… На чердаке дедовского сарая, того самого, где я бил молотком по пальцам, но иногда и по гвоздям – жили наши домашние голуби. Они ворковали наверху и срали вниз. Взрослые уверяли меня, что голубка не просто бурчит что-то, но вполне осмысленно обращается к самцу:
– Супруг, супруг…
Я сомневался. Да и слово казалось мне дурацким, ненатуральным. Я слышал другое: крум, крум… Ну или – хрум. На худой конец – в Крым, в Крым!
Голубей мы держали не для красоты, не ради платонической любви к природе. Это была наша такая домашняя скотина. Прекрасно помню, как ел вареные вкрутую голубиные яйца – потом выяснилось, что они размером с перепелиные. Маленькие, трогательные, как бы детские; они сошли б за страусиные, если играть ими с Барби – которых тогда не было в наших краях, при том что Запад был ими заселен еще в 1959-м. Мне казалось, что это невероятно правильная идея – вот как раз такими как бы игрушечными яйцами кормить детей! Самих голубей мы явно тоже жрали, но там поди разбери – мясо, оно и в Африке – мясо. Скорей всего, голубятину, когда она попадала в мою тарелку, я держал за унылую курятину. Взрослые при этом молчали, чтоб не ранить меня.
Голуби вызывали во мне весьма нежные чувства. Мне давали кормить их птенцов, маленьких жутких уродцев, с виду прям мини-динозавров. Это наночудовище смело залезало своим клювом в мою страшную – для него – пасть, и я языком подталкивал к нему, кажется, кашу.
Однажды я залез на чердак, по деревянной, почерневшей от старости и непогоды лестнице – и, заглянув в дверной проем, увидел полосатого соседского кота, который метнулся от меня и исчез в темном углу, где у него, похоже, был тайный ход наружу. Я успел только заметить, что кошачья морда была заляпана светлой кровью и облеплена мельчайшими перьями и пухом. Позже я увидел окровавленную фашистскую морду, которая раздавила кота, с разбегу – в итальянском «ХХ веке».
– Что ж это такое творится? Ушибся, что ли, кот? Ранен? – заволновался я.
Всмотревшись в темноту сарая, я увидел тушки, трупики моих родных птиц. Иные были просто растерзаны, разделаны. Убитые птенцы выглядели особенно жалобно. Они валялись среди проса и черно-белого обильного говна своих родителей. Я долго еще рыдал, и там наверху – и после, спустившись. Помню те свои чистые детсадовские слезы! Слезинок ребенка было до хера…
Дед пытался меня успокоить, гладил по макушке. Я сквозь слезы просил двустволку, этого я хотел больше всего в жизни – на тот момент. Я хотел застрелить подлого холодного убийцу – соседского Ваську. Я отчетливо видел будущее: вот я пристрелю этого кота как собаку, и справедливость немедленно восстановится, и мне сразу станет легко и весело. Васька же из красавца превратится в ошметки мяса и обрывки меха, и его окровавленные кишки будут точно так же торчать наружу, как у погубленных им голубков… Вот я разламываю ружье, вставляю пару патронов, со щелчком соединяю части оружия – и жду в засаде подлую тварь… Как мне хотелось покарать убийцу! Птенцы были б отомщены. И настала б в этом мире справедливость, сцуко.
Но, конечно, щастье не настало, – ни тогда, ни после… Хотя убийство украсило б мою жизнь, я тогда был в этом убежден. А так в тот черный кровавый (цвет знамени анархистов) день несовершенство этого мира открылось со страшной отчетливостью и нанесло первое ранение моей нежной душе. (Детские драки – двое на одного меня – не в счет.) Вообще это было б довольно по-донецки – штатский берет оружие и убивает всех, кто ему не нравится… Как мне было больно, что дед не дал мне ружье! А ведь говорил, что любит меня… Говорил, говорил – и вдруг выясняется, что он не хочет сделать меня счастливым, мешает мне установить справедливый миропорядок! Хотя ему это ничего не стоило! Это ранило меня даже сильней, чем убитые птенцы-уродцы.
С тех самых пор, глядя всякому коту в глаза, я вижу его сущность: это природный убийца, идеальный killer. Это котовское хладнокровие – просто беспримерно! Как можно любить этих тварей с окровавленными фашистскими мордами, как на карикатурах Кукрыниксов? Но уж так устроен этот мир… По-хорошему, коты должны жить в дикой природе. Вообще их дело – убивать нежных розовых мышат, рвать доверчивых желторотых птенчиков, чтоб аж перья летели, как из распоротой перины. Фашисты, мля.
