Глава 8
Когда Коля родился, его мама уже знала, что с отцом ребёнка жить не будет. Год потерпела-помытарилась, потом послала мужа подальше, а Колю отправила к родственникам в Белоруссию. Выжить с младенцем без денег невозможно, а заработать с малышом на руках – тоже.
Так с самого детства он видел маму два раза в год – на майские праздники и осенью, когда у неё был недолгий отпуск. Каждая встреча была праздником: мама привозила сладости, которые ему никогда не доставались в другие дни из-за кучи двоюродных братьев и сестёр. В такие моменты он запихивал в рот сразу столько, сколько влезало, а мама смеялась, ласково потрёпывая его за ушами.
Он никогда не спрашивал, когда она его заберёт к себе, потому что боялся, что тогда она вообще перестанет к нему приезжать. Тётка Нюра постоянно повторяла: «Взрослые не любят детей, которые задают вопросы». Все обёртки от съеденных конфет он собирал в специальную коробочку из-под чая, которую нашёл как-то на городской помойке, когда они с дядьями ездили в город за продуктами. По местным меркам сама коробка была сокровищем. Но для Коли гораздо более ценным было его содержимое. Он перебирал фантики поздними вечерами, когда все дети засыпали. Никому и никогда Коля не показывал своё сокровище. Ему казалось, что это только их с мамой. И никто не имеет права шелестеть этими божественными бумажками и вдыхать остатки сладкого запаха.
Когда пришло время идти в школу, мама наконец-таки забрала его в Москву.
Коля смотрел широко распахнутыми глазами в окно поезда и никак не мог поверить, что он будет жить с мамой. Наконец-то!
Барак он увидел издалека. Двухэтажное здание показалось ему дворцом, в котором теперь его мама, царица, и он, царевич, будут править страной.
Однако когда они уже были довольно близко, он заметил, что из каждого окна доносятся голоса, а если заглянуть, то везде – абсолютно везде! – копошатся люди. Коля крепче сжал руку мамы.
– Вот теперь я живу тут, – сказала мама. – Вон там, – махнула она рукой в сторону кустов справа от дома, – видишь, такой сарайчик, как у тётки Нюры? Это туалет. Вокруг кусты, поэтому сегодня вечером лучше по светлому сходить, чтобы ночью не шарахаться. Сейчас хочешь?
Коля отрицательно кивнул.
Они поднялись на второй этаж, прошли по длинному коридору, заставленному тремя печами и тремя умывальниками, и зашли в угловую комнату.
Около окна стояла односпальная кровать. В её изголовье – стул. Слева от входа шкаф, почему-то без дверцы, из которого в беспорядке выглядывали разные тряпки.
– А где я буду спать? – удивился Коля.
– Сейчас, милый.
Мама сняла обувь, сделала два шага и полезла под кровать.
– Вот, – она вытащила серый полосатый матрац. – Стащила из поезда. Сегодня поспишь на нём на полу, а завтра пойдём устраиваться в школу. Вещи свои не раскладывай.
– Почему? – удивился мальчик. – Андрей вон, наоборот, когда в школу ходит, только тетрадки и учебники носит.
– Так Андрей в обычной школе учится, а ты будешь в специальной! Интернат называется. Там дети не только учатся, но и живут всю неделю. А когда я буду между рейсами дома, и если это будут выходные, – буду тебя сюда забирать. Матрац под кроватью будет тебя ждать.
Коля сильно закусил губу и стал часто-часто моргать. Сделал вид, что ему интересно то, что в окне, чтобы мама не заметила покрасневших глаз.
Первое время в школе было даже неплохо. Кормили немного, но по три раза в день постоянно. Не то, что у тётки Нюры: там он часто пропускал то обед, то завтрак. Хуже всего было, когда еду братья отбирали в ужин – заснуть было тяжело.
С ним в классе учились такие же потерянные и робкие дети, которые мало говорили.
