– И что будешь делать? – Алтан поскрёб затылок. Он по старому обычаю не стриг волосы, а заплетал тонкие косы от висков и завязывал тесьмой с двумя глиняными бусинами. Степняки во всём любили гармонию и всё делали дважды: один раз для земной души, второй – для небесной.
Вита пожала плечами.
– Пойду к Номину, всё равно собиралась. Пускай тоже посмотрит. Если два эсэма сойдутся…
– Не выхваляй своего доктора, – фыркнул Алтан, – не эсэмон.
– И не мой, – в тон ответила она, – зато с учёной степенью.
– Нашла причину лечь под нож!
– Под иглу. О ножах пока речи не шло. Не стой столбом, берись за край.
Вдвоём они не без труда перевернули тело, лежавшее на куске рогожи, чтобы Вита могла обработать спину. Алтан помогал ей, придерживая по очереди окоченевшие руки и ноги мертвеца, которые уже начали покрываться пятнами. На лице степняка не читалось ни тени осуждения или брезгливости. Он легко и сразу принял дар наследницы Карду, когда они познакомились, – сначала на веру, затем своими глазами увидел, как «огоньки» оживляли то, что умерло. Или никогда не жило.
Прошло пять лет с тех пор, как пустующий дом за протокой превратился в убежище Алтана – тайник, куда прочие мальчишки не совались, опасаясь мёртвого ургэма. Поговаривали, что травник лишился разума: провёл ночь на Костяной тропе – между миром живых и Нам-Дором, – а когда вернулся, напоил ядом единственную любимую дочь. Все посчитали, что в старика вселился чотгур, и сожгли его дом вместе с красавицей Умай, чтобы отпустить невинную душу к небу. Самого ургэма убивать не стали: побоялись, что проклятие перейдёт – прогнали прочь из города, и дело с концом.
– А ты почему не испугался? – спросила Вита, когда Алтан позволил ей не только осмотреть хижину, но и остаться на ночь. Тогда ещё пятнадцатилетний подлеток, ровесник её младшего брата, только ростом пониже и в плечах пошире, он держался с «правобережной госпожой» как равный.
«Маленький нахал», – подумала она, почему-то с теплотой. Остаться в одиночестве тогда казалось хуже смерти.
– Так ведь дурной! – Он широко улыбнулся, показав щель между передними зубами. – Это все говорят, даже Язул-ноён. А у него восемь детей и пятнадцать внуков, он-то знает толк!..
Вита и раньше знала, что «ноён» – почти то же самое, что «господин»; так принято было называть старшего мужчину – неважно, родного по крови или нет, – если ты испытываешь к нему глубокое уважение. А в тот вечер узнала ещё и ворох подробностей о соседях Алтана.
О себе он рассказывал неохотно: дед – потомственный эсэм, дядька Тумен ходил в подмастерьях и готовился его однажды сменить; отец – ювелир и горшечник, от которого Алтан нахватался всего понемногу, а матери нет, умерла вторыми родами. Из друзей – верный Саян, единственный, кто знал про тайник в глиняном доме, но никому не мог разболтать: он был нем с шести лет. Лекари-эдгээчипоили его отварами, проводили обряды, заговаривали огнём, но всё без толку.
«Он хоть и увалень, но башковитый», – заверил Алтан, когда впервые привёл с собой друга. Тому пришлось согнуться, чтобы пройти в дверь: Саян был высоким для степняка – как сказочный великан Горкут, который играючи ломал дубы и перешагивал реки. Когда он уселся прямиком на пол, Вита опешила, но после рассмеялась. Ко всему прочему Саян оказался добряком – бесхитростным, как полено. Рядом с Витой он всегда расправлял плечи, но опускал взгляд. Как-то раз принёс охапку васильков и белой дрёмы в дар мастерице. Он называл её только так – дарханым. Вернее, показывал жестами, пока Алтан переводил. Вита подозревала, что перевод был вольным, но с благодарностью принимала подарки. Это была одна из немногих радостей в жизни отшельницы.
– Подержи кувшин. – Она вновь накрыла тело тканью, пропитанной бальзамом, и сполоснула руки. Чтобы исполнить задуманное, ей понадобятся сутки – без малого. Следующим утром она вернётся с полным сосудом для ритуала, а до тех пор придётся оставить беднягу на столе. Жаль, Вита не знала его имени.
– Бывает же так…
– Ты о чём?
Степняк не отрывал взгляда от мёртвого лица.
– Такая невезуха. – Он дёрнул плечом, возвращая равнодушный вид. – Мне-то с детства твердили, что я счастливчик, в рубашке родился, а тут… Один шаг – и ты лежишь со свёрнутой шеей.
Вита остановилась рядом и сжала его руку. Молча. Да и что она могла сказать? У каждого свой конец, предугадать который невозможно.
– Кстати об этом… Не слышал вестей с правого берега? Ищут его?
– Вроде нет. Все к празднику готовятся, не до того… Железняки пришлые, – Алтан поморщился, – с ними носиться не будут.
Вита кивнула.
– Будут, я знаю Череша… Но после Часа Тишины, не раньше.
О неприязни степняков к железной дороге ходили легенды. Когда прокладывали первую ветку, те перешли толпой Чурнаву и встали на правом берегу – сотня человек, от детей до стариков, – чтобы спасти Эн-Хаэр от железных оков. Рельсы, по их разумению, ложились шрамами на тело Земли, а когда страдает Мать – её дети несчастны. Кто, как не потомки Яблони, должны были понять?..
Вита смутно помнила тот спор, затянувшийся на несколько дней. Отец запрещал им выходить из дома; сам же с рассвета до сумерек пропадал в ратуше, где искал решение. Вместе с Яном Черешем и его охраной ходил на станцию: мало кто умел убеждать так, как Владан Карду. Но после ухода степняков он вовсе не выглядел довольным. «Они мне это припомнят, – усмехнулся он устало на вопрос дочери, – пусть не сразу, но однажды… потребуют своё».
Больше он ничего не объяснил, и смута вскоре забылась. Левый берег не роптал, а вдоль правого загромыхали поезда. Стальные змеи плевались искрами и паром, от их свиста закладывало уши. На одном из таких чудовищ Вита ездила с отцом в столицу, слушая, как крылья обшивки хлопают на ветру и ревут механические поршни… Она глядела в окно, и вся степь была как на ладони. Бесконечная Эн-Хаэр, покрытая швами и гнойными узлами развилок.
– Пойдём. – Вита пропустила Алтана вперёд.
Кусака по обыкновению схватил её за подол. Не хотел, чтобы хозяйка уходила.
– Сядь, – приказала она строгим тоном. И лишь затем провела ладонью по челюсти улгана. – Не выходи из чулана. Стереги.
В пустых глазницах затлели искры – два багровых огонька, молчаливых, но понимающих.
Вита закрыла дверь и придвинула к ней ширму, заслоняя от посторонних глаз. В дом глиняной ведьмы не ходили чужие – до сегодняшнего дня.
– Боишься, унесут?
Алтан стоял на крыльце. Жевал травинку, щурился на солнце.
– Тебе лишь бы зубоскалить, – отозвалась она, опуская щеколду. Замков на входной двери не было: дурная слава крепче запоров.
Ремень дорожной сумки Вита перебросила через плечо, шерстяную накидку – через локоть. Ночь на пороге осени будет холодной – даже в низине, не говоря уж о курганах.
В правой руке она сжимала рукоять трости. На Костяной тропе пригодится помощь.