Надо заметить, что вначале Ганешу, для которого на судне почему-то не оказалось свободной каюты, хотели поселить в кают-компании. И он, согласный, как всегда, на всё что угодно (тем более что внутри него неотступно клокотало то, что и заставляло его не обращать уже никакого внимания на все эти бытовые мелочи), уже растянулся было на диванчике возле общественного стола. Бегло записывая свои мысли.
В отличии от других пассажиров, вещей у него не было. И даже положить под голову было нечего. Но затем другие пассажиры, зашедшие в кают-компанию выпить чаю и наткнувшись на его неотвратимое присутствие, мешавшее им откровенно между собой поговорить о делах, заставили его пойти возмущаться к капитану.
– Спроси его: «За что я плачу вам такие деньги?»
– Пятьсот баксов!
– Не только за место под машину, но и за амортизацию каюты!
– Согласно заключённой с директором их же компании договором.
– А не возле двери на коврике!
Шумно настаивали они Ганешу на путь истинный. Социальной справедливости и прочий бред.
И лишь после того, как он громогласно исполнил все эти ритуалы подковёрной борьбы за место под солнцем, Пана тут же поселили в каюте старшего механика. Который до этого жил исключительно один – в двухместной каюте. В силу своего привилегированного социального положения на нижнюю шконку, как второе божество на судне. После капитана. И долго отказывался войти в сложившееся положение хотя бы на верхнюю шконку этого попаданца из другого по отношению к членам экипажа мира. За которым стояли незримой тенью более высшие, чем они оба, силы. Объяснял капитан.
– Взявшие у меня за это пятьсот баксов! – подтвердил Ганеша.
Капитан тут же уверил стармеха в том, что они всем экипажем сейчас что-нибудь ещё придумают. И ушёл. Думать.
– К себе в точно такую же каюту! – скрипел зубами старший механик. Всё никак не желая смириться с тем, что ему весь этот долгий – теперь – рейс придётся терпеть у себя под боком Пана. Словно занозу! В заднице.
И пару раз, не взирая на годы, подымался на мостик, раз за разом побуждая капитана как можно активнее начать думать: поселить Пана в своей каюте. Разумеется, но не говоря об этом вслух.
Но – тщетно! Капитан упрямо переключал его внимание от этого (торчащего у стармеха из задницы) вопроса, на решение уже других, не менее насущных теперь задач.
– Бессердечная сволочь!
И лишь после того, как Ганеша попросил стармеха оценить с литературной точки зрения его «Infernal love», тот надел очки, прочитал и ответил ему, что понял из этого только то, что «кто-то, – подчеркнул он, – сделал тебе очень и очень больно». Шумно вздохнул и, скрипнув сердцем, примирился с этим неудачником. Начав нормально общаться.
«Наши слёзы и страдания вербуют наших сторонников», – ещё раз понял Ганеша. И пошёл на ужин.
«Наш язык – врагов», – запоздало понял Монте-Кристо, как только его приговорили к распятию. И больше не открывал рта. К удивлению прокуратора.
Во время ужина в кают-компании Ганешу подловила уже знакомая нам Кухарка, которой так и не удалось совратить его пирожками, наконец-то поняв, что тогда ему было просто не до неё. И попытавшись взять реванш, заявила, что они «с девчатами» сегодня вечером у неё собираются. И она хочет его там со всеми нереидами познакомить. Мол, не бойся. Я буду не одна. И любезно согласилась его сопровождать.
А точнее – отконвоировать. К себе в каюту.
Так же, помимо четырёх нереид, в данный «салон» были приглашены ещё парочка симпатичных молодых сатиров из числа уже опытных бизнесменов. «Которые многому могли бы тебя научить», – подмигнула по дороге Кухарка.
Если бы они не выпили пару стопок и минут через десять-пятнадцать, когда беседа стала проваливаться в сугубо бабскую рутину, не покинули тусовку, сославшись на неотложные дела и необходимость срочно обживать каюты.
– Пока не наступило на горло время сна, – оправдывались они.
А Ганеша…
Ох уж этот Ганеша! Которого соседки по коммуналке ещё с детства регулярно обвиняли в том, что тот постоянно их подслушивает. Даже тогда, когда он достаточно подрос и уже не крутился на кухне, наливая то суп, то чай, то ещё чего, а сидел уже в общем коридоре с ногами на столе с книгою в руках и делал вид, по их мнению, что читает. «А сам только и делает, что подслушивает!» Пока они шумно общались между собой на кухне, обсуждая свои чертовски насущные проблемы.
