Талисман. Книга посвящений - читать онлайн

Сущность – в кошмарном сне.

Встать бы – и умереть.

Времени нет вовне.

Смысла не будет впредь.

Сквозь протокольный бред —

рой неземных тревог.

Если сотрётся след —

в мир не вернётся Бог.

Избранничества долю

души, излитой в строфы,

он мерил общей болью

с рожденья до Голгофы.

Стихи его – молитвы

и свет во мраке мира.

Орудье вечной битвы —

непобедима лира.

Невозможно, чтобы навсегда!

Неужели больше никогда?

За барьером лица и глаза,

кто-то что-то так и не сказал…

По земле последние шаги,

на ступеньку не поднять ноги.

Через миг – проглотит самолёт.

В мир иной нелёгок перелёт…

Суждено ль за вами этот путь

Мне самой пройти когда-нибудь?

Всё дальше расходятся наши пути

от общей заросшей тропы,

и мне тебя вновь никогда не найти,

не вырвать тебя из толпы.

Для нас невозможен был выбор иной,

и я расплачусь до конца

всей болью отсутствия рядом со мной

такого родного лица.

Едва из школьной выйдя колыбели,

«Gaudeamus igitur» мы пели,

учили демократии законы,

где роль судьбы играли остраконы.

Мы познавали опыт поколений

на фоне современных нам явлений,

вопросы очень важные решали

и каждый день открытья совершали…

Давно ушло то время золотое,

когда мы жить могли одной мечтою,

но ощущать мы будем крепость тыла,

доколе наше сердце не остыло.

Вам, сорвавшимся в полёте

посреди прыжка,

вам, познавшим тяжесть плоти,

вам моя рука.

Через жизни, через страны,

через космос весь

ощущаю ваши раны

я сейчас и здесь.

Все мы дети общей доли,

мы в цепи одной.

Верю: встретимся на воле,

воля – за стеной.

Сон вещий, нежность, боль – вот ключ

к душе ушедшего поэта.

Он беззащитен и колюч,

он странный гость с другой планеты.

Свобода – родина его,

и он, поэт, имеет право

не быть рабом, и оттого

предпочитает он отраву,

изгнанье, пулю иль тюрьму,

не видя выбора иного,

доколь юродивый в суму

живое впихивает слово.

И лира слишком тяжела,

и тяжко жизни коротанье,

когда набухшие крыла

торопят духа прорастанье.

Открылась мне душа твоя в скитаньях:

в ней ангелы, трубящие в ночи,

влюблённые, парящие в мечтаньях,

и грустные на крышах скрипачи,

видения нездешней перспективы,

летящие в пространстве голубом,

и сказочные чистые мотивы,

звучащие в мазке твоём любом,

и скорбный путь библейского народа,

и жалость к потерявшимся во мгле…

Тобой преображённая природа

плоды свои оставила земле.

Открытые Господа очи

вобрали спрессованный миг.

Взывающий к свету из ночи

в разверстую душу проник.

И зла роковое всесилье

разрушено парою рук,

воздетых у Жертвы насилья

уже за пределами мук.

И вновь воскресает надежда,

что факел Любви не потух.

В скульптуры в суровой одежде

вошёл созидающий Дух.

Тебя узнать всем сердцем – это счастье

судьба как редкий дар смогла мне дать.

И сильную у слабого во власти

приходится мне с грустью наблюдать.

Высокая меня пронзает жалость.

Не описать мне с помощью пера,

как на лице твоём отображалась

сложнейших чувств мгновенная игра.

Тебя узнать всем сердцем – это милость,

и нам не надо тратить лишних слов.

Моя душа к твоей душе склонилась

и драгоценный собрала улов.

Бухта в Тихом океане,

шум прибоя в час ночной,

и душа моя на грани

всей реальности земной.

Острота прикосновенья,

шёпот инобытия…

И судьба смыкает звенья,

и лечу над миром я.

И пронзает ощущенье,

что мы духи во плоти́,

и заслужим мы прощенье,

если сможем Путь пройти.

Белоруссия, родина предков,

пересыльная зона галута…

Я с ней чувствую связь, и нередко

душу жжёт непонятная смута.

От Двины и до Припяти где-то

затерялись могилы в столетьях,

но струна болевая задета,

и бушует огонь лихолетья.

