Анна встречала его на выходе из суда. Прождала его почти два часа – из-под стражи Невструева освобождали очень долго. Вид у нее был не то чтобы виноватый, скорее смущенный. Он сделал неловкое движение в ее сторону, не зная, как поступить… в итоге решил ограничиться холодным:
– Привет.
Она улыбнулась и заговорила преувеличенно весело:
– Привет! Что там говорят в таких случаях? На свободу с чистой совестью?
– Вряд ли так говорят… Но все равно спасибо.
Они помолчали.
– Ты догадалась взять мой телефон?
Она достала из сумочки телефон и бумажник. Он сразу почувствовал себя увереннее. Оказалось, что всего полчетвертого и до собеседования в Golden Key еще полтора часа.
– Ты, наверное, есть хочешь? – предположила Анна.
Александр невольно улыбнулся – это проявление заботы было приятно. Он решил было отказаться, но не смог; очень захотелось человеческой пищи.
– Было бы неплохо…
– Может быть, суши?
– Вообще шикарно! Мне надо еще ремень купить. Штаны сваливаются.
Когда отпускали на волю, Невструев спросил про ремень, на что ему ответили, что искать изъятые вещи нужно по месту изъятия, то есть в КПЗ полицейского участка, писать какое-то заявление, ехать туда… Короче, пропал хороший, добротный ремень, идеально подходящий по цвету к сандалиям. Мусора́ – суки рваные.
Они пошли к мини-куперу Анны.
В суши-баре Александр оторвался по полной. В жизни ему еще так вкусно не было. Кувшинчик саке, выпитый за свободу, растекся волной блаженства по телу. В один из моментов он вдруг испытал прилив теплых чувств к Анне. Она была мила, всем видом выражала сочувствие, хотя оба избегали смотреть друг другу в глаза… Но потом вспомнил все и сразу остыл.
– Послушай. Это я виновата… – начала она тоном, который предполагал в дальнейшем слезы.
Тут он обратил внимание, что повязки на руке Анны уже не было, лишь небольшой телесного оттенка пластырь.
– Но-но-но, перестань! Оба виноваты. И потом, я приобрел полезнейший жизненный опыт, который непременно пригодится при написании какой-нибудь книги.
– Это было очень жутко, Саша?
– Да ну, Ань. Фигня. Не тюрьма, а пионерский лагерь. Чай не в России, – хорохорился Александр. – Но я все равно, как это говорится, больше не сяду. Ну его. Одноразовый прикол. А как ты? Какие планы?
Она опустила взгляд.
– Ты доешь сначала, потом поговорим.
Он отложил палочки.
– Я сыт. Слушаю тебя.
– Адвокат готовит сейчас бумаги для бракоразводного процесса.
Александр был готов к подобным разговорам, но в груди опять зашевелилась жаба.
– Не надо только лишних деталей. Ты знаешь, как я не люблю всю эту бухгалтерию. Я все подпишу.
– Да ты послушай! Я рассказала Лозону о твоих мечтах стать литератором…
И жена изложила вариант, предложенный ее любовником, как разобраться со взятой в ипотеку жилплощадью так, чтобы никому не было обидно. Александр уходит из дома, а Анна отдает банку ежемесячные платежи и за себя, и за него. Тем временем она продает квартиру, возвращает заем банку и забирает вложенные на тот момент деньги за вычетом страховки и оплаты банковских услуг. Александр получает причитающуюся ему половину от первоначального взноса и идет на все четыре стороны.
– Понятно, – произнес Александр, с интересом разглядывая Анну. – В итоге я становлюсь бомжом.
– Брось, в Израиле тридцать процентов населения живут на схируте30, – ее лицо стало белым, губы сжаты, глаза прищурены. – Ничего страшного. Напишешь свою великую книгу, прославишься, разбогатеешь, купишь себе виллу в Кесарии.
Александр подумал немного.
– Ужасно звучит этот твой суржик… Но почему я должен уходить? Лучше буду и дальше отдавать свою половину ежемесячных платежей по кредиту и жить там. Потом, когда продашь, возврат поделим, и все дела. А ты пока живи у своего Лозона.
Анна еще сильнее побледнела, он знал, что это означало – очень разозлилась, и процедила:
– Я не могу уйти жить к Лозону. У него семья.
Невструев усмехнулся невольно. Он-то думал, она замуж выходит, а оказывается, как шалава последняя, за какие-то рабочие преференции и подарки… Однако высказывать этого не стал.
– Вот как…Ну так оставайся. Я не против. Буду в салоне жить, а ты в спальне. Если хочешь – наоборот…
– Да не хочу я с тобой жить!
– Я тоже не хочу, успокойся. Потерпим немного.
– Не хочу я ничего терпеть!
– В чем дело? Лозон хочет сэкономить на гостиницах и навещать тебя дома?
Она промолчала, подтверждая его правоту.
– Это как в плохом анекдоте каком-то… Зачем тебе этот старик?
– Не такой уж он старик, ему всего на шесть лет больше, чем тебе.
– Ты его хоть любишь?
– Не знаю. Он делает для меня такие вещи, которых никто никогда не делал. Для меня, как для женщины, это очень приятно, – вдруг Анна заглянула Александру прямо в глаза, и лицо ее смягчилось и порозовело. – Но, если ты снова станешь доктором, может быть, я и останусь с тобой.
– Ты себя вообще слышишь? – опешил он. – Ты мужика себе выбираешь или его профессию?
Он опять захотел высказать ей все, что он думает об уровне ее социальной ответственности. О том, что, вопреки брачной клятве, она была с ним только в радости. Радовалась, когда он достигал чего-то. Когда получил высшую категорию или когда стал завотделением. В горе же она очень быстро нашла себе Лозона.
– Знаешь. Я ведь изменял тебе пару-тройку раз. Медицина – очень эротичная профессия. Не даром едва ли не самый распространенный костюм для ролевых игр – медсестра, а сюжет – игра в доктора. Когда кругом кровь, боль и смерть, все инстинкты обостряются, удержаться сложно. Но я делал это для развлечения, а не для того, чтобы устроить свою судьбу.
Лицо Анны скривилось, как будто она собиралась заплакать, но с трудом удержалась и тихо, но твердо произнесла:
– Ты просто не любил меня никогда.
– Ну почему же? Любил. Как раз сейчас понял, что разлюбил. Иначе простил бы тебе этого старого еврея, наверное… и все сделал бы для того, чтоб ты осталась со мной.
Ее глаза влажно заблестели, тогда он пожалел ее и произнес тираду, которая, как ему в тот момент показалось, должна была прозвучать ободряюще:
– А знаешь, вообще, что такое любовь с точки зрения психиатрии? Это понятие никак не укладывается в пределах нормы. Если страсть до определенной степени – это еще нормально, то любовь – это патология, атавизм. Романтизированное первобытное собственничество.
Анна снова побледнела, поднялась со своего стула и прошипела:
– Не хочешь сам выметаться из квартиры, тогда тебе полицейские помогут. Я закричу, и на этот раз тебя посадят и надолго, сволочь. Чтоб на следующей неделе тебя в квартире уже не было!