Ранним утром в понедельник, когда уличные фонари светились золотом на фоне сиреневого неба, Конор выгуливал Джаро вдоль канала. Джаро был приютским псом, вероятно, джек-рассел-терьером, никто точно не знал. На этот раз Джаро, проигнорировав спящих лебедей, помчался по дороге и залаял на женщину, которая, казалось, выгуливала под уздцы маленькую лошадь. Она выглядела знакомой. Конор почувствовал, как у него забилось сердце, но, подойдя поближе, понял, что не знает ее, а ее лошадь оказалась немецким догом, и они оба вежливо проигнорировали тявканье Джаро.
Конор подхватил Джаро на руки. Женщина улыбнулась и пошла дальше. Он поставил собаку на землю и оглянулся на женщину. Она была похожа на Еву: прямые длинные темные волосы с пробором посередине, очень светлая кожа и ровная тонкая шея танцовщицы. Ее бледно-голубое пальто светилось. Когда они были в библиотеке, Ева рассказала ему о том, как над ней издевались в школе. Ее форму и одежду для физкультуры украли из раздевалки после тренировки по баскетболу, и ей пришлось идти домой в пальто, под которым не было ничего, кроме нижнего белья. Она быстро забыла всю жестокость и наслаждалась своей тайной. Когда Ева рассказывала истории, никогда нельзя было знать наверняка, чем они закончатся. Он снова улыбнулся, представляя, как она идет домой в пальто. Провести эти ранние часы с Евой было все равно что встретить кого-то в пабе и решить проводить его домой: не важно, как далеко, – просто чтобы не заканчивать разговор. Они не сделали ничего, что он мог бы назвать предательством, но он знал, что не хочет рассказывать Беатрис подробности. Беатрис не задавала вопросов о выходных, и он чувствовал облегчение. Вчера вечером она была занята Фиа, пытаясь объяснить ему, что болезнь Альцгеймера делала с его бабулей. Еще один разговор, в котором Конор не хотел участвовать.
Дом Конора и Беатрис на Грантем-стрит представлял собой георгианский двухэтажный дом рядовой застройки с цоколем: его ремонт обошелся почти в ту же сумму, что сама покупка, и ежемесячные выплаты по-прежнему лежали на них тяжелой ношей. Теперь дом стоил лишь половину того, что они на него потратили. Беатрис называла его инвестицией в их долгосрочное будущее: иронично, учитывая, как три этажа будут мучить артритные колени и стареющее тазовое дно. С улицы в дом можно было попасть по гранитным ступеням через парадную дверь или же спуститься и войти через цокольный этаж. Большую часть жизни они проводили на кухне внизу. Если они что-то забывали в спальнях на верхнем этаже, он взял за правило подниматься по лестницам, перешагивая через ступеньку. Это был совет какого-то кардиолога с тех времен, когда Конор работал интерном по ротации: пробежки вверх и вниз по лестнице были единственным упражнением для сердца, которое ему удавалось выполнять.
Он отпустил Джаро на кухне. Собака пробежала по деревянному полу и прыгнула на Фиа.
– Фу, Джаро! Плохая собака!
Фиа оттолкнул Джаро и забрался на барный стул у кухонного острова вне его досягаемости. Конор надеялся, что собака придаст Фиа уверенности, позволит ему забыться в какой-нибудь бурной игре, но Джаро его сыну нравился, только когда спал на его кровати и мальчик мог к нему прижаться. Конор тоже рос нервным ребенком, и он хотел, чтобы Фиа нашел способ с этим жить.
– Он не плохая собака, Фи, он так здоровается. Так делают все собаки.
– Тогда мне не нравится то, что делают собаки.
Конор насыпал корм в миску Джаро. Джаро мгновенно выпрямился, ожидая сигнала.
– Можно, – сказал Конор, и Джаро накинулся на миску. – Хороший мальчик. – Конор любил Джаро.
Беатрис передала ему свежевыжатый апельсиновый сок.
– Он это перерастет, – сказала она, взглянув на Конора. Он знал, что она имеет в виду и мальчика, и пса. Она была в своем спортивном костюме из лайкры, с высоко забранным хвостом – ждала его, прежде чем отправиться на пробежку.
– Доброе утро. – Она поцеловала его в щеку, проходя мимо. Он последовал за ней по кухне.
– Думаю, что, возможно, пришло время поискать для Молли дом престарелых.
Беатрис без промедления сказала:
– Я составила список заведений.
Ее слова прозвучали так, словно это была известная уже какое-то время истина и она терпеливо ждала, пока он ее осознает. Ему пришло в голову, что именно так оно и было.
