Левый берег Чурнавы был ниже правого; пологий и заросший горевицей, он пахнул травами и сладким дымом. Платье вскоре вымокло: на стеблях ковыля дрожали слёзы. Небо очистилось, и только одна туча, напоровшись на соборный шпиль за рекой, не могла улететь.
Степная часть Агаана полнилась мычанием коров и летней предвечерней дрёмой. Вдоль пустых улиц теснились дома: несколько каменных – из белого известняка, с круглыми стенами и крышами-куполами, – но чаще глинобитные, просторнее и приютнее, чем хижина Виты.
– Ждите тут, я передам отцу. – Мастер Тумен, дядька Алтана, скрылся за порогом.
Они остались во дворе. За частоколом три чёрные овцы щипали клевер. В полоске тени у колодца потягивалась кошка.
– Если у него бабка Шамай, это надолго. – Алтан взгромоздился на перекладину калитки и достал из кармана горсть семечек.
– Подождём.
Вита села на крыльцо. Прижалась плечом к нагретому за день камню. Опустила веки. Ей нужно было настроиться на то, что случится ночью: отпустить гнетущие мысли, вымести из головы Радана, отца и столичного доктора – оставить всё лишнее позади. На тропу идут без довеска – с чистой совестью и помыслами.
Она не верила в историю безымянного ургэма. В то, что он действительно сошёл с ума. Было что-то ещё… Другая правда, о которой теперь не узнать. От травника остались только склянки – в основном пустые – и зарубки на стене, напротив низкой кровати, по которым Вита часто пробегала пальцами, гадая, что они значат.
Боялась ли она чотгуров? Да.
Демоны из Нам-дора могли овладеть человеческим телом так же легко, как её «огонёк» – мёртвым зверем или глиной.
Каждый дух был особенным. В этом посланники иного мира не отличались от людей, среди которых встречались и покладистые, и завистливые, и не в меру жестокие. Трактат «О даэвах», написанный прадедом Виты, Вида́ном Карду, был единственной вещью из дома, которую она хотела бы иметь при себе. Впрочем, она и так помнила его почти наизусть – до самой мелкой пометки на полях. И вот – замахнулась на создание «чувствующего».
Вите не нравилось думать, что от одиночества. Из отчаяния. У неё ведь были Алтан и его мудрый дед Номин, добродушный Саян, верный Кусака… Она не чувствовала себя брошенной большую часть времени. Лишь зимними вечерами, когда метель обнимала город, её сгибала пополам тоска. В такие дни не хотелось вставать с постели – только спать и видеть сны. О рыжих подсолнухах, маленьких братьях и времени, когда всё было – будет?– хорошо.
«Мне жаль, что вы справляетесь со всем в одиночку…»
Она распахнула глаза. Должно быть, провалилась в дрёму: голос Никона прозвучал над ухом слишком отчётливо.
Жалость для Виты была сравнима с оплеухой. Так её воспитали: в жилах Карду текла жгучая гордость, но иногда она застаивалась и сгустки превращались в гордыню.
Она провела пальцами по щеке, снимая нитку паутины и остатки сна. Образ Никона Ирия растаял в сумерках.
– Ещё нет? – спросила она хрипло у Алтана.
Тот качнул головой. Они с Саяном играли в кости, сидя на голой земле. Солнце тонуло за поворотом реки.
– Говорю же, бабка Шамай. Больше некому. – Он хрустнул яблоком.
Увидев, что Вита проснулась, Саян быстро и неуклюже подхватился с места.
– Э, куда!.. Ну ты видела? – Огрызок полетел в траву. – Заботушка наша…
Саян вернулся через минуту. Протянул Вите две лепёшки с маслом и сахаром и такое же спелое яблоко, как у «брата», брызнувшее соком, стоило его надкусить. Вита поблагодарила и принялась за ужин. Только Саяну она улыбалась открыто, не столько губами, сколько сердцем. Алтан на это закатывал глаза, но во взгляде плясали смешинки.
– Пойду сам узнаю!..
– Сиди.
Занавеска на двери качнулась.
Номин вышел на крыльцо, закатывая рукава рубашки. Его руки, загорелые дочерна, выдавали возраст; осанка же была прямой, как у двадцатилетнего юноши. Седые волосы он тоже заплетал в косу на затылке, на запястьях позвякивали колокольчики; бусины алой яшмы и чёрного агата были нанизаны на тонкую тесьму, и бесчисленные узелки рождали замысловатое плетение.
– Ещё тут, значит.
– Где мне быть? – Вита слабо улыбнулась, отвечая вопросом на чужой не-вопрос. По голосу Номина невозможно было угадать, когда он доволен, а когда разочарован. Старый эсэм не гневался, но и не проявлял особой любви – даже к сыновьям и внуку. Для него все были равны.
– А где Шамай? – озадаченно спросил Алтан.
– А не было. Я просто ждал.
– Чего? – Алтан насупился.
– Заката. Пойдём, шуварым, – он махнул Вите, – подальше от пытливых глаз.
Иногда старик называл её «птичкой». Это был добрый знак.
Вита встала, оперевшись на руку Саяна, и поспешила за эсэмом, ещё не понимая толком, куда он ведёт. Трость она оставила на крылечке, уверенная, что Алтан подхватит.
