Доминантную установку на любовь у девушек вырабатывают социальные установки.
Банан, наивно надеясь сделать Каллисто счастливой, раз уж у него не получилось сделать таковым себя, заявился в её расположение на ярко синей двух дверной «слепой» спортивке с заниженной посадкой, чуть ли не цепляя асфальт большими ярко-желтыми линзами противотуманных фар. С двумя квадратными съемными люками во всю крышу и отстегивающейся от задней арки дверью. Превращая её в подобие кабриолета. Особенно если опустить боковые стекла, эффект был полным! И просто шикарной «саунд-систэмз».
Сразу было видно, что бывший хозяин «Эксы» себя баловал. Позволяя «с барского плеча» и Банану на этой спортивной коляске с откидным верхом иногда побаловать и Каллисто.
То украдкой пробираясь «чигирями» по ночному Нахадаки на мелководный (как и все китайские товары в то время) «Китайский пляж». Чтобы полюбоваться на подымающиеся со дна друг за другом, сверкавшие в свете фар белой пеной, закручивающиеся полутораметровые мощные волны. Словно «тридцать три богатыря» из сказки Пушкина о царе Салтане. Что выходя друг за другом по каменистому морскому дну, разбивались у ног Каллисто, обдавая её лицо солёными сантиментами преданности своей госпоже. Которая пришла сегодня, чтобы проверить их боевой порядок. И восхититься тем, насколько они, и в самом деле, сильны и прекрасны! Словно пешие витязи. Сверкавшие в мощном свете фар спортивки своими ослепительно белыми кольчугами кружевной пены, богато расшитой бесчисленным бисером втягиваемых в мощный накат жемчужных пузырьков воздуха. Выдавая в них весьма куртуазных мальчиков! Которые невольно выходили прямо из воды, чтобы с ней позаигрывать и хотя бы попытаться очаровать её своей невыразимой у других писателей красотой и крутящимся по гальке, ракушкам, ёжикам, звёздочкам и другим зазевавшимся и выброшенным на мелководье морским обитателям изяществом. Надеясь что хоть одному из них выпадет сегодня удача коснуться её улыбающихся губ своей солёной влагой. Разбиваясь перед ней «в лепешку» о песчаное дно в поклонении неистовой преданности, словно перед богиней. Морей и океанов! Присягая ей на верность. Словно бы добиваясь если и не её руки, то хотя бы её откровенно раскрытого в этот момент навстречу ветру и морю сердца! Очарованного пахнущим водорослями свежим весенним бризом, колыханием складок её одежды ласково касавшимся её чувствительного в ночи тела: рук, ног, развивающихся волос и осыпая воздушными поцелуями губы, шею, глаза и целуя в обе щеки. По-ильичёвски горячо! Внезапными резкими порывами. Под торжественный, словно вальс Мендельсона, накат. Посреди сверкающих в такт происходящему волшебству звёзд! Словно гигантская светомузыка. Буквально вознося её к себе, как ещё одну светящуюся от счастья звёздочку, когда Ганеша выключал фары и они вместе под шумную в эту ночь рапсодию моря любовались в полной темноте внезапно огромными голубовато-белыми загородными звёздами. Подымая вместе вверх руки. И возносясь, втягиваясь без остатка в этот огромный небосвод. Как Кришна несколько тысяч лет назад периодически с той или иной из своих любимых жён улетал к звёздам. Словно галактика, «взрываясь» в её объятьях.
То на обратном пути включая на полную громкость музыку. Что он приобрёл в Японии чтобы проверить качество шарманки.
И неожиданно наткнулся на персеверацию былой любви. Лишь оживив её с новой силой в сто двадцать лошадей. Табун которых Каллисто уже еле сдерживала в своём сердце. Чтобы не наброситься на него прям в машине!
А у ней дома – включая эти и другие диски в сиди-чейнджер своего музыкального центра «Шарп» с потрясающе чистым и мощным звуком. Приобретенным им в Корее ещё до знакомства с ней. Как и другие заграничные «прелести», прельщавшие к нему Каллисто. С той же силой и нескрываемым магнетизмом, как то прелестное обрутальное кольцо всевластия, которое она уже мысленно одевала ему на палец. Чтобы полностью отдаться! В его власть. Что позволяло ему благодаря общению с Дезом и Ганимедом, следившим за музыкальными новинками, и в этом захолуйском, на первый взгляд, городишке оставаться на самом острие исторического момента. Её восприятия. Которое он менял. Своим присутствием. При самой сути её телесного существа!
