Вскоре с визитом нагрянула Рейчел – проверить, прижилась ли я в новом доме. Мы расселись в гостиной на двух массивных диванах под странным светильником, что нависал над низким столиком. Своими восемью перекрученными щупальцами, удерживающими крошечные лампочки, он напоминал сумасшедшего осьминога. На каминной полке тикали дорожные часы. Фиона, Рэй и Рейчел пили чай из чашек, аккуратно расставленных на подставках из рафии, которые Фиона почему-то называла костерами. Мой стакан с колой тоже стоял на таком костере. Фиона весело болтала, как будто мы жили счастливой семьей. Она ни словом не обмолвилась о той стычке, когда я назвала ее Бесплодкой.
– Ты счастлива, Холли? – спросила Рейчел.
– Да. Все хорошо, – сказала я.
– Скучаешь по Дому?
– Не-а.
– Майко ушел оттуда. Ты знала?
Я не должна была удивляться, но удивилась.
– Ушел?
– У него новая работа, с малолетними преступниками. Он перебрался в Северный Лондон, это через реку, в сторону Финчли.
Я представила себе, как Майко уплывает от меня навсегда, потому что правила диктуют прекращение всяких контактов. Прощайте, веселые байки о сумасшедшей ирландской семье в графстве Майо, спаси господи, о тысяче и одном кузене, о тех временах, когда он скитался по Франции. Прощайте, выбитый передний зуб и бритая голова, мастерские обводки в футболе, которым он обучал Трима. Теперь Майко будет жонглировать и играть на гитаре для кучки тупых хулиганов, которые при первой же возможности набьют ему морду.
– Хочешь передать ему весточку? – предложила Рейчел.
– Весточку?
– Ну, скажем, пожелать удачи на новой работе или что-то в этом роде? Вы ведь были друзьями, не так ли?
– Наверное.
– Значит, тебе есть что сказать ему?
Я пожала плечами. Фиона спросила, не хочу ли я еще колы. Я кивнула, и она ушла на кухню. Повисло молчание. Рэй поинтересовался у Рейчел, откуда она родом, не из этих ли мест. Я втянула щеку и принялась вычерчивать спираль на кремовом ковре мыском кроссовка. Темплтон-хаус съеживался с каждым витком. Грейс, Трим и Майко стали тремя размытыми точками, а годы, проведенные там, – сном, который больше никогда не повторится. Я видела, как Майко уходит на север по мосту через реку, и Биг-Бен провожает его колокольным звоном. Перед глазами возникла Грейс, разучивающая легкую походку, чтобы стать супермоделью. И Трим, будущий миллионер, мечтающий открыть сеть казино. Грейс и Трим, неисправимые фантазеры и мои верные друзья, ни разу даже не написали мне. И Майко не прислал открытку, чтобы попрощаться. Фиона вернулась с напитком. Я встала и промчалась мимо нее, ничего не сказав.
Поднявшись к себе, я надела парик Солас. Причесалась, и мама снова появилась в зеркале, умоляя меня не останавливаться, ради всей Ирландии, и клянусь, я слышала, как в небесном доме поднимался лифт, чтобы забрать ее на ночную работу. Он гудел, преодолевая этаж за этажом, пока не остановился.
– Холли?
Это Фиона стучалась в мою дверь.
– Рейчел ушла. Она просила сказать тебе «до свидания». Ты в порядке?
– Да.
– Ты что-то затихла.
– Да.
– Можно мне войти?
Я спрятала парик под подушку и легла на кровать, прижимая Розабель к животу.
– Наверное.
Из-за двери выглянуло ее лицо, бледное и улыбающееся.
– Ты так уютно устроилась.
– Да.
– Холли, с тобой все в порядке? Правда?
– Все хорошо.
– Только ты выглядишь так, будто плакала.
Я теребила уши Розабель.
– Мы тут с Рэем подумали… Не хочешь навестить Темплтон-хаус? Рэй сказал, что отвезет тебя. Может, в следующий уик-энд?
Я пожала плечами, как будто мне все равно. С другой стороны, неплохо бы повидаться с Грейс и Тримом, как в старые добрые времена. Я подумала о том, что скажет Грейс о моем новом джемпере на молнии. Наверное, погладит свою лебединую шею супермодели и посоветует расстегнуть молнию. А Трим отработает на мне новые приемы тхэквондо.
– Ладно. Как скажешь, Фиона.
Она усмехнулась.
– Отлично, Холл. Пойду, обрадую Рэя. – Она закрыла за собой дверь.
Холл?
Только мама называла меня так.
Я с силой запустила плюшевой Розабель в дверь, где только что маячило лицо Фионы.
Но в следующие выходные она вспомнила об обещании, и Рэй отвез меня на другой конец боро.
Темплтон-хаус как будто не изменился, но все же стал чужим. Тот же запах, но другие люди. Без Майко он словно опустел. Грейс хлопала ресницами, гладила свою модельную шею и рассказывала о новой подруге, Эш. Эш то, Эш сё. Голос звучал как-то неестественно, и она смеялась без причины, и я подумала, уж не накурилась ли она травки. Она начала баловаться этим незадолго до моего отъезда.
– Где Трим, Грейс? – спросила я.
– Трим? Как всегда, в камере. Где ж еще, черт возьми. Ему там самое место.
– Почему? Что он опять натворил?
– Резал шины на автомобилях или что-то вроде того. Какая разница? И кого это волнует? Мы с Тримом уже история, – бубнила она и снова засмеялась.
