранья кость, которой он в задумчивости постукивал по столешнице. Мстислав был грузен, сед и покрыт шрамами, как старый дуб – мхом. Он не любил загадок. Он любил прямую сечу, понятного врага и ясный приказ. То, что творилось в Полоцке последние два дня, вызывало у него изжогу и глухое раздражение.
Ратибор замер у порога, ожидая, пока тяжелый взгляд воеводы найдет его в полумраке. Младший дружинник знал свое место: пока не окликнут, стой и молчи.
– Слышишь? – Мстислав не глянул на него, кивнув в сторону стены, откуда доносился крик толпы.
– Слышу, воевода, – коротко ответил Ратибор.
– Купцы, – сплюнул Мстислав. – Жирные бороды. Ждан помер, и они теперь трясутся за свои кошели и жизни. Староста их приходил. Говорит, не пустят обозы, пока душегуба не сыщем. А если обозы встанут, князь с меня шкуру спустит. А я – с кого-нибудь из вас.
Кость с глухим стуком ударила в дерево. Воевода наконец поднял глаза. В них читалась усталость и холодный расчет.
– Старшие говорят, не их это дело. Свенельд морду воротит, говорит, бабьи сказки, порча да нечисть. Ему, вишь ли, негоже мечом призраков гонять. Брезгуют.
Он поманил Ратибора пальцем. Тот подошел ближе к столу.
– А я вот смотрю на тебя, Ратибор. Роду ты не знатного, за спиной никого нет. В дружину взяли за хватку, а не за имя. Терять тебе, кроме головы, нечего.
– К чему ведешь, воевода? – спросил Ратибор, уже чувствуя, как холодеет внутри. Он понял, к чему всё идет. «Козел отпущения». Если дело выгорит – слава достанется воеводе. Если нет – виноват будет бестолковый младший, что не уберег город.
– Трое покойников. Сухие, как вяленая рыба. Ни ран, ни крови. Только улыбки эти полоумные да штаны спущенные, – Мстислав поморщился, словно проглотил муху. – Дело это поручаю тебе. Найди кто это. Или что это.
– Один? – Ратибор не сдержал удивления.
– Десяток тебе не дам, город и так на взводе, каждый меч на стенах нужен. Помощников бери, кого сам уговоришь, за так или за монету. Но, – воевода поднял палец, и голос его стал жестким, как удар кистеня, – тихо. Без паники. Если начнешь баб пугать и кричать про упырей на площадях – я тебя сам в поруб посажу. Купцы должны видеть, что власть работает, но не должны знать, что мы сами ни хрена не понимаем. Усек?
– Усек, – глухо отозвался Ратибор. – А коли найду?
– Коли найдешь и башку этой твари принесешь – высажу тебя из задних рядов за стол. А коли нет…
Воевода не договорил. Он взял со стола медную бляху с княжеским знаком – трезубцем – и швырнул её Ратибору. Металл звякнул, ударившись о грудь, но Ратибор поймал его на лету.
– Это тебе мандат. Чтобы двери открывали и вопросы задавать давали. Но помощи не жди. Ступай. И чтоб к вечеру у меня были новости, а не только новые трупы.
Ратибор поклонился и вышел из гридницы в пасмурный двор. Свежий воздух после спертого духа зала показался сладким, но облегчения не принес.
Он сжал медный знак в кулаке так, что края впились в ладонь.
«Разберись, но тихо», – звучало в ушах.
Это была расстрельная должность. С одной стороны – неведомая тварь, иссушающая людей за миг. С другой – ярость купцов. А с третьей – воевода, который уже приготовил веревку для шеи Ратибора, если что-то пойдет не так.
Он был один против всего Полоцка.
Дружинник повесил знак на пояс, проверил, легко ли выходит меч из ножен, и зашагал к воротам, за которыми шумел напуганный город. Времени на страх у него не было. Убийца не будет ждать.