Дом вздохнул, когда дверь за ней закрылась. Конор почувствовал раздражение. Иногда Беатрис, казалось, забывала, что в такого рода вещах речь шла о живых людях. И их чувствах. Но, как она часто говорила, их пара дополняла друг друга: она была деятелем, а он – мыслителем. Так было всегда.
Они встретились на вечеринке после чьей-то свадьбы. Или после вечеринки после свадьбы, как они привыкли говорить, когда их спрашивали. Конор был в том возрасте, когда в год игралось по пять-шесть свадеб, и у него не осталось ни сил, ни желания общаться с незнакомками. Он ушел незадолго до полуночи. Когда он добрался до очереди из ожидающих такси на Дам-стрит, та оказалась удручающе длинной. Он раздумывал, подождать или отправиться пешком, когда Беатрис встала позади него. Он ее узнал. Она выделялась на танцполе: в отличие от других женщин без пары, которые танцевали кружочком, она казалась счастливой, танцуя в одиночестве. Когда через полчаса они достигли начала очереди, он узнал, что она работает в гостиничном бизнесе, а свадьба была так хорошо организована, что она кое-что записала для себя: и засмеялась, признаваясь в этом. Она жила на юге и обычно шла домой пешком, но сегодня вечером на ней новые туфли и они ее убивают. Она предпочитала, чтобы ее звали Беа, и не могла привыкнуть к тому, как ирландцы коверкают ее имя. Подъехало такси, и он открыл ей дверь. «Может быть, если хочешь, мы могли бы попить кофе на этой неделе или когда-нибудь еще? Или выпить?» Она пробормотала что-то – он не расслышал что – и забралась на заднее сиденье, не сказав ни слова благодарности за то, что он пропустил ее вперед себя. Она была не в его лиге, и он чувствовал себя дураком, надеясь на что-то иное. Расстроенный, он собирался закрыть дверь, когда она высунула голову.
– Ты что, не едешь? – спросила она.
– Но у нас же разные направления? – Она одарила его взглядом, который пронзил его насквозь. И все.
Когда он пил кофе в спальне Беатрис в два часа ночи после того, как они поцеловались, но до того, как переспали, то был удивлен, узнав, насколько она одинока спустя два года жизни в Дублине. Она переехала из Гамбурга к одному ирландцу, но они расстались после того, как она сказала, что хочет детей, но не хочет иметь ничего общего с католической церковью. Они сидели на ее кровати в углу, прислонившись спинами к стене, ее ноги лежали у него на коленях. Он понял, что влюбился в нее, когда его первой мыслью стало то, как он скажет родителям, что не покрестит своих воображаемых детей. Она хотела остаться в Ирландии. «Но это сложно, я стараюсь заводить друзей, все дружелюбные, говорят, пойдем выпьем пива или в кино, а потом забывают мне перезвонить. Я думаю, ирландцы считают, что мне никто не нужен». Ему нечего было возразить, потому что он подумал то же самое и, возможно, думал так до сих пор.
– Папа, – сказал Фиа, – Эшлинг говорит, что нам нужно быть добрыми к пчелам, потому что они опыляют фрукты, а если у нас не будет пчел, то не будет и фруктов. Но как нам быть к ним добрыми, если они могут нас ужалить? – Только в конце этого вопроса Конор вспомнил, что Эшлинг была учительницей его сына. Он до сих пор не мог смириться с тем фактом, что учителя его сына выглядели так, будто сами еще учились в школе. А школьная политика обращения к учителям по именам лишь усугубляла ситуацию.
– Они не ужалят, если ты не будешь их трогать.
– Но мы же должны заботиться о них.
– Думаю, Эшлинг имеет в виду: оставить их в покое, чтобы они делали то, что хотят?
Конор налил себе кофе и положил кашу, которую оставила им Беатрис.
– Почему ты сердишься? – Фиа уставился на него.
– Что? Я не сержусь.
– Ты глаза прищурил.
Конор глубоко вдохнул, выдохнул и изменил выражение лица, глядя на сына:
– Я не сержусь, Фи, но нам надо перестать болтать и поесть, скоро пора бежать…
– Чтоб как жаба поскакать! – успокоенный Фиа вернулся к своей каше.
– И помни, Фи, пчелы не хотят тебя жалить, потому что, если они тебя ужалят, они умрут. – Фиа обдумал эту новую информацию, и каждая крошечная крупица усвоенного отображалась на его лице, пока он не кивнул.
Конор выкинул несъеденную кашу в мусорное ведро. Он купит себе пончик по дороге на работу.