И уже через пару дней после того, как он окончательно убедился в том, что уже полностью и без остатка залез ей под шкуру, Банан совершенно искренне спросил её, решая для себя внутреннее противоречие, до сих пор терзавшее его по ночам:
– Почему ты вначале нашего знакомства разводила меня то на сапоги, то на другие вещи? Неужели я тебе тогда совсем не нравился? Ты что, всего лишь со мной играла?
Ведь осознание этого унижения заставляло Банана и сейчас смотреть на неё глазами Сканды: сквозь призму возможного развода. И не доверять ей. Не позволяя себе внутренне расслабиться, довериться ей и упасть уже наконец-то в объятия её всепоглощающей любви. Полностью став Ганешей.
Благодаря женской интуиции, Каллисто всё это тут же поняла и охотно ему ответила:
– Конечно играла! – откровенно призналась она, облокотившись в постели на локоть и непроизвольно закрыв одеялом грудь. – Потому что тогда я всё ещё смотрела только на девушек.
– На девушек? – удивился он.
– А ты думаешь, мне легко было сразу же взять и вот так вот запросто снова перестроиться на мужчин? После этого «женского монастыря», – усмехнулась она, – где два года у меня перед носом мелькали одни женщины? Ведь как только я откинулась на свободу, меня встретил мой бывший парень и сказал, что он всё это время только меня и ждал. И жа-ждал, – усмехнулась она. – Я ему, конечно же, не поверила, но по совету Артемиды решила попробовать «как раньше». Но мне это, если честно, совершенно не понравилось. Он не шёл ни в какое сравнение с зечками. С которыми я, задёрнув простынями нижний отсек двух поставленных вместе двухъярусных железных кроватей, занималась сексом на зоне. Создавая там себе маленькие «кельи».
– Теперь понятно, почему ты называла это «монастырём карамелек», – усмехнулся он.
– И вначале мы вынужденно любили друг друга на зоне с Артемидой. Как все. Так как у нас по-другому там уже и не получалось, – со вздохом продолжила Каллисто. Свою горькую исповедь. – Превращая «зону особого режима», где я сидела с Артемидой, в «зону» Стругацких. Устраивая там «пикник» за «пикником». Пока охранявшие наш барак «дубачки» спали. То есть – «на обочине» восприятия охраны.
– От слова «дубасить»? – усмехнулся он.
– Ага. Но потом Артемида нашла себе подружку покруче. И мне пришлось, как говорится, «выйти на охоту». За монпансье. Вскрывая жестяные коробочки предрассудков вновь прибывающих. К нам «на службу». На «молитвенные богослужения» друг другу. Обучая их не менее трепетно мне служить. А затем буквально на коленях умолять меня снова и снова спускаться в их бренный – без моей любви – мир, – горько вздохнула она, сердечно раскаиваясь, вспоминая те минуты заключения. В их объятиях. – И поначалу я уже и на свободе всё пыталась продолжать заниматься с ней любовью. По привычке. Но Артемида вышла на полгода раньше меня и уже давно ту нашла себе тут парня. Тут же сняв за его счёт квартиру. И ни в какую не шла мне на уступки, чтобы он не начал её ревновать. А я, по инерции, так и засматривалась только на девушек. На что Артемида вначале даже руками отворачивала от них мою голову. Постоянно говоря, что здесь, на свободе, надо смотреть уже только на парней. Чтобы их использовать. Для того чтобы они покупали тебе вещи, одежду и еду. И оплачивали твою квартиру. И периодически показывала взглядом на привлекательных, по её мнению, молодых парней, проходивших мимо. А когда я снова смотрела на девушек, она командовала: «Фу! Нельзя!» И я, с сожалением, вздыхала. Я, конечно же, пыталась общаться с молодыми парнями, но все они были какие-то грубые и неотесанные. Но Артемида постоянно говорила мне, чтобы я привыкала. Они, мол, все такие. Поэтому-то я, поначалу, и тебя воспринимала, как одного из них. И пыталась, в русле её логики, разводить тебя на вещи. И если бы не ты, я так и продолжала бы тогда, по инерции, смотреть только на девушек, – откровенно призналась Каллисто. – Но ты – это нечто!
– Так почему же ты всё это время мне отказывала? Ведь, как ты понимаешь, я не собирался ничего тебе покупать, пока ты хотя бы не внесёшь залог, – усмехнулся Банан, намекая на минет.
– Ну, я всё ещё сомневалась, – призналась Каллисто. – Ведь общаясь со своим Сканда-льным другом, ты тоже был тогда далеко не ангел. Тем более что когда я уже почти решилась на отношения и повела тебя к своей прабабке…
– Чтобы она нас благословила? – усмехнулся он.
– Ты же сам помнишь, что она мне тогда сказала. Что ты меня кинешь.