И бушует огонь лихолетья,

рвётся с криками он из сарая,

где родные мне мучились дети,

задыхаясь в дыму и сгорая.

Ничего там уже не осталось,

только жизни исчезнувшей вздохи

да такая прозрачная малость,

как нестынущей памяти крохи.

Вижу Витебск я маминым взглядом

и глазами отца – Запесочье.

Я пропитана судеб их ядом,

и наследство моё – многоточье…

Ты спрашиваешь, друг, что здесь творится

и как я выношу весь этот мрак? —

Эпоха здесь крушит свои границы,

и в душах у народа – кавардак.

В соцстранах – эйфория революций,

а тут, в затишье массовой резни,

пока лишь митингуют и плюются

на всё, что было свято в оны дни.

И кажется, к чему все эти строфы,

когда грядёт империи развал,

и мы уже на гребне катастрофы,

вот-вот накроет нас девятый вал…

История, взошедшая на сцену,

заканчивает свой эксперимент,

и платим непомерную мы цену

за этот исторический момент.

В абсурде мы живём, и я согласна,

что нет безумья хуже наших грёз. —

Но что-то здесь удерживает властно,

помимо ностальгических берёз.

Вокруг меня клубятся все стихии,

и кое-что мне нужно досмотреть. —

Есть только здесь синонимы такие:

уехать – пробудиться – умереть.

Семья, мне близкая, жила

на Моховой, в часовне этой.

И дружбы сломанной зола

лежала здесь саднящей метой.

Но мир ушедший воскресить

сумело жизненное чудо.

Вновь можно радость приносить,

и вновь цела осколков груда.

И нет в душе моей помех,

и нет реальности невзрачной.

Опять я слышу детский смех

и звуки музыки прозрачной.

Вызвать его из бутылки так просто —

этого джина огромного роста.

Но коль прикажешь ему убираться —

он не желает назад забираться.

Весь ты во власти коварного духа —

как в паутину попавшая муха.

Раб ты его, перекатная голь —

правит тобой господин Алкоголь.

Где же всесильный магический Голем,

чтобы покончить навек с Алкоголем?!

Стою я на горной дороге,

и пот вновь струится со лба,

и здесь, на последнем пороге,

в душе затихает борьба

пред этой слепящей и чистой,

высокой, живой красотой:

здесь море громадой лучистой

лежит под небесной чертой,

здесь гор ускользающий абрис

навечно скрепил Карадаг,

и нам свой мистический адрес

оставил бродивший здесь маг.

Два мальчика остались на наброске,

удившие в пруду заросшем рыбку,

впечатаны во времени, как в воске,

но их существование так зыбко…

Ушли они и где-то растворились,

подобно всем объектам беспризорным,

но на листке бумаги появились

фигурки две в пространстве иллюзорном.

Могу и я остановить мгновенье

одной рукой, без фотообъектива,

реальности распавшиеся звенья

сцепить и дать иную перспективу.

Так создает мозаику Вселенной

таинственный союз души и взгляда,

и лег в ячейку памяти нетленной

набросок из бесчисленного ряда.

Над Рейном, у подножия Собора,

где римской был колонии форпост,

как мирный знак космического спора,

здесь прямо в вечность переброшен мост.

Постойте тут, не проходите мимо!

Ведь каждый миг поставлен на учёт.

И клоун должен снять остатки грима —

за смех и слёзы здесь предъявлен счет.

Хотя бы на мгновенье тут замрите —

ведь в мир содомский возвратился Лот.

Звучат здесь на торжественном иврите

Духовные Ступени – Маалот.

Звучат высокой нотой Восхожденья

библейские псалмы Небесных Сил.

Всевышний дал им новое рожденье —

и архитектор зримо воплотил.

Прочерчен выразительно и просто

периметром над пламенем свечей

весь путь от райских кущ до Холокоста —

лишь волны и дорога до печей.

А в печь ступени выше, выше, выше.

Душа взошла и ринулась в полет.

И барабанщик маленький на крыше

опять тревогу палочками бьет.

Ты только эту боль не трогай,

Мой друг далёкий дорогой!

Уж так случилось, что дорогой

пошел когда-то ты другой.

Я вынесла тебя за рамки,

закрыла дверь на все замки,

но нам обоим снились замки,

где были мы с тобой близки…

Давай оставим наши споры!

Пусть не вернуть нам той поры —

Земли еще открыты поры,

и мы берем её дары.