Выйдя к берегу, они прошли по узкой тропе сотню шагов, прежде чем показался Коготь – огромный, загнутый у верхушки валун высотой в два человеческих роста. Вокруг, на границе вытоптанного круга, стояли камни поменьше, словно стражи: с какой стороны ни подойди, тебя ждали «ворота». Здесь эдгээчи проводили обряды – не только на исцеление. Дважды в год – в дни равноденствия – приносили в жертву быка, окропляя кровью землю и прося защиты у Эр-Хаэн. Переходное время, когда день и ночь равны, считалось священным, как и у детей Яблони.
Номин усадил её на каменную плиту за пределами круга. Ни о чём не спрашивая, ощупал ногу. Дважды очертил пальцем линию вокруг шишки под коленом.
– Спрашивай.
Вита рассказала о беседе с Никоном.
– А ты бы смог?.. – Она сглотнула. – Убрать опухоль.
Эсэм, сидящий перед ней на корточках, пожевал губу.
– Да. На вопрос «надо ли» – тоже «да». С прошлого раза она увеличилась на полмонеты. Выбирать тебе.
Вита резко выдохнула. Довериться эсэму, что ставил на ноги степняков вот уже три десятилетия? Или молодому доктору, которого она знала один день? У первого за плечами был опыт, понимание связи между телом и душой; он знал линии, по которым можно иссекать человеческое тело. На стороне второго была наука: переносная лаборатория в дорожном саквояже, инструменты для забора тканей, обезболивающие…
Вита усмехнулась своим мыслям. Она не сделает выбор малодушно, только потому что испугалась боли.
– Подумай, – сказал Номин, – у тебя есть время. Ты ведь не только за этим пришла.
– Кости сказали?
Эсэм кивнул. Изредка он гадал, разбрасывая на белой скатерти камешки-чулуны, но никогда по просьбам – только следуя зову внутри.
– Мне нужен дух. Сильный. Старший, как говорят у вас в народе. Не жадный до крови чотгур, а… разумный. – Она хмурилась всё больше, подбирая слова, но эсэм не стал отговаривать. Помолчал, а затем отвёл её в круг.
– Умойся.
Вита склонилась над каменной чашей. В жертвенные дни здесь собиралась кровь, но сегодня – дождевая вода.
Отражение глядело карими глазами, пронзительно и с вызовом. На бледном лице выделялись скулы и острый вздёрнутый нос. Тёмные пряди, выбившиеся из косы, топорщились пухом. Из-за двух макушек Вите никогда не удавалось сделать ровный пробор.
Она зажмурилась и плеснула пригоршню воды, затем ещё одну, смывая пыль и память.
Номин запел. Низко, утробно, без слов. Он дважды обошёл Коготь кругом, затем то же самое сделала Вита. За очищением водой всегда шёл огонь. Она позволила эсэму зажечь пучок горевицы и поднести так близко, что пламя почти коснулось ресниц.
Вымыть грязь. Выжечь страх. Принять смирение.
Она опустила веки и подхватила песню Номина. А потом вдруг рассмеялась, запрокинув голову к небу и первым песчинкам звёзд.
– Ступай. Если кто и может вернуться с добычей, то ты, шуварым. – Он протянул ей снятый с запястья оберег. Чёрный агат слыл мощной защитой от зла и колдовских чар.
Номин никогда не спрашивал о даре Чертополоха. В нём не было ни любопытства, ни опаски – только бездонная мудрость, холодная и вместе с тем светлая, как лучи далёкой луны.
– Баярла, эсэм, – хрипло поблагодарила она и поклонилась, окутанная дымом.
Выйдя из круга камней, Вита зашагала по тропе, не оглядываясь. Оберег, зажатый в руке, стал тёплым, почти горячим. У степняков ходила легенда о разбитой короне Эзэна, владыки Нам-Дора, который вместе с властью над духами утратил и бессмертие, а сами драгоценные камни раскатились по миру… Такие вещи служили «маяками», и подарок старого лекаря вовсе не был случайным. Он благословил её без слов. Вита ощутила, как в груди сорным чертополохом пробилась надежда.
В конце тропы её дожидался Алтан. Он передал трость и сумку, а после – проводил до взгорья. Они шли в тишине, пока летняя ночь не растворила под ногами тени.
– Тэнэг, – прошептал Алтан и, протянув руку, погладил её по волосам.
Вита рассмеялась.
– Тэнэг, – отозвалась она эхом, не то признавая свою глупость, не то говоря «сам такой».
Они оба были дурными: это могли подтвердить и Язул-ноён, и Владан Карду, – а дуракам, как известно, законы не писаны.
– Буду стоять на этом месте. Не вернёшься к рассвету – пеняй на себя.
– Хоть всю ночь стой, – она пожала плечами, – Гроза Чотгуров.
Он не выдержал и улыбнулся.
– Шавар шидтэм.
– А мне нравится! Ступай и скажи всем о новом прозвище.
Оно и впрямь было лучше предыдущего: не ведьма, а ворожея. Кудесница. Когда-то род Карду называли заклинателями духов – старших и младших. Пора было вернуться к той силе. Ради новой жизни, которую Вита могла сотворить своими руками.