Талисман. Книга посвящений - читать онлайн

Двадцать две ступеньки – вверх и вниз,

лестница крутая винтовая…

Голос свыше тихий: «Не сорвись,

лёгкой жизни нет и не бывает…»

Лестница узка и без перил,

слева, справа – пустота сквозная.

Кажется, идём уже без сил,

каждая ступенька ледяная!

Двадцать две ступеньки – это жизнь.

Лёд и пламень, ложь и правда рядом.

Голос свыше тихий: «Не смирись,

балансируй и не жди награды…»

Двадцать две ступеньки – вверх и вниз,

сделал первый шаг, а там – не сетуй!

За руку мою сильней держись,

через темень мы выходим к свету.

Двадцать две ступеньки… Аноним

из подвала в спины целит взглядом.

А над нами – белый Серафим,

а под нами – сатана из ада!

Каждая ступенька – это год,

и судьба такая винтовая…

В небо

жизни лестница ведёт,

но об этом речь пойдёт другая.

Мы созданы друг против друга,

нам тесно вдвоём на земле,

и чувств остывающих уголь

тускнеет в печальной золе.

Мы созданы друг против друга,

такая уж выпала жизнь,

вращающаяся по кругу,

за поручни только держись…

Мы созданы друг против друга,

натягивая удила,

не знаем, чья это заслуга

нас друг против друга свела.

Читай напряжённую повесть

про бешеную карусель,

измучив друг друга на совесть,

какую преследуем цель?

Мы созданы друг против друга,

со взглядом сшибается взгляд,

косится зрачком конь муругий,

безумен у белого взгляд.

Но – лопнула резко подпруга,

и времени грохнул заряд,

волною швыряясь упругой

в тела, что, обнявшись, летят.

Над бездной летят друг для друга!

Какая прекрасная жизнь…

Над взорванной площадью круга

и после меня держись!

Всю страсть спрессовали в словесный заряд,

такое в беспамятстве вместе творили,

что каждый другого убить был бы рад

за то, о чём через секунду б забыли.

В духовной тщете – мы часть голытьбы —

рвались, чтоб испить из иного колодца,

губами прильнуть к измененью судьбы,

с которой, известно, напрасно бороться.

Всё мнилось, наладятся наши дела:

не золото нас защитит, а полуда

от окиси жизни, что ржой зацвела,

покуда в друзья набивался Иуда…

Защитнее олово то серебра,

скромна из советского быта посуда,

мы честно желали друг другу добра,

как дети в сочельник, в надежде на чудо.

Терпенью учусь у травы и вола,

на сердце не копится злая остуда,

не зря же до срока сирень расцвела

и голубь взлетел неизвестно откуда.

И клумпы вешали мне на уши и лапти,

два ордена двух стран легли на грудь…

Пытались и залапать, и облапить,

от их объятий не передохнуть.

«…не дорожи любовию народной…».

Она подлей истории самой;

гнусна она и столь же благородна…

Ну и идёшь к ней, шлюшке, на постой.

Какой, пусть никакой, а – академик!

З. д. искусств России – не хухры! —

которой верен не за ради денег,

да и Литве не за понюх махры.

Не честь мне оказали, дав награды,

я оказал им честь, приняв их лесть!

Ты скажешь: «Отказаться было б надо…».

Но мир – театр. И роль моя в нём есть.

Не затравить. Не взять и тихой сапой.

Сам вышел из игры. Сам превозмог.

Латаю я простреленные латы…

Железный волк меня коснулся лапой.

И лёг. У ног.

Упрямый мальчик длинноног, нескладен…

Измяв подушку жаркою щекой,

припоминает всё, что было за день

в горах, на берегу и под водой.

Скала краснела ржавчиной, и дали

казались ближе, млели облака,

плоды шиповника, зардевшись, ждали,

чтоб их коснулась детская рука.

Всплывало солнце, и сжималось сердце

от сизоватой блёклости степной…

Ты вырастал из призрачного детства,

вцепясь ступнёй в разлом коры земной.

От пуговицы русского солдата

осталась пыль. Татарского мурзы

истлели кости. Здесь плелись когда-то

волы, таща чумацкие возы.

Над Тихой бухтой был винтообразен

след самолёта. Наши имена —

на крыльях чайки, что спустилась наземь,

на мидиях, устлавших камень дна.

Ты стебельком вонзался в свод небесный.

И женщина сказала:

«Нас из тьмы

он вывел. Он помог забыть о бездне,

но что он в мире, если бы не мы?..»

Дрожало море слюдяною плёнкой,

и, замирая, видели втроём,

что даль уже не та за дымкой тонкой,

и голос звонкий смуглого ребёнка

раздался:

«Для чего живём?»

Что такое русская поэзия?

Это каждый день ступать по лезвию,

властвовать собой и знать безумие,

айсберг расплавлять в жерле Везувия!

А ещё – высокое смирение

и гордыни дерзкое сомнение,

противленье Богу, с сердцем битва,

а в конце – раскаянье, молитва.

Что такое русская поэзия?

В дебри разъяснений не полезу я.

Лучшие читатели империи —

бенкендорфы, дубельты и берии…

В каждую строфу ломились в гости

так, что женских рифм трещали кости!

Знали даже скрытых в неизвестности

сыновей и пасынков словесности.

Что такое русская поэзия?

Девочка в цветах босая, резвая

и шалава грязная, запойная,

грусть-тоска по родине разбойная,

белый вальс, смущенье гимназистки,

жар любовный в скомканной записке.

Что такое русская поэзия?

Душ сгоревших белая магнезия,

ночи без ночлега с папиросами,

жизнь с неразрешимыми вопросами,

искорка, погасшая под бровью

вслед за потухающею кровью,

запятые, точки бесполезные,

строчки с самой юности любезные

Пушкина, Кольцова, Пастернака,

выгнанная на мороз собака…

Поминая Пушкина и Блока,

с юным Бродским, юный поддавал.

Говорили, спорили; эпоха

щами пахла, как столовый зал.

Я ещё застал такое время,

а не веришь, то перекрестись!

Мне стихи мои читал, добрея,

наизусть Красаускас Стасис…

Сам себе exegi monumentum.

Я с Тарковским знался в дождь и гром,

и Вильняле, пользуясь моментом,

в томик мой плеснула серебром.

Знаю сам, замечен Кем, отмечен,

Кто велел, водя моим пером,

в затихающей российской речи

стать неразгибаемым звеном.

В Переделкине черёмуха цветёт,

старый мастер в Переделкине живёт.

Плоть изранена, и голос болевой,

самолёт ревёт над белой головой,

соколиные прищурены глаза,

пузырится холодком в стекле нарзан.

…одиночество приходит, как вина,

выпить, что ли, итальянского вина…

На пригорке фиолетова сирень,

у Татьяны Алексеевны мигрень,

бирюзовые прищурены глаза,

говорит она: «Курить тебе нельзя…

Жили рáзно мы, но рóзно – никогда,

и на этот раз минует нас беда».

…горьковато итальянское вино,

вот такое получается кино…

Самолёта оглушительный аккорд!

– Для чего перевела «Аэропорт»?

Засинели купола. В беседке – тень.

Вот бы выдумать от времени женьшень,

не бывало б виноватых без вины

и Отечественной не было войны,

замечательно всё было у страны!