Повязка на ноге была плотной, но не тугой. Пока закипала вода, Вита привела себя в порядок: вымыла волосы, на которых до сих пор оставался пепел Нам-Дора, и сменила платье на домашнее. Крепкий чай убрал остатки сонливости. В конце концов, её триумф никто не отменил. Она побывала за границей мира живых – и вернулась.
Дело за малым: ритуал пробуждения начинался с молитвы.
Она достала засушенные травы и окурила дом, стараясь не переусердствовать: в отличие от зверобоя и полыни, едкий дым чертополоха жёг горло и заставлял слезиться глаза.
– Отец Чертополох, услышь свою дочь, – прошептала она, извлекая из сумки глиняный сосуд, – придай мне сил, не отверни на пути…
Она зажгла дюжину свечей и расставила на подстилке из рогожи: одну у макушки, две над плечами – и ниже, пока свет не окутал мертвеца.
Вита закрыла дверь, оставив Кусаку снаружи, чтобы в случае неожиданности её не потревожили.
Стоять было сложно, и она перенесла вес тела на правую ногу. Опустила ладони на грудину и лоб покойника, заканчивая прошение словами aşa să fie.
«Да будет так».
Вита сняла печать и вытащила пробку.
«Ascultă mi voia, – приказала она мысленно, как в прошлый раз. – Vido la apel… Și umpleți acest vas»4.
Воздух дрогнул. Половина свечей погасла сразу.
Колокольный набат ударил в голове, заставив схватиться ладонями за уши. Из носа опять потекла кровь.
– Vido la mine5! – крикнула Вита, силой воли вытягивая белый огонь из бутылки. Тот замер напротив её лица, покачнулся насмешливо и вдруг разросся, вспыхнув ослепительным солнцем.
Вита заслонилась руками.
Кровь. На полу, на языке, на протянутых ладонях… Повсюду лепестки горевицы и алого ликориса…
Она моргнула, возвращаясь в полутёмный чулан. Шар света сжался до размера макового зерна и скользнул обратно в глиняную темницу. Огоньки оставшихся свечей погасли.
Вита опустилась на пол, держась за ножку стола. У неё не осталось сил дойти до кровати.
Это было немыслимо. Ей не просто выказали неповиновение – над ней посмеялись. Ещё ни один дух не отказывал заклинателю, потому что понятия «отказ» для них не существовало.
– Что ты такое? – Вернув на место пробку, она прижала флакон к груди, как ребёнка. – Чего ты хочешь от меня?
Даэвмолчал.
4 «Слушай мою волю. Приди на зов… и заполни этот сосуд».
5«Приди ко мне!»
Три дня она почти не выходила из дома. Только за водой к колодцу и один раз – до протоки, чтобы постоять босиком на камнях, почувствовать течение реки и поцелуи мальков, которые стаями кружили на мелководье.
Трижды она меняла повязку на голени, обрабатывая место прокола растёртыми в кашицу листьями горевицы и подорожника, отмечая, что отёк спадает. Хотя со стороны по-прежнему казалось, что у Виты под коленом – второе колено. Опухоль выглядела безобразным наростом, как гриб-трутовик, разросшийся на тонком стволе дерева, и огромных усилий стоило менять гнев на сострадание всякий раз, когда Вита её касалась.
Она плохо спала по ночам, то и дело возвращаясь мыслями к ритуалу и той сущности, которую принесла из Нам-Дора. Второй попытки Вита не предприняла, опасаясь, что сделает хуже.
Лёжа в темноте пустого дома, глядя на скошенный потолок и вдыхая тяжёлый августовский воздух, она проговаривала строки из трактата «О даэвах», жалея об одном: Видан Карду умер задолго до рождения правнучки, и она не могла с ним поговорить. Задать тысячу вопросов, которые мелькали в голове. Вита уже давно ничего не писала от руки, с тех пор, как перебралась в глиняную хижину, привыкнув всё держать в голове, но сейчас мыслям стало тесно. Пока Алтан не принёс из города стопку почтовой бумаги, выменянной у лодочников, она писала углём на стенах.