Мама пообещала прийти за ним через две недели – тогда у неё были выходные между рейсами. Она сказала, что это совсем немного, что он даже не заметит, как время пролетит. Но Коля на каждом уроке считал минуты. Он пока знал счёт только до двадцати, поэтому бесконечно считал и считал, считал и считал. При этом слышал, что говорит учительница, и если та обращалась к мальчику, всегда знал, что ответить.
Коля ковырял ложкой суп, когда, казалось, что мама уже не придёт. И тут Ирина Васильевна позвала:
– Коля, собирайся, мама пришла!
Он соскочил с места, бегом отнёс тарелку на приём посуды и полетел в детскую спальню. У двери стояла мама. Такая красивая в своей цветочной юбке и тёмном свитере. Коля летел со всех ног, но перед самой мамой заробел и остановился.
– Привет, мой хороший, – мама провела рукой по голове, и Коля от удовольствия прикрыл глаза.
– Ну что? Пошли?
– Да! – закричал Коля, но потом испугавшись, что мама посчитает его слишком громким, закрыл рот ладошкой.
– Бери свой свитерок, надевай ботинки. Я тебя тут жду.
Мама забирала Колю один, редко два раза в месяц. В пятницу после обеда они уходили из интерната и ехали на Красную Площадь. Выйдя со станции метро «Калининская1» мама покупала Коле газировку. Когда он в первый раз увидел автомат, очень удивился: стакан просто стоял в окошке. В деревне его давно бы своровали. А тут поди ж ты!
Красивый стеклянный стаканчик нужно было сначала сполоснуть. Мама взяла его, надавила прямо стаканом на специальную круглую пластмассовую площадку, и снизу как по волшебству забрызгала упругая струйка воды. Вода врезалась в донышко и стекала по стенкам. Потом мама перевернула стакан и поставила снова в окошко. Достала из кошелька трехкопеечную монетку и опустила в щель автомата. Нажала на кнопку «Сироп апельсиновый». Автомат покряхтел, как старик, «хрррррр-хрррррр», и в стакан налилась почти до верху свело-жёлтая жидкость с пузырьками.
Коля смотрел на это чудо во все глаза. А мама кивнула:
– Бери!
Мальчик осторожно взял стакан и поднёс его к лицу. Пузырьки лопались, и до кожи долетали приятно-прохладные даже не капельки, а отголоски капелек. Коля зажмурился и вдохнул запах. Пахло невероятно вкусно: чем-то фруктово-сладким. Он осторожно, не открывая глаз, пригубил напиток. Рот наполнился взрывающимися сладкими ощущениями, от которых щекотало в носу. Мама смотрела на Колю и улыбалась.
Потом они гуляли по Александровскому саду наблюдали за сменой караула у Могилы Неизвестного Солдата, поворачивали на Красную Площадь.
К вечеру, когда возвращались в барак, на кухне собиралась компания маминых соседей. Они громко смеялись, грубо шутили и пили водку. Мама отправляла Колю в комнату и сидела с соседями так долго, что мальчик часто засыпал, ожидая её.
Иногда она вваливалась в комнату с дядей Толиком, и в темноте спотыкалась о матрас с Колей.
– Тьфу ты! Колька! Я про тебя и забыла. А ну брысь! Посиди в коридоре за дверью, пока тебя не позову.
Обычно Коля так и засыпал в коридоре, пока утром его не тормошила мама и извиняющимся тоном не звала есть кашу в общую кухню.
Когда Коля перешёл в пятый класс, учителей стало много. И если Ирина Васильевна не придавала значения отсутствующему взгляду мальчика, зная, что он быстро соображает и всегда готов к ответу, то Наталья Михайловна невзлюбила его сразу.
Она придиралась ко всем мелочам: за лишнюю палочку в букве «т» снижала оценку на балл. По литературе, если был задан пересказ произведения, Коля должен был его не пересказывать, а знать наизусть.
Если раньше встречи с мамой он ждал с нетерпением, то сейчас он жил от встречи к встрече.
Как-то Коля засмотрелся в окно и не услышал вопроса Натальи Михайловны, которая ходила между рядами. Она как будто ждала этого повода. Подкралась намеренно тихо со спины.