– И интересно тебе выслушивать бабские сплетни? – мимоходом спрашивала одна из соседок, проходя мимо него в свою комнату. И прихватив сигареты, тут же выходила обратно. – Когда тебе это уже окончательно надоест? Шел бы в комнату и смотрел телевизор. Как все. Книжку-то переверни! – усмехалась бесовка. Исчезая за углом.
Он усмехался ей вслед, заметив, что книга в руках лежит нормально. И вместо этого переворачивал восприятие.
Спокойно продолжая читать. Между строк, что именно не даёт соседкам покоя.
И теперь чувствовал себя в обществе нереид, как дома. На общей кухне. И даже иногда смешил их, давая свои наивные, по их мнению, советы. Которые он снова читал между строк. Их диалогов. Делая ему скидку лишь на то, что они расценивали это как способ поддержать беседу.
– Надо же хоть что-то говорить?
– Или напомнить о том, что он не просто так с нами тут сидит? – подмигивала Кухарка. И тут же наливала ему в стакан виски, найдя его очередное замечание как внеочередной отпуск от пересудов о делах, перемывания костей всем своим близким, и повод ещё раз всем вместе выпить.
– Ну, на здоровье!
– Чтобы купить те машины, на которых можно будет серьёзно навариться! – вставил Ганеша свои «пять копеек». В этот автомат, выдававший ему уже не стакан лимонада, как в детстве, а четверть стакана виски.
– Да, за это стоит выпить! – шумно соглашались они. Заставляя его чёкаться.
Понятно, что нереиды его терпели возле себя и не решались прогнать взашей только из-за того, что его пригласила туда хозяйка всей этой цветущей от их улыбок накрытой на стол «поляны», для которых Ганеша стал тут своего рода любимцем. Видя, что их подружка всё ещё надеется на продолжение банкета. Да и просто ради того, чтобы среди них околачивался хотя бы один представитель мужского пола, превращавший своим присутствием эти сугубо бабские посиделки в некое культурно-массовое мероприятие. «Для тех, кому за тридцать». Оставаться одним почему-то становится особенно противно. А других, более молодых бесовок, среди них не было. В силу экономических и других, не мене остро повернувшихся к ним задом причин. Как та «избушка на курьих ножках»7, о печальном происхождении которой рассказала Ганеше та, которую он, для себя, прозвал Кухаркой. Ещё на открытой (к ней своими ушами) палубе. Желая не менее сказочно повернуться «к лесу передом, к нему – задом».
А затем – и все остальные. Поведав о своих не менее кривых избушках, которые всё ещё держались на плаву в этом болоте жизни благодаря их всё ещё стройным ножкам!
Да и не могли ещё молодые и неопытные наяды быть столь же ответственными, чтобы отправится в самостоятельное плавание по волнам свободного бизнеса. Тем более – в реальное плавание. За границу. Не тянули они это ни умственно, ни эмоционально. Не умея ещё столь часто сталкиваться с цинизмом и хамством окружающих и выходить из этих битв и склок неизменно победительницами. Даже если для этого необходимо было буквально переорать своего оппонента. Как те участницы реалити-шоу, что окружали сейчас Ганешау. Всё тесней и тесней. Постепенно вынуждая его общаться на всё более сокровенные для него темы. Откровенно отбрасывая то, что этими нимфами давно уже не воспринималось как табу. И даже – грязные намёки.
– Что естественно, то не безобразно! – усмехались они. Над его реакцией.
Заставляя Ганешу слегка смущаться. Но не подавать и вида. Что он другой. Раз уж он «каким-то чудом» оказался в их компании. Своим.
Чудо, при этом, умудрялось не менее чудесным образом не терять надежды. В свою Сказку. И подсаживалось к нему всё ближе. Под тем или иным предлогом погадать на руке…
– Или – ноге? – цинично усмехалась её подружка.
По мере того, как стали, по одной, выходить в туалет или ещё куда-то её новоиспечённые, не менее румяные от выпитого виски, подружки.
И пропадать в туалете без следа.
Посреди ночи, когда окончилось пойло, Ганеша тоже неожиданно захотел в туалет. Освоив эту чисто английскую манеру уходить не попрощавшись. С российской отдушкой.
Затем очень тихо прокрался в каюту к уже давным-давно спящему стармеху и тихонько лёг.