– Видать, это из-за того, что я тогда плотно общался с этим кидалой. И бессознательно перенимал его повадки.
– И моя прабабка их видела, – теперь поняла Каллисто.
– Ну, так что, кому из нас ты веришь теперь?
– Конечно тебе! Что за вопрос? Тем более что ты уже стал совсем-совсем другой.
– Честно-честно? – протараторил он игрушечным голосом.
– Я же не знала ещё, какой ты, на самом деле, нежный, – улыбнулась она. – Если честно, тогда ты был немного другой. Немного грубее и настойчивей.
– Я был ровно таким, каких вы и любите! – горделиво усмехнулся Банан.
– Да. Но – не я, – напомнила ему Каллисто, закатив глаза в небо своей любви. – Если честно, ты даже ещё нежнее, чем девушки.
– Так что, теперь ты сможешь любить и мужчин?
– Да, – прошепталая вода чуть слышно. – Спасибо тебе, что ты есть. Ты вернул меня к нормальной жизни!
– А я-то думал, что теперь ты будешь любить только меня, – надул он губы.
– И как я в тебя только влюбилась? – усмехнулась Каллисто, ударив его пальчиком по надувным губам. – Ты невозможен.
– Это потому, что для меня уже нет ничего ни возможного, ни невозможного. Я кончился.
– И теперь ты – весь мой?
– Покажи мне, пожалуйста, чем ты там со своими подружками занималась. А то я пробовал делать куни Сиринге, но она это не оценила. Научи меня!
– Теперь понятно, почему Сиринга тебя бросила? – усмехнулась Каллисто.
– Нет. Я был первым, кто ей это делал.
– Думаешь? – усмехнулась она.
– Первым и единственным. – твёрдо сказал он.
– А у ней была лучшая подруга?
– Была, – вспомнил он Ахлис.
– И у той был парень?
– Нет, не было.
– Теперь ты понял – почему?
– Не мели ерунды! Они обе были вполне нормальными. Ахлис даже пыталась меня совратить.
– Ну и как, получилось?
– Нет. Она сказала, что Сиринга – её лучшая подруга. И только поэтому мне с ней ничего не светит.
– Теперь понял – почему? Ахлис просто боялась её потерять.
– Как подругу. Всё, прекрати смотреть на всех со своей колокольни! Давай уже становись нормальной, ни то я точно тебя брошу.
– Хорошо, как скажешь. Прости. Я просто пыталась тебя в Сиринге разочаровать. Ты не понял разве? Я просто ревную, глупенький. А ты уже, небось, начал в них обеих сомневаться?
– Ты была весьма убедительна! – усмехнулся Банан. Над собой. – Стерва! Давай, показывай, чем вы там занимались на зоне. Представь, что я – новенькая. И уже стемнело. – откинул он одеяло.
И Каллисто стала ему показывать, как она и её лишенные воли подруги вынужденно утешали в своих крохотных «кельях» друг друга в безвольном упоении. Бесконечно трогая друг друга – до глубины души. Со слезами то ли муки, то ли мучительно преступного счастья на глазах.
Вытаскивая из своих тюремных воспоминаний прямо на постель и демонстрируя все свои освоенные на зоне приёмы на теле Банана. С той же нежностью и усердием, с которыми она делала это тогда, пока два года изнывала от заключения.
В их томительных объятиях!
– Значит, ты уже не сторонник грубых наслаждений? – через пару дней заключила Каллисто с усмешкой. Банана в свои объятия. Когда всё-всё ему показала. И у него уже стало получаться делать ей приятно.
Только для того чтобы её тело смогло убедиться в том, что вполне себе может делать всё тоже самое, но уже – с ним. Её «куницей». И Каллисто больше никогда не приставала к Артемиде. Таким образом делая нормальными их обеих. Как Прогрессор.
– Наслаждения, как я понял теперь, не бывают грубыми, – усмехнулся он в ответ. – Только – отношение к наслаждениям. И дриады, не умеющие правильно их получать.
– Так что, выходит, что бывают правильные и неправильные способы их получения?
– Конечно. Иначе слово «грех» давно бы выбыло из употребления. Бесовки, слепо кидающиеся в пучину наслаждения и не умеющие контролировать свои эмоции, перестают контролировать и свои поступки. И в конце концов, становятся его рабынями. Бесовками не рождаются, ими становятся.
– Те, кто неправильно получает наслаждение?
– Поэтому проще отказаться от них вообще.
– Так и возник феномен Будды?
– Так в твоей жизни возник я! Чтобы ты научила меня делать куни.
– Я люблю тебя, моя куница!