И еще же эта жуткая вонь от кошачьего дерьма, которую кошатники упорно не замечают – привыкли жить среди говна! Мы из вежливости делаем вид, что тоже не замечаем запаха… Кошатники, наивные люди, думают: когда кот ссыт в доме, даже и в кювет, даже и без промаха, – то никто ничего не унюхает. Но мы, pet free, только из деликатности не морщимся. А так-то заходишь в квартиру любителя животных – и сразу бьет по чувствам кошачья протухшая моча! Мерзкие, отвратительные, затхлые ссаки. И еще же этот кот работы художника Путина, вид сзади – отвратное зрелище. Со сракой в центре картины. Вони кошатники не замечают так же, как мужья могут не знать, что их жены – бляди. Все знают, а мужья – нет. И люди с хорошими манерами молчат про это.
Эта деликатность – та же самая, которую мы демонстрируем лысеющим старикам, что с двух боков зачесывают уцелевшие волосы на голую макушку, и мы делаем вид, что держим этих закомплексованных облезлых самцов за волосатых. И точно так же мы в упор якобы не замечаем как бы пластмассовой кожи на лицах тоже закомплексованных самок, которые дорого и неудачно сделали пластику…
Короче, с котами у меня как-то не заладилось.
Но сущность их я знал замечательно. Это чувствовали все – и люди, и коты. Никто не мог усомниться в том, что я – выдающийся зоопсихолог. Приведу вот хоть такой пример.
Ко мне пришел за советом мой старый друг Филя. У него в семье начались проблемы.
Сперва выпили. А дальше он стал мне жаловаться на жизнь. Беда была в том, что его статус доминирующего самца был подвергнут сомнению. На глазах женщин его стаи.
– Ты убил его? Помочь труп закопать? Тяжело, но сделаем…
– Нет, он жив. Это животное! Он нерусский. Американец. Джек. Окрас silk point. Я за него 400 баксов отдал.
– Что, уже заказал? Так дешево?
– Не, не заказал, а купил. Так вот, он ссыт, гад, в мои тапки. И нападает на моих женщин. Ноги им царапает. И последняя новость: это животное обоссало мои любимые кожаные штаны. Я их мыл, мыл, даже духами после поливал, но толку мало…
– То есть вот ты идешь, а он на тебя ссыт?
– Не, они лежали на кресле.
– Тварь. Нет слов.
Хотя слова на самом деле были, но не выражали эмоций, а просто обозначали наличие каких-то чувств.
– Полез в интернет, узнать, как запах отбить, а там все пишут – кожаное, обоссы его, так и будет вонять всю оставшуюся жизнь! И вот что удивительно: штаны стоили 400 баксов – и кот ровно столько же.
Я стал его утешать:
– Да оно, может, и к лучшему. Тебя могут не за того принять в этих штанах, незнамо что подумают про твою ориентацию, а тут тебе не Сан-Франциско! И пострадаешь ни за что. Одевайся лучше как мужик. Как простой пацан. Чтоб ссали тебя – а не на тебя. А то вон, вишь, смотрят на тебя и не верят, что ты доминирующий. Самец.
– Я, короче, его за шиворот, и на балкон, и так держу подлеца над бездной. И ругаю его изо всех сил. Как только я его не обзывал. Но он же не понимает слов. Сейчас вот пальцы разогну – и всё! Кранты! Это ж деликатней, чем утопить, а?
– Ну, даже не знаю. А что соседи? Как реагировали?
– Молча. Им Джек давно не нравится. Они так очень косо на него смотрели. Потому что все собачники. Им Джека не жалко нисколько. Ты вот слышал, чтоб собаки ссали в ботинки или царапали ноги хозяйской жене? То-то же.
– Так ты его не выкинул?
– Не. Да и толку было б немного, у меня третий этаж, этому гаду, небось, ничего б не было…
– И что, вот прям ноги царапает? Извращенец просто.
– При мне – ни-ни! А как я за порог – он и борзеет. Прихожу домой – женщины исцарапаны, а он сидит как шелковый.
– Silk point. Может, я перегибаю палку, но его надо точно грохнуть. Ну, хочешь, я приеду и всё сделаю?
– Нет, это всё же слишком жестоко…
– Ну тогда не знаю. А девок тебе не жалко своих? Жену с дочкой? Малая твоя так ресницами хлопает… Очень трогательно. Как Таня Миткова.
– Нет, как-то я не готов грех на душу брать. Самое суровое, что я ему делал – тыкал его мордой в нассаное. Вот прям в тапок. Ну, конечно, и по сраке как заедешь ему, бывало, в сердцах – только чтоб дочка не видела. А то опять эти рыдания, ах бедный котик, то-сё…
Друг продолжал про кошачье, тема поглотила его, и ее, казалось, не закрыть:
– Я, кстати, часто вижу на столбах объявления: «Пропал кот». Куда они деваются? Избавляются хозяева от надоевших тварей, а потом равнодушно смотрят, как дети пишут свои трогательные объявления, да еще и помогают их расклеивать на столбах? Ничего личного… Но шаурму я на всякий случай не ем. Может, это было бы справедливо – если б мой Джек конвертировался в шаурму, а?