Тот шумно вздохнул, дав понять, что этот попаданец снова ему досаждает своим присутствием, и затих.
Но когда Ганеша проснулся от того, что уже облюет, и еле добежав до раковины, опрокинул в неё виски вперемежку с пирожками и прочими закусками, стармех подскочил в чём мать родила (то есть – в ночной рубашке) и стал шумно проклинать судьбу, заставившую его согласится на этого подселенца из Нижнего мира. А затем, истратив на Ганешу весь боезапас ругани, подвел итог:
– Теперь я понимаю, почему тебе сделали так больно.
– И – почему? – спросил, умываясь, Ганеша.
– Потому что ты это заслужил!
Дал какую-то тряпку, открыл иллюминатор и снова лёг спать. Пока Ганеша молча мыл раковину. Соглашаясь с тем, что стармех, конечно же, был отчасти прав.
Или всё-таки – целиком и полностью?
Утром он проснулся. Свежий и стремительный!
Судно плющилось о пирс.
В лёгкой романтической дымке утра древнейшая Япония расстилалась у его ног во всей своей вечнозелёной свежести декора.
Посреди рейса им внезапно изменили порт выгрузки. И поэтому он попал не в «НИИ Гадость», как планировалось, а в «Миазмы», усмехались, покуривая на палубе, моряки. Где была только одна автостоянка. Добравшись до которой в числе последних, Банан увидел, что хорошие машины уже раскупили другие. Пока он стоял с одним из своих вчерашних знакомых возле судна и сомневался вслух, стоит ли им вообще туда ехать? Но в конце концов они уговорили себя скинуться на такси. Хотя бы только лишь для того чтобы посмотреть на то, что там валяется. Не просто же так они сюда почти два дня тащились?
Остались только те машины, что торчали по непомерно высокой цене. Банан спросил у своего коллеги по несчастью, с которым он сюда добрался на такси:
– Какую машину и по какой цене будет выгодно купить? Чтобы потом её можно было с выгодой продать во Владивудстоке. – Так как ещё ни разу не был за границей в роли перекупщика и ничего не знал.
Они прошли вдоль сверкающих на солнце разноцветных машин, и тот, сверкая ранней лысиной, с удовольствием проконсультировал его по каждой.
– А вот эта спортивка, – сказал он предостерегающе, – вообще, тема на любителя. Её нужно брать не дороже пятисот баксов, максимум – семьсот. И то – только из-за «шарманки», – усмехнулся он, заглянув вовнутрь. – Её можно продать на авторынке отдельно за семьсот-восемьсот баксов. Но если хочешь быстро…
– Хочу!
– То за пятьсот баксов она отлетит в тот же день. Поэтому-то дилер и задрал за машину полторы тысячи, – указал он на цифры, наспех намалеванные белым маркером на лобовом стекле. – Семьсот шарманка плюс восемьсот сама коляска. Плюс пятьсот за место на судне, двести долларов погрузка-выгрузка, да пошлина. В итоге, то на то и выйдет. Если не меньше. Так что тема безнадежная. А он не сбросит. Ладно, поехал я на судно. Тут уже ловить нечего.
– Посмотрим, – усмехнулся Банан и стал ожидать дилера. С кислой миной, которая всегда помогала ему торговаться.
И терпеливо ожидать, недоверчиво пиная колеса, когда дилер подойдёт и сам начнёт впихивать свой товар. Ведь если ты пойдёшь его искать и спрашивать, то он обнаружит твою заинтересованность и станет ломить цену. Поэтому-то и надо практиковать незаинтересованность и непривязанность. Что на рынке, что в общении с девушками, наконец-то понял он отчима. Скорчив критическую мину. Что у него получалось уже давно чуть ли не автоматически, когда он жаждал хоть в чём-то усомниться. И рефлекторно тут же начинал сомневаться вслух, в душе благодаря Сократа. После того как сумел освоить его критический подход (вы бы сказали: развод) на практике.
«Вовлеченность выдает твою нужду, – размышлял Банан, ожидая дилера. – Которая этим себя и выдает. Превращая тебя в слугу чужих интересов. Поэтому никогда не стоит показывать свою заинтересованность в любом проекте. Иначе тебе придётся осуществлять его чуть ли не самому. Заставляя других, вовлеченных их интересами в его исполнение, этому ещё и сопротивляться. Тут же вспоминая, что у них есть ещё и другие интересы! Посторонние. И тихонько ненавидеть тебя, только и мечтая об их осуществлении. Унося от тебя вдаль. Делая тебя Посторонним. На их празднике жизни».
