Двор следственного изолятора Абу Кабир был насквозь просвечен солнцем и полон горячей пыли. Подследственных высадили из автозака и загнали в клетку на улице, где с них сняли наконец наручники. Всего там набралось около двадцати в большинстве своем угрюмых типов.
Последними люди в оливковой форме солдат ЦАХАЛа привели двоих пленных с мешками на головах. Это было пугающе странно. «Наверное, террористы», – предположил Александр. В клетке мешки сняли, обнажив головы двух молодых арабов, почти мальчишек. Они сели прямо на землю и принялись болтать и смеяться. Их показное веселье было неприятно, однако терпеть его долго не пришлось – их увели внутрь тюрьмы первыми.
Потом стали уводить остальных. Как это принято в Израиле, все начали толпиться и пытаться прорваться вперед, как будто там их ожидало нечто приятное. Александр же, как всегда в таких случаях, никуда не спешил. Кроме того, что не любил толкотню, опасался обыска перед водворением в камеру. Гадал: заставят ли раздеться и предоставить для досмотра задний проход. Он пытался заранее относиться к этому как к медицинской процедуре, но никак не получалось…
Досмотр оказался формальным, в задницу ему никто, слава богу, не полез. Тюремной полосатой робы ему также не выдали, повели по коридорам как был: в футболке, джинсах и сандалиях.
Следующим пунктом был медосмотр. Пока русскоговорящий доктор или – кто он там, фельдшер? – мерил температуру и давление, Невструев рассказал о своем вчерашнем недомогании.
– Мне это все малоинтересно, – отвечал неприятный старикашка с затхлым запахом изо рта. – Своему семейному врачу расскажешь, когда освободишься. В сопроводиловке вот написано: угрозы здоровью нет. Сейчас у тебя давление почти как у космонавта. А вчера выпил небось, вот оно и скакануло? Так?
Александр смутился и пожал плечами.
– Так иди и позови следующего, – махнул на него рукой старикашка.
В камере оказались туалетно-зеленые стены, двухъярусные кровати и запах как в спортивной раздевалке с нотками восточных пряностей. С десяток арабов сидели кучкой и разговаривали. Любитель водьки оказался одним из них. Он зловеще посмотрел на Невструева и начал быстро-быстро лопотать по-своему.
– Шало́м ле куля́м! – поприветствовал всех вновь прибывший. – Они Александр. 20
– Ас-саля́му але́йкум, – ответил за всех один из арабов, развалившийся в самой вальяжной позе, по-видимому старший. Он не представился и стал что-то выспрашивать у вновь прибывшего.
– Ани ле медабе́р иври́т, – перебил его Невструев. – Англи́т, бевекаша́.21
– Ле англит, ле русит рак иврит вэ аравит,22 – ответил старший и встал со своего места.
Он подошел к самой дальней кровати и похлопал по верхней ее части.
– Ата́ по.23
Александр поблагодарил и полез наверх. Это оказалось не так-то просто – вспомогательных лесенок не обнаружилось. В отличие от КПЗ в СИЗО были подушки. Хлипкие, серые, без наволочек, но все-таки подушки. Он проложил руки между тканью и головой и растянулся с комфортом. «А что, жить можно», – подумал, но не тут-то было…
Старший вернулся к своим, и они продолжили общение. Очень активное. Пожалуй, даже слишком. Ранее, когда Невструев слышал арабскую речь, она казалась ему экзотической и местами даже мелодичной. Теперь же это было сплошное, безостановочное «гыр-гыр-гыр», периодически прерываемое грубым смехом. Один замолкал, и его тут же подхватывал другой. Они даже умудрялись говорить одновременно вдвоем, втроем, а то и все вместе. Причем происходило это исключительно на повышенных тонах, как будто участники полемики спорили, или ругались, или находились друг от друга очень далеко, а не на соседних койках. Александр попытался абстрагироваться, подумать о будущей книге, но это оказалось невозможно. Как если бы он находился в палате для буйнопомешанных.
Скоро это превратилось в пытку. Александру захотелось закричать, потребовать заткнуться. Вместо этого он спустился с полки и пошел в туалет. За стеклянной стеной, завешанной простынями и полотенцами так, чтобы посетителя заведения не было видно, располагался самый обыкновенный унитаз, а не какое-нибудь очко и самый обычный душ. Это немного порадовало.
Когда Невструев вышел из санузла, его подкарауливал старший. Очень возмущенно, на смеси английского, иврита, арабского языков и даже одного русского слова «биля́ть» он принялся объяснять, что в туалет ходить нельзя, когда в камере кто-то ест.
– Ми охе́ль? Ани ле роэ́,24 – удивился Александр.
Араб указал на травмированного. У того в здоровой руке был очищенный мандарин.
– А… Слиха́,25 – извинился Александр.
Старший укоризненно покачал головой, зыркнул гневно и отошел.
Невструев вернулся на свою полку, и пытка арабским продолжилась.
Они говорили и говорили, не оставляя тишине ни одной миллисекунды. Приходилось только удивляться скорости мышления этих людей, которым совсем не нужно было время на обдумывание очередной фразы. Мука усугублялась тем, что Александр не мог определить время, сколько он уже находится в этом кошмаре – полчаса, час или два.
Принесли обед. Он был ужасен: хлипкое пюре на воде и кусок рыбы в омерзительнейшей серой подливе. Арабы поглощали снедь с аппетитом и при этом умудрялись продолжать свою бесконечную дискуссию.
«Да не может же такого быть, чтоб над русским человеком так издевались! Еще немного, и я их понимать начну, – отчаялся Александр. – Да и потом, шайтан их знает, арабов этих, зарежут еще ночью во имя Аллаха за то, что мочился, когда они трапезничали. «Водька» этот еще наверняка на меня нажаловался. Прибил, дескать, калеку за песенку».
Он подошел к двери в виде решетки и стал звать надзирателя. Тут арабы наконец замолчали. Александр затылком ощущал, как они наблюдают за ним. К счастью, вертухай не заставил себя долго ждать и говорил по-английски.
Невструев произнес прочувствованную речь, в которой посетовал на условия содержания арестантов в чужеродной культурной среде, и поинтересовался, не найдется ли в этой тюрьме камеры с более близкими ему людьми по духу и воспитанию.
– You want to Russians? Why didn’t you say it earlier?26 – усмехнулся вертухай, отпер камеру и повел заключенного вон из арабского плена.
«Это приколы у них такие, что ли?» – подумал Александр, но ничего не сказал.