Полицию вызвали соседи, разбуженные посреди ночи криками и звоном бьющегося стекла в квартире Невструевых.
Офицерам открыл явно нетрезвый хозяин и на требование позвать жену заявил, что она уже спит. Это сильно увеличило интерес стражей порядка к происходящему. Они вежливо, как вампиры, попросили разрешения войти. Александр хотел было потребовать подтверждения их полномочий, но, поскольку разговор происходил на иврите, передумал, ибо ему просто-напросто не хватило бы на это слов, и гостеприимно распахнул дверь. Получилось немного с грохотом.
Проникнув в квартиру, полицейские немедленно изъявили следующее желание: лицезреть всех, кто кроме Александра находится сейчас в квартире. Невструев понял, что его владения государственным языком Израиля явно недостаточно для объяснений с представителями власти и заговорил по-английски:
– Did you understand, what I say? I just told you, that… Черт! There are only two of us: me and my wife. And she is sleeping now, and I would like to… как его? to connect her. Not connect… to join her.3
– Sir, we must check your wife. If you will try to prevent, we can use physical power,4 – на еще более примитивном английском, чем у Александра, но очень уверенно заявил старший, судя по количеству лычек на погонах, коп.
На шум из спальни вышла Анна и полюбопытствовала на внятном иврите, что здесь происходит. Полицейские немедленно заинтересовались ее повязкой со свежими пятнами проступившей крови, причем настолько, что младший из них положил руку на кобуру и стал внимательно следить за каждым движением Невструева. Старший принялся расспрашивать Анну, которая показала, что конфликт с мужем действительно имел место быть, но теперь он разрешен. Полицейский выслушал ее внимательно, но, судя по всему, не поверил, что травму она получила самостоятельно.
– Sir, you must go with us to police station,5 – сделал он вывод.
– But, there is no reason for this!6 – возмутился Александр. – She just told you, that everything is OK.7
Старший вновь напомнил о том, что они обладают неким физическим потенциалом и полномочиями, младший снял с ремня наручники.
– Саша, давай я позвоню Лозону, он найдет адвоката, – прошептала напуганная Анна.
После этих слов Александр картинно протянул обе руки полицейскому и произнес высокопарно:
– OK. I am ready.8
На заднем сиденье служебной машины, закованный в наручники и отделенный от полицейских частой решеткой, Невструев вдруг почувствовал себя неважно: в ушах шумело, болела и кружилась голова.
– Слиха́, эвша́р ма́им? – попросил он, то есть «извините, можно воды?»
– Ешь рак за́ин, – ответил младший коп, сидящий за рулем, что означало «есть только член».
Александр опешил от такого хамства, но решил сделать вид, что не понял, и обратился к старшему. Стал объяснять, что чувствует себя нехорошо и что, будучи доктором, подозревает у себя предынфарктное состояние. Старший задал пару уточняющих вопросов, сказал что-то младшему, и тот с недовольной гримасой развернул машину на следующем светофоре.
Вскоре они приехали в больницу Вольфсон на границе Холона и Тель-Авива. В иных обстоятельствах Александру было бы максимально дискомфортно идти по приемному отделению в наручниках и в сопровождении двух полицейских. Но сейчас ему было не до любопытных взглядов, которыми провожали его окружающие, он пребывал в состоянии, близком к шоковому – как умственно, так и физически.
Обнаружив в коридоре фонтанчик с питьевой водой, с жадностью напился из него.
Ждать, слава богу, долго не пришлось. Опасного преступника пропустили без очереди, отчего остальные ожидающие подняли гвалт.
Доктор оказался не евреем; на его бейджике значилась какая-то трудновоспроизводимая фамилия и имя – Мухаммед. Он измерил Невструеву давление, которое оказалось очень высоким, верхнее под двести, после чего направил на ЭКГ.
Ознакомившись с лентой кардиограммы, эскулап с карикатурным арабским акцентом произнес неожиданно категоричный вердикт:
– You will die soon.9
– You too,10 – поразмыслив немного, отвечал озадаченный Александр.
– But not so soon as you,11 – парировал Мухаммед и сделал знак полицейским уводить задержанного.
Медсестра выдала какую-то таблетку и, проигнорировав вопросы о ее названии и назначении, быстро удалилась, всем видом демонстрируя неприязнь к нетрезвому русскому.