Уже давно убедившись в том, что когда он торговался, удача всегда была на его стороне! В шутку величая себя Гермесом. Ведь у него всегда получалось убеждать и склонять на свою сторону. А на рынке это – главное! Благодаря позитивному мышлению. И наличию позитивной энергии понимания. Заставлявшей других тебя понимать. И помогать тебе. Так уж и быть, мол. Видя то, какой ты и в самом деле Хороший. И не пытаешься тут пред ними притворяться. Вместо того чтобы не доверять тебе, сопротивляясь изо всех сил своим чертовски изощренным умом и упрямством.
Поэтому-то Банану, как типичному сатиру, и нравилось пользоваться идеально хорошим Ганешей и идеально умным Аполлоном. В своих интересах, разумеется! Тем более – когда все их интересы здесь и сейчас внезапно совпадали, помогая ему идеально играть свою роль. Притворяясь ангелом.
Дилер, как примчал, подошел вначале к нереиде, засевшей в чёрном универсале. Немного галантно с ней по заигрывал, видя что она уже захлопнула дверцу мышеловки и теперь никуда не денется. Всё повышая голос. А потом и вовсе что-то громко выкрикнул нечленораздельное и демонстративно махнул рукой. Обиженно отвернулся от неё и неспешно зашагал к Банану. На что та лишь с улыбкой проводила его своим всепонимающим взглядом.
Дилер неспешно подошёл и озвучил цену.
Банан – свою. И стал торговаться.
Но дилер упрямо не хотел скидывать цену, всё время тыкая пальцем в новый дорогущий магнитофон.
– Sound systems, sound systems! – повторял дилер, как заклинание, думая что до того просто не доходит. – Big price! New Wave! Very-very good systems! – всё тыкал он пальцем то в магнитофон, то в мощные колонки.
– Да хорош гудэть, – усмехнулся Банан. – Ни вэрю я в твою систэмз. Моя вэра – ка! – тыкнул он пальцем в кузов. – Да и то я уже начинаю в ней сомневаться, – заметил он, критически сморщив нос. – Как и во всей твоей систэме… обольщения.
Банан давно уже понял, что бесы понимают друг друга более точно эмоционально, чем интеллектуально, как и любое животное. Да и интеллектуально ты скорее внушаешь им свой смысл в прямом общении, чем ждёшь от них понимания. Ведь, на первый взгляд, бес неспособен думать. И ты скорее пробиваешь своим тяжелым «опытным» взглядом его первый взгляд на твою позицию, чем выносишь её как предмет на обсуждение. Ведь обсуждение это область рассудка, а потому и заставляет тебя долго взвешивать все за и против. А это слишком долго. И менее эффективно! А потому и нет особой разницы на каком языке ты будешь с ними разговаривать. Охотно общаясь с иностранцами на непонятном для них полу-русском, чтобы те напрягали своё внимание, уходя от своей точки зрения на вещи. И стереотипов поведения, мешающих им скидывать цену. Лишь изредка включая в свою речь английские слова для того, чтобы те более точно понимали его контекст. Более эмоционально, чем интеллектуально внушая им то, чего он от них и добивался! Небрежно входя в беседу и разваливаясь на роскошном бежевом диване их подсознания, вальяжно закинув ноги на подлокотник предпонимания. И подгоняя их сознание его обслуживать.
И Банан упрямо давил на своё, общаясь напрямую с его подсознанием, а не с ним самим. И его меркантильными интересами. Пока дилер не начал там себе рассуждать, вспоминая ещё и о себе. Забывая о том, что клиент всегда прав! И ты здесь – исключительно в его интересах. А потому, давай решим тут по-быстренькому, как получится, и погнали дальше. Каждый – по своим делам.