Степняк только присвистнул, увидев «художества».
– Ты хоть спишь? А то смотри, мне дед велел доносить, чего тут как. Если настойка нужна…
Вита отмахнулась. Сонный чай она без труда могла приготовить сама. Гораздо важнее было разобраться с тем, чего наследница Карду не могла: слова древнего наречия мешались на стене с короткими заметками – всем, что Вита знала о «чувствующих». Она перебирала в памяти известные формулы подчинения, пытаясь составить идеальное плетение, которое не оставит лазейки для даэва.
– Ты совсем тронулась, шавар шидтэм? – На второй день Алтан нашёл её на полу, стоящую на коленях, с чёрными от угля пальцами, бормочущую непонятные степному уху слова. – А ну-ка!..
Он поднял её за плечи и усадил на кровать.
– Перестань! Мне нельзя сейчас… вот так, посреди всего! – Вита осознала, что с трудом собирает слова, будто разучилась говорить по-человечески.
Она оттолкнула руку Алтана, но после моргнула и огляделась: сквозь приоткрытую дверь лился золотисто-розовый свет. Покрасневшие глаза мигом заслезились.
Она вытерла ладони о платье и заправила за ухо выбившуюся из косы прядь.
– Который день?
– Час Милости, если по-вашему.
Вита бездумно соединила большой палец с мизинцем, а затем – с безымянным, на манер Ирия. До конца лета осталось три дня.
– Вы отнесли тело?
Алтан кивнул. Они с Саяном вернули покойника на тропу рядом со станцией после того, как Вита повторно омыла его, убирая следы живицы, и одела в рабочий комбинезон.
На прощание она коснулась его щеки. Погладила по бронзовым кудрям, будто прося прощения: Никон был прав, она не могла вернуть парня его родным. В место, куда отправляется душа, не было пути даже детям Чертополоха: туда не ходят раньше времени.
Вечером того же дня Алтан прибежал с вестями: отряд Яна Череша нашёл покойника, но рабочие из артеля, молчавшие до времени, всполошились. Поговаривали, что из приграничного Си́неча, растущего между Агааном и столицей, приехал старший брат Надима – требовал найти виновного и судить. В несчастный случай он отказывался верить.
– Надим, – шепнула Вита. – Вот как его звали.
– Ты меня слушаешь? – Алтан встряхнул её за плечи. – Они ищут убийцу.
Вита удивлённо вздрогнула.
– Но там же ясно, что он сам!..
– Вот и доктор твой сказал, – усмехнулся степняк. – Его позвали, чтобы рассудить спор, как столичного профессора.
– Он бакалавр.
– Да мне-то какая разница, как они своих эсэмовкличут!
– И что? – Вита поймала себя на том, что кусает ноготь. – Чем всё кончилось?
– Да ничем! Наша песня хороша, начинай сначала. Этот брат из Синеча настырный, как овод. Впился в Череша: грозит отправить бумажку какую-то в столицу – то ли прошение, то ли жалобу, – якобы у нас тут самоуправство и беззаконие. Мрак и дичь степная.
– Если отец вмешается, замнут. – Она вспомнила о том, как Владан утихомирил степняков, явно пообещав им что-то взамен, и нахмурилась. – Ладно, иди. Деду передай, что я спала.
– И ела?
Вита ткнула его в бок.
– Ай! Я не виноват, что тебе нужна сувилам, чтобы с пола поднимать и уголь прятать. – Уходя, «нянька» ворчала под нос на орин-хэле. О значении некоторых слов Вита только догадывалась.
В Час Милости следовало благодарить за то, что имеешь, и просить о том, чего нет. Никон лишь подтвердил простую истину, но с другой стороны – он умолчал о ней, иначе глава Ветви Дуба не побоялся бы перейти Змеиный Брод. Ян Череш относился к тем, кто изначально поддерживал казнь Вилетты, и решимости ему было не занимать.
– Спасибо, – сказала она, стоя на пороге хижины и глядя на солнце, белое в сердцевине, с золотистым ореолом по краям.