Сопровождающие повлекли его вон из храма здоровья.
А вот в полиции пришлось подождать. Александра заперли в клетку и даже наручники не сняли. Следователь, который должен был провести допрос, этим ожиданием явно специально пытался нагнать на задержанного страху, ибо в участке никого кроме Невструева не было.
И надо сказать, этот дешевый прием удался. Александр слышал, конечно, о том, что в Израиле домашнее насилие тяжело преследуется по закону. Некоторые женщины, желающие наказать своих благоверных или вообще избавиться от них, этим даже злоупотребляли – возводили поклеп, и судебная система безоговорочно вставала на «слабую» сторону и без каких-либо объективных доказательств на долгие месяцы лишала свободы несчастных, некоторых даже в том случае, если они были физически слабее свих половин. Где гарантия, что, страстно возжелавшая перемен в судьбе Анна не захочет на всякий случай подержать Александра взаперти и тем временем порешать свои бытовые и сердечные вопросы?
Еще он думал о словах последователя великого арабского врачевателя Авиценны. Зачем изрек он это мрачное пророчество по поводу близкой кончины? Что он имел в виду? Что нужно срочно заняться проблемами с давлением? Надо проверить сердце? Или что-то еще? Или просто хотел по какой-то непонятной причине напугать его, и без того напуганного, и еще больше деморализовать, добить его?
Сцепленные вместе сиденья в клетке были конструкционно устроены так, что прилечь на них без неудобства и боли было практически невозможно. Скованные руки саднили. К головной боли прибавилась тошнота. В конце концов Александр не выдержал и стал звать дежурного. Тот подошел не сразу и спросил, смешно подчеркивая букву «Ч»:
– Что ти хочишь?
Невструев обрадовался и попытался объяснить на родном языке, что ему сейчас настолько нехорошо, что он может умереть в любой момент. Очень быстро выяснилось, что охранник по-русски может только задать вопрос, ответ же на него воспринять абсолютно неспособен. Тогда Александр попробовал втолковать ему то же самое по-английски. Тот сказал, что знает, что задержанного возили в больницу и там оказали всю необходимую в данных обстоятельствах помощь. И вообще успокоил, что в тюрьме, куда его скоро повезут, есть врач, который сможет оценить состояние заключенного. Александр воспринял это как злую шутку и потребовал снять с себя наручники. Дежурный ответил, что таких полномочий не имеет, и хотел уже удалиться. Тогда узник разразился гневной речью, в которой заявил, что не совершал ничего, за что должен переносить такие страдания, и высказал свое горячее желание немедленно оказаться дома. И в самом конце поинтересовался, почему к нему применяются фашистские методы.
Полицейский удалился ненадолго, а потом вернулся и отпер клетку. Александр обрадовался было, но увидел в его руках какое-то неприятное приспособление, оказавшееся оковами для ног.
– Тhis for «fascist methods»12, – пробормотал дежурный и прибавил на иврите: – сумасшедший русский.
Задержанный с интересом и удивлением наблюдал, как теперь и нижние его конечности ограничивали в подвижности. Невструев был настолько увлечен этим действом, что забыл спросить, который час. Перед тем как удалиться, офицер с гордостью осмотрел дело рук своих и попросил более его не беспокоить.
Когда его забирали из квартиры, Александр не подумал о том, чтобы взять с собой телефон, поэтому время теперь мог определять только по солнцу. Но даже если бы и взял, то в клетке средство связи наверняка отобрали бы… Осознав это, он поддался накатившему на него спасительному безразличию и какое-то неопределенное время провел в полукоматозном состоянии, кое-как притулившись на неудобном сиденье.
Когда он наконец попал к следователю, ему было уже все равно. Алкоголь давно выветрился, остались лишь усталость, тошнота и головная боль.
Следователь на приличном английском предложил воды, сигарету и снять оковы. Александр согласился на все кроме сигареты. С удовольствием выпил жидкости из кулера, растер запястья и щиколотки.
Затем рассказал все как было, без утайки, полагая, что не стоит искажать действительность, тем более что ничего страшного он не совершил. Утаил он только причину ссоры с женой, расценивая эту информацию как лишнюю для следствия и слишком личную.