– Файв хандрит! Гуд прайс, – озвучил Банан свою цену. Ведь из общения с моряками он ещё на рейде понял, что Мийаки порт маленький, и приходы иностранных судов в такие порта большая редкость. Да и приход сюда их судна не более, чем оказия. Возникшая из-за того, что компания (экспортировавшая кругляк туда, а машины обратно) неожиданно сменила порт выгрузки леса. Так что если дилер не отдаст ему эту спортивку прямо сейчас, то будет ждать ещё не менее полугода. И за это время она ещё просядет в цене. И то не факт, что и тогда её купят. Ведь спортивка – тема на любителя. И не каждый захочет торчать на авторынке, ожидая этого любителя. Гораздо проще купить обычную «балалайку», как они меж собой называли седаны, и быстро её продать. Первому встречному, втерев ему по ушам про бешеную популярность данного экземпляра. Ведь в торговле главное – это товарооборот, а не завышенная самооценка продавца. И как следствие – цена на товар, как его учил ещё Гоголь в своём «Тарас Бульба». Поэтому Банан – его шанс от неё избавиться. А не сдать на металлолом, заплатив двести долларов за утилизацию.
– Май бизнес ноу саундсистэм, – упрямо повторял Банан. – Май бизнес – ка, – тыкал он пальцем в кузов. – Саундсистемз – май литэл перезент, – уничижительно усмехнулся Банан над шарманкой. – Май прайс – файв хандрид. Доллар, – многозначительно поднял он палец к небу. – Амэрикан доллар!
Ведь жест есть компонент речи, а не языка. Который также есть лишь компонент речи, как один из способов её выражения. Когда ты используешь и язык тоже, как бы между делом, для того чтобы наконец-то донести до другого тот смысл, который ты вкладываешь в вещи через высказывание. Постоянно оглушая собеседника по голове своими смыслами, изначально ему чуждыми. Человек неспособен думать, обрекая себя на борьбу интересов (см. «Интересов теорию»). Где тот, у кого больше внутренних Сил, тот и победитель!
В итоге, дилер поломался пару минут и, оглянувшись, увидел, что никого из покупателей на автостоянке уже нет. Наконец-то прояснив для себя его смысл: неизбежной утилизации. Заставив и дилера рассматривать этот кусок потенциального металлолома как утиль. А не как хит сезона!
Кроме той самой симпатичной нереиды, упрямо засевшей в чёрном универсале чтобы подождать, пока все уйдут, и спокойно сбить цену до восьмиста. В отличии от Ганеши милостиво позволив дилеру пойти ей на уступки без свидетелей. И ни перед кем не опозориться. Так сказать, в интимной обстановке. Разоткровенничавшись перед ней в универсале своей более широкой и светлой душой. И войдя в её нелегкое положение. На двуспальную кровать в гостинице. Если он окажется жаден до неприличия! И равнодушен к её приличным манерам. Раскатав губу на компенсацию сделанной ей скидки. На которую она тут же и наступит! После того, как заключит сделку. Острым каблучком презрительной улыбки. Как она уже не раз это проделывала, умело манипулируя мужиками и в Японии и во Владивудстоке, ослепляя их блестящей наживкой своей искренней улыбки. Которые были ей за это только благодарны. И даже начинали её невольно любить. Пытаясь взять «на память» о своём поражении (её красотой) номер телефона. Или же отметить в ресторане покупку у ней машины. А на утро, некоторые, даже немного ей завидовать.
О чём она, по секрету, поделилась вчера вечером с Ганешей в каюте Кухарки.
А сегодня снова многозначительно улыбнулась ему и его коллеге по бизнесу и поездке на такси, пока дилер отсутствовал на рабочем месте, оформляя машины первой волны покупателей. Предупредив их обоих о том, чтобы они на её «гнедую» даже не заглядывались. Иначе она им обоим глаза повыцарапывает! И, как бы в шутку, с улыбкой продемонстрировала им кошачьим движением свои когти. Тут же сделав серьезное лицо. Чтобы они в мгновение ока поняли, что она не шутит. Мол, дружба – дружбой, а пирожки – врозь! Это главный закон Кухарки. И пошли мимо неё дальше.
Взвесив все за и против и мысленно разделив цену пополам (мол, так уж и быть), дилер сбросил цену до тысячи.
– One thousand dollars. O`key?
Типа, ни тебе, ни мне.
– Ноу окэй, – замотал головой Банан. Но тут же понял, что если он и дальше будет настаивать на пятистах, дилер пошлёт его к такой-то бабушке и закроет лавочку. Ведь рынок – это прежде всего компромисс.
– No o`key? – откровенно удивился дилер, повысив голос. – Great price!
– Сэвэн хандрэд долларз. Энд ю литтл прэзэнт, – многозначительно усмехнулся Банан. Имея ввиду шарманку. Переводя это на личное – как его личный подарок! Чтобы тот побыстрее уже согласился подарить ему этот кусок металлолома, используя деньги как нелепый предлог к товарообмену. На его поощрительную улыбку!