Я не стал встревать в чужую войну. Но по существу заданных вопросов имел сообщить следующее:
– Кот – это дикий зверь. Живет в стае. А в ней должны быть четкая иерархия. Порядок, система! Вот он смотрит на тебя… То есть не столько смотрит, сколько тебя нюхает… И получает фактуру: уровень тестостерона у тебя упал. А как иначе, ты уж на пенсию собираешься! Зря ты напрягся. Вот, к примеру, весна. Кот видит, что ты со своим слабым интересом к жизни лежишь на диване. А он по самкам, по кошкам своим драным мотается без устали. И он, натурально, решил, понял ситуацию так, что он твой преемник. И готовится взять бразды правления в свои лапы. Но приличия какие-то соблюдает! При тебе пасть сильно не разевает. А мог бы, как Ельцин Горбачева – сразу выгнать Акелу и из кабинета, и с дачи. Но не делает этого. Деликатное животное! Чисто западный политик.
– Пардон, что перебиваю. Но «Маугли» я тоже читал, понимаю, что мы с ним одной крови, и типа Акела промахнулся… Это прям вызов, Pussy riot просто, на дому!
– Пусси – это кошка, а у тебя всё ж кот. Но – шутки в сторону. Надо действовать. Ты должен показать, что главный в стае – ты.
– Так я ж ему это всё говорил. Я на него орал! Он не глухой, всё прекрасно слышал.
– Нет, слова не помогут. Не надо – как у классика? – «слов там тратить бесполезно, Где можно власть употребить».
– Власть! Всё-таки – убить?
– Это ты всегда успеешь. А для начала объясни всё на понятном ему языке. Мы же лингвисты с тобой, как-никак.
– Увы, я не знаю по-кошачьи.
– Плевать, есть еще язык жестов. Язык запахов. Язык жидкостей.
– Так, так…
– Тебе надо жестко, по-мужски, его обоссать.
– Прям вот… так и сделать?
– Ну да.
– И что это даст?
– Ну это будет четкий message: ты – доминирующий самец. Главный в стае. Он поймет, ты не ссы. То есть, наоборот, ссы. Понимаешь? Он оскорбляет тебя в тапки… И, кстати, то, что он именно штаны тебе испортил, а не, к примеру, шапку – это тебе очень конкретное послание! Черная метка. Доходит до тебя? Соображаешь, что у самца в штанах? То-то же! Это тупое животное с тобой хуями меряется! Нет бы взять штангенциркуль и всё выяснить с точностью до десятых долей миллиметра…
– Ну что я, буду за ним по квартире гоняться и на бегу ссать? Он ловкий, небось, увернется, поди попади еще в него! Во что ж квартира превратится? Опять обои переклеивать? Хотя, в принципе, я согласен кота поставить на место. Но как это сделать? Может, в банку поссать и вылить на него?
– Нет. Посади его в ванну – и прицельно бей ему струей прям в лоб!
На этой мажорной ноте мы и попрощались.
Я после с нетерпением ждал отчета и таки его получил при следующем нашем алкогольном сеансе. Когда Филя повел своего четвероногого друга на расстрел и стал в него прицеливаться из своего главного друга, то почувствовал себя немного пожарным:
– К моему удивлению, кот не заметался по ванне, не попытался выпрыгнуть и оборвать мне шланг. Он как-то дергался, пытался увернуться, тряс ушами и жмурился от брызг, когда я попадал ему в глаз, и это была не божья роса. Закончив это дело, я вышел из санузла и захлопнул за собой дверь – пусть посидит там и осознает! Самое интересное в этой истории то, что кот решительно перестал ссать – в смысле в неположенных местах. Знает теперь свое место, во всех смыслах. И не думает никого царапать.
Ну вот, как говорится, друг спас друга. После прошли, как тоже говорится, годы.
– Кстати, а что твой кот? Как себя ведет? – спросил я Филю. Давно я к нему не заезжал, мы привыкли выпивать на нейтральной территории, вдали от кошачьей вони.
– Его уже нет с нами… Я развеял его прах над Клязьмой. Согласно завещанию.
– Какому, нах, завещанию?
– Моему. Такова моя последняя воля, я именно такое распоряжение оставил насчет своего тела – ну и кот пусть по этой же схеме утилизуется. Лошади (образно говоря) и жёны (в количестве одной) пусть живут дальше без меня, а кот полностью принадлежит мне. И по ту сторону – тоже.
– А чего он сдох-то? От нервов? После сеанса… эээ… уринотерапии? Который я прописал? (Уточню: прописал.)
– Не думаю. Он после еще жил пару лет. И как только ему стукнуло 18…
– В жизни раз бывает 18 лет… – с чувством пропел я.
– Так он и ушел в лучший мир.
– То есть греха на мне нет?
– Нет. Правда, он потом пару раз навалил перед дверью, но я уж тебе не стал звонить.
– Почему же?
– Да так…
Я вообще Филе тот совет насчет укрощения кота дал в шутку, а он, чистый человек, повелся. Я ж не Запашный и не Куклачев, я вообще совершенно не в теме. Но получается, что отомстил за птенцов, зверски растерзанных тем давнишним кровавым котом…