Я хотела заглянуть в свою бывшую комнату, посмотреть, висят ли еще на окне золотые шторы, но теперь там жила Эш. Пожалуй, лучше было бы сказать, что меня ждет приемный отец и я не могу остаться надолго.
– Пока, Грейс, – бросила я.
Она уставилась на свои ногти, как будто только что сделала маникюр. Я заметила изрезанную кутикулу. Грейс ковыряла ее маникюрными ножницами, отвлекаясь только на то, чтобы погладить шею.
– Увидимся, Грейс. – Я подошла ближе, заметив, что ее глаза как будто наполнились слезами. Мне захотелось потрогать ее красивые косы, но я не посмела. – Грейс?
– Ты ведьма, Холли, – со злостью прошипела она.
– Ведьма? Я?
– Да, ты. Ты и твоя новая приемная семья. Чертова ведьма-корова. Так сказал Трим перед тем, как его забрали.
– Я не ведьма.
– Не спорь.
Я пожала плечами.
– Приемная семья. Не так уж это и здорово, Грейс.
– Нет?
– Нет.
– Это почему же?
– Не знаю. Уж очень они суетятся.
– Суетятся?
– Да. И брюзжат.
– Брюзжат?
– Целыми днями. Все пилят, пилят.
– За что?
– Ну, скажем, что я ставлю посуду прямо на стол, не подкладывая коврик.
Грейс сморщила нос.
– Коврик?
– Ну, ты знаешь. Чтобы не оставлять пятен на столе. Только они называют их костерами.
– Костерами?
– Да. Так принято у аристократов.
– Кооостеры, – нараспев произнесла она, и я рассмеялась. Дрогнули ее ресницы. – Расстегни молнию, Холли. Ты как чертова монахиня, застегнутая на все пуговицы.
Я расстегнула молнию чуть ли не до лифчика.
– Мистер и миссис Кооостер, – не унималась она, и мы обе хохотали до упаду.
– Значит, там не так хорошо, как здесь? – Грейс обвела руками комнату.
– Не-а. Никакого сравнения.
– Так почему бы тебе не вернуться?
Я шумно выдохнула.
– Теперь Эш живет в моей комнате. Не забыла?
– Ах да. Эш. И что?
– Я бы не хотела делить комнату ни с какой Эш.
– Эш здесь лишь временно.
Я теребила застежку молнии, переминаясь с ноги на ногу.
– Ну, когда она уйдет, может, я и вернусь.
– Ха. Врешь ты все. – Она это знала, как знала и я. Темплтон-хаус был односторонним турникетом. – Ты не вернешься, Холли. Уж поверь мне. Ты ведьма и корова. – Она вдруг спрыгнула с дивана и выскочила за дверь, прежде чем я успела ответить. Ее смуглые широкие плечи в укороченном топе сотрясались, но я не могла понять, смеется она или плачет.
– Грейс, – крикнула я. – Не уходи.
Дверь захлопнулась за ней. Грейс покинула меня, навсегда стирая прошлое.
– Грейс? – расплакалась я. – Пожалуйста. Вернись.
Тишина.
«Сама ты ведьма и корова», – подумала я и пнула ногой стул. Я оглядела до боли знакомую комнату, вспоминая, как мы дрались за пульт, выбирая, что смотреть по телевизору, а Трим бредил «Титаником». Телевизор работал, но без звука, и дикторша в унылом прикиде могита вещала о погоде, тыча указкой в карту Англии. На ее лице застыла фальшивая улыбка, какой вечно сияют синоптики, особенно если надвигается дождь, как те черные облака, что маячили сейчас на карте. Я нашла пульт и выключила телевизор. А потом запихнула пульт под диван, чтобы никто его не нашел.
Будет вам уроком, подумала я.
«Если Рэй и Фиона вернут меня обратно, я покончу с собой», – мысленно пообещала я.
Я попрощалась с комнатой отдыха и вышла из дома – больше прощаться было не с кем. Я шагала по щербатой дорожке, зарастающей сорняками, и лассо гнева уже летело, потому что мне хотелось сжечь это место дотла.
Я села в машину Рэя и всю обратную дорогу смотрела в боковое окно. Не хотела, чтобы Рэй видел мои глаза, полные слез. Он поставил запись какой-то странной группы, которую я никогда не слышала, и подпевал. Музыка, мягкая и мечтательная, сопровождала рассказ женщины о том, как парень кружит на самолете, выписывая в небе ее имя.
– Ну, Холли, – заговорил он, когда смолкли последние аккорды. – Какие впечатления?
Я не знала, что он имеет в виду – песню или дом. Эмоции вырвались наружу горькими рыданиями, и я не могла остановиться. Я думала о том, как могли бы сиять в небе буквы моего имени, сложенные из облаков, и тогда Майко увидел бы их из своего Северного Лондона и, возможно, вспомнил обо мне. Я больше не могла держать это в себе. Краска на лице растеклась, превратив меня в пугало. Рэй остановил машину. Он нашел носовой платок и протянул его мне, но ничего не сказал. Я чувствовала, что он ждет, пока я успокоюсь.
– Хм, Холли, – буркнул он немного погодя. – Что, все так плохо?
Это едва не вызвало новую истерику, но он завел машину и поехал дальше, а я проглотила боль, и она улеглась тяжестью у меня в животе, словно после сытного ужина. Больше он не произнес ни слова. Я хотела умереть со стыда. Проклинала Грейс и Трима, проклинала Майко, дом и социальную службу. Потом переключилась на Олдриджей и Рейчел. Наконец добралась и до себя, заодно проклиная и песню, и чертовы костеры, и все, что видела из окна машины. Когда начался проливной дождь, на душе стало легче.