– Seven hundred?! Eight hundred dollars, – отрезал дилер. – My finish price!
– Окэй, – неохотно согласился Банан. Уступив его напору.
И дилер завозился с бумагами. Исподлобья сурово на него поглядывая.
– You little present, – сообщил дилер с натянутой улыбкой. Закинув в багажник ещё и комплект летней резины.
– Окэй, окэй, – заулыбался Ганеша, расслабившись и заместив Банана. Понимая уже, что этот комплект он и Орфей также продадут отдельно на «Зелёном лугу». И мысленно уже потирая руки. Двойной бонус!
И дилер повёз довольного Банана в банк. Менять никому ненужные здесь доллары на йены.
Да и не было ничего удивительного в том, что иностранцы с трудом понимали, что он им говорит. Но, к своему же удивлению, прекрасно понимая то, что именно он всем этим хотел сказать. Так сказать, под этим подразумевал. Ведь он строил предложения не так, как это было общепринято, а как строку из программы на Бейсике. То есть того самого языка программирования для школьников, которым он владел в совершенстве! И столь же совершенно искренне верил в то, что раз за основу данного ему в школе на УПК языка был взят разговорный английский, то если он строит фразу именно так, как его и обучали, то именно так и надо со всеми вокруг общаться. Ведь если ты строишь фразу на русском, то совершенно не важно в каком порядке твои слова следуют друг за другом, хоть в виде бреда обгоняя друг друга или и вовсе бессвязного лепета, лишь бы ты в конце этой сумбурной речи хотя бы и сам очень точно понимал то, что именно ты всем этим хотел сказать. И твоя полнейшая в этом уверенность помогала бы твоему собеседнику с тобой соглашаться. Чтобы его не посчитали за дурака. А то ещё и сочли за умника! Не даром в России была так распространена Заумь, как отдельный стиль поэзии. И все русские с тех самых пор в расширенном носу пытались, каждый по своему, быть заумными. И откровенно плевали на синтаксис и грамматику. А кто из них поумнее, расширив от возбуждения те самые спорадические ноздри самого Ноздрёва, то и – на семиотику, смешивая противоречивые, с виду, смыслы в один блестящий парадокс. Начиная от «задам по задам за дам» и кончая от восторга! Не смотря назад, пока Зауми с её главным «наобормотом» Хармсом ещё не было. Блуждая в тёмных переулках и задних дворах предпонимания фасада нашей повседневной речи. Тогда как иностранцы, учившие английский язык ещё в школе, мучительно перестраивали у себя в голове его слова как некий сложный ребус, пытаясь извлечь из них для себя хоть какой-то смысл. Давая возможность написанной им в их сознании на базе английских слов программе в это самое время проникнуть в их подсознание, сделать там своё тёмное дело и, как и любой вирус, замести следы. Что они расценивали как лёгкое недоумение. От его наглости! Не понимая как, вообще, можно одновременно кончить фразу на глазах у дам, и, за глаза, их робко проклиная. За эти колдовские «очи черные». И за всё то, что за ними стоит, как дистрофик – за шваброй из анекдота, для любого русского барина. По-холопски прячась от них в смущение восторженных междометий. И понимая уже, что Банан говорит с ними на каком-то сугубо своём внутреннем мета-языке, пусть и на базе английского, мучительно думали, что это скорее всего они не совсем правильно с ним изъясняются. И повторяли свои фразы дважды. А то и – трижды! Боясь на него откровенно сорваться и наорать. Тогда как этот неуч и вовсе их не понимал. И продолжал упорно долбить на клавишу «ввод». Вводя в их сознание одну и ту же команду. Всё ту же и туже. Как удав на каждом выдохе всё туже душит свою жертву. Всё ту же. Пока не трескалось пенсне их терпения, а другое очко меркантилизма и вовсе не выпадало в пух и прах, и они, внезапно прозрев, не начинали с ним соглашаться. Либо программа таки срабатывала помимо его воли, и тогда результат снова был ровно тем, которого он от них и добивался. То есть в любом случае он выигрывал. И в тупости своей не знал себе равных! Причем, всё это делал он совершенно неосознанно. Лишь после, отмотав назад, с удивлением понимал то, как ловко каждый раз у него это получалось.