И каково же было его удивление, когда следователь в итоге их беседы поведал о том, как все теперь будет. Остаток ночи Невструев проведет в участке, а завтра его отвезут на выходные в тюрьму. Потому что сегодня четверг, а в пятницу и в субботу им никто заниматься не будет. В воскресенье произведут следственные действия, и только в понедельник в лучшем случае состоится суд, который и определит ближайшую судьбу дебошира.
Александр поинтересовался, на каком основании происходит это вопиющее попирание его человеческих прав, ведь даже заявления от жены нет. На что следователь холодно возразил:
– It is not Russia, the call to police from your neighbors is enough.13
Потом его отвели в полуподвал, где оказалось что-то вроде КПЗ с несколькими камерами. У Невструева отобрали ремень и закрыли в камере, в которой стояли аж три пустые двухъярусные шконки с грязными матрасами. Подушек не было.
При камере оказался отдельный санузел, правда, без двери. В нем были обильно покрытая ржавчиной железная раковина и фаянсовая дырка в полу, по бокам от которой возвышались два рифленых постамента для ног – как в советском общественном туалете.
Засыпая, Александр надеялся, что, когда он проснется завтра, у него уже не будет болеть голова. А еще он подумал: «На самом деле круто. Такой уникальный опыт приходится переживать: тут тебе и измена жены, и застенки, и суд еще будет… Вот посадят меня ни за что на полгода, тогда точно книгу напишу наконец!»
Утром Невструев действительно проснулся без головной боли и почти без следов похмелья. В зарешеченное окно светило сентябрьское солнце, здесь, в Израиле, такое же яркое, как в любой из летних месяцев.
Кроме него в камере оказались еще два человека. Какой-то арс14 и молодой араб с ободранной мордой и правой рукой в гипсе. Александр пожелал им доброго утра, оба неохотно ответили и больше не проронили ни слова. «Что ж, наверное, так даже лучше», – решил он.
Им принесли по сэндвичу с тунцом и по баночке чего-то среднего между творогом и сметаной. Когда Невструев спросил по-английски, нельзя ли чая или кофе, полицейский лишь пожал плечами и кивнул на стопку пластиковых стаканчиков:
– Рак маим.15
А арс заметил:
– What a princess!16 – и рассмеялся.
Александр пошел набирать воду из-под крана.
После завтрака часа три ничего не происходило.
Невструев грезил будущей книгой на своей шконке, периодически впадая в забытье. «Как это прекрасно быть писателем, даже начинающим, – посещала его мысль. – Я как настоящий философ, даже лишенный свободы, могу путешествовать хоть в космосе».
Наконец заключенных вывели в коридор, по двое соединили наручниками и погнали на улицу к автозаку. Невструеву в пару достался травмированный араб.
Внутри кузова были малюсенькие ячейки с парными металлическими сиденьями. Узкое окошко под потолком показывало только верхушки деревьев и крыши домов. Понять, где едет автомобиль, было невозможно.
Видимо заскучав, араб решил поболтать.
– Ата́ оэ́в водька?17 – задал он неожиданный вопрос.
Невструев лишь плечами пожал.
– Они́ оэв водька,18 – араб расплылся в блаженной улыбке и смачно причмокнул. – Водька. Ммм.
– Зе, – Александр указал на его гипс. – Водька?
– Кен, – обрадованно закивал араб и начал, обильно жестикулируя, рассказывать о том, как выпил водьки, как упал и катился почему-то по улице. Невструев не во всем разобрался, но уточнять не стал.
Поняв, что разговор не клеится, араб потерял интерес к попутчику и стал отвратительным голосом напевать абсолютно немелодичную песню или, обладая таким же отвратительным слухом, как и голосом, безбожно перевирал ее мотив. При этом еще принялся в ритм хлопать себе по бедру здоровой, то есть пристегнутой к Невструеву рукой.
– Маспи́к19, – попросил Невструев.
Тот лишь улыбнулся и продолжил петь, как будто издеваясь.
– Маспик, ну! – потребовал Александр.
Попутчик продолжал игнорировать его недовольство.
Невструев пару минут потерпел. Запястье уже натерло. Араб вроде закончил песню, но через небольшую паузу затянул ее сначала.
Тут Александр не выдержал и саданул его локтем в ребра. Горе-певец ойкнул, посмотрел отсутствующим взглядом на соседа и заткнулся наконец.
«Он же ненормальный, – подумал бывший психиатр. – Зачем такого в тюрьму везут?»