– Ах ты маленький мерзавец! – и с размаху ударила его указкой по спине.
Боль выдернула Колю из его грёз. Он не успел сообразить, что происходит – тело среагировало само, как у тётки в Белоруссии, когда двоюродные братья пытались зажать его и поколотить – в нём просыпался зверёныш.
Он схватил чернильницу и с разворота швырнул её в сторону, откуда прилетел удар. Чернильница попала в лоб учительницы, и тушь вперемешку с кровью залила её лицо и белую блузку и дальше по гладкой синтетической юбке стекла на пол уже небольшими капельками…
Сколько бы «магарычей» мама Коли не носила учителю, директору и даже заведующему больницей – Колю поставили на учёт в психдиспансер.
Маме казалось, что на судьбе её сына поставлен крест: ни нормальной работы, ни жены, ни детей.
Если до этого её внимание было поглощено выживанием и выцарапыванием жилплощади в большом городе, а ребёнок, скорее, своим наличием вносил вклад в её чувство, что она живёт как все, по плану – техникум, завод, ребёнок, барак, работа. То сейчас «ребёнок, стоящий на учёте в психушке», как будто откидывал не неё тень неполноценности.
– Я тебя в Москву для чего привезла?! Чтобы ты тут не пойми чего творил?! Мать позорил?! – орала она на него после педсовета. – Ты знаешь, чего мне стоило устроить тебя в интернат?! И чем? Чем ты мне отплатил?! Пытался убить учительницу, которая тебе не понравилась?!
– Мама, – всхлипывал Коля. – Я не хотел её убивать. Она меня ударила и…
– Не смей мне врать!
Вафельное полотенце больно хлестануло мальчика по голове.
– Советский педагог никогда и пальцем не тронет ребёнка! На это имеют право только родители!
– Мама, мамочка, – Коля подвывал, обхватив колени.
«Пожалуйста, только не бросай меня! Бей, но не бросай…» – молился он про себя.
– Ты маленький ублюдок! Такой же гнилой, как твой папаша! – полотенце продолжало летать по спине.
Коля ещё больше втянул голову в колени. Он не сопротивлялся. В какой-то момент он начал представлять, что ничего не чувствует. Вспоминал, как они с мамой гуляли по Красной площади и ели мороженое. И убеждал себя, что сейчас он там, вместе со своей доброй и такой красивой мамой…
До конца учебного года мама не появлялась в интернате вообще. Звонила директору и говорила, что её перевели на дальневосточный поезд. В Москве бывает раз в месяц и не попадает на выходные. Один отсыпной – и в обратную дорогу на Дальний Восток.
После медкомиссии Коля ходил два раза в месяц на приём к психиатру. Это был здоровый дядька в очках с роговой оправой и с небольшой лысиной ото лба. Он спрашивал, как у Коли дела в интернате, нравится ли новая классная, к которой его перевели, и с кем он дружит.
Коля не дружил ни с кем. Потому что когда началось разбирательство по тому случаю, ни один из детей не рассказал, как было на самом деле. Коле не верили, а верили Наталье Михайловне, которая срывающимся в слёзы голосом убеждала комиссию, что «этот чудесный мальчик, который всегда так хорошо себя показывал на уроках, вдруг ни с того ни с сего вскочил, схватил чернильницу и бросил мне в голову».
Конечно, дети в интернате были зашуганные и в большинстве вообще боялись подавать голос. Но даже Вовка! Вовка, с которым он делился своими котлетами и единственному показал свою сокровищницу… Тоже промолчал. Он, как и все дети, кивал, когда инспектор задавала вопросы, всё ли было так, как рассказывает учительница, и мотал головой на вопрос: «Есть ли что добавить?»
С того момента Коля ни слова не проронил с Вовой.
В новом классе Коля решил ни с кем не общаться – слишком сильно его задело поведение бывшего лучшего друга.
На робкие попытки новых одноклассников познакомиться он отвечал сухо, односложно, чтобы они скорее от него отстали. Что они и сделали, закрепив между собой за Колей кличку «псих».