Не понимая того, что это местные архангелы ему в этом помогали. Реализовать старинные запасы положительной кармы. Которую Аполлон тут давно заработал, воплощаясь как кто-либо из их местных писателей или поэтов. Книжицу которых как только кто-либо из жителей этой страны открывал и облагораживал его стихами или же витиеватой прозой свою душу, тут же звонкая монетка положительной кармы падала и в его копилку. Прекрасно понимая, что тот, кто, в отличии от него, создает дурную литературу, повествуя о демоническом и негативном, готике, хороре и другим страшилкам, создает себе дьявольскую карму. Отнимая у себя удачу!
В банке дилер потребовал с него дополнительную сумму за комиссию.
– My money. My money.
И повёз его молча дальше.
Да и произношение его тогда не знало себе равных. И ласкало слух, как опера в Ласкало. Даже в тех редких случаях, когда ему всё-таки удавалось правильно построить фразу. Пусть – случайно. Включая RND. Ведь это было, пожалуй, единственное, за что «англичанка» игриво «натянула» ему тройку в году перед выпускными экзаменами, как бейсболку – на глаза, ставя ему весь год то два, то пять. Потому что когда он читал ей вслух заученные стихи, она словно бы расцветала. И вкрадчивый трепет её восторга разливался по всему классу столь бурно, что это чувствовали буквально все ученики. Даже – на задних партах. Переставая играть в карты. Непроизвольно начиная шёпотом повторять за ним. Слова его восторженного гимна! Учитель находила в его произношении какой-то врождённый аристократизм: то восхищаясь его совершенной чисто английской артикуляцией (Уайльда); то, к всеобщему удивлению, обнаруживала какую-то скрытую мелодичность слога (Петрарки)… и прочие восторженные эпитеты.
И когда Лысый после урока с угрожающим видом отводил Банана в сторону и строго спрашивал, как и где тот успел научится такому произношению?! Банан с удивлением отвечал ему, по-дружески, что ничему и нигде он не учился, а точно также, как и он, и все прочие бездари, то есть – всем классом, постоянно сбегал с её урока, делая вид, что им, якобы, сказали, что урока не будет, и стояли все сорок пять минут на гаражах недалеко от школы. Ожидая окончания урока, чтобы пойти на алгебру или физику, на которые нельзя было не пойти. Под страхом смерти! Ведь алгебру вела их классный руководитель. А физику так и вовсе – бывший директор школы. Которую сняли с поста директора школы только за то, что «в походе» один из её подопечных утонул в озере. Отбившись с двумя ещё более дерзкими бесами от остальных. Решив окунуться. А учителя, который пошёл с ними «старшим группы», так и вовсе уволили. И теперь экс-директор каждого ученика буквально «топила», опуская на самое дно за неуспеваемость. Так что Банан был единственным, кто добровольно-принудительно выбрал сдавать у неё экзамены (и за две-три недели вызубрил учебник по физике за восьмой класс, найдя его весьма занимательным), только за то, что в году эта «обижуха» угрожала ему поставить двойку! За прогулы. И сдавал у неё экзамены в абсолютно пустом классе. Весьма недовольный тем, что она поставила ему четыре. А не пять. Чтобы в году, по итогу, вышло четыре, а не три. Настаивая на том, чтобы та задавала ему дополнительные вопросы! Если она не верит, что он досконально знает её предмет. Который другие почему-то считали сложным. И выучил все-все определения!
– Это тебе за то, что ты так редко посещал мои занятия, – впервые в жизни улыбнулась ему учитель. И закрыла журнал. Давая понять, что разговор окончен.
Мол, вспомни!
– Я же всегда и везде был твоей тенью, май фюрер! А что произношение моё так нравится «англичанке» только за то, что я, как диктофон, просто читаю ей вслух эти стихи её же произношением, полностью подражая её голосу и интонации. «Слизывая» её манеру речи.
– Мол, «кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку»? – дошло до него.
Конечно же, Лысый тут же попытался взять на вооружение его приём. Который Банан делал исключительно бессознательно, так как ему почему-то безумно нравилось её произношение. Такая уж у него была работа – наследие чужих престолов!
И пусть не сразу, но раза с третьего (или даже с пятого) Лысый тоже получил пятёрку! И не одну. «Подтянув» английский. Так что, как говорится, рекомендую!
И за оформление машины – в таможне. Раз тот щедрый только на улыбки. Не понимая всю сложность организационных процессов. Которые дилер изначально мысленно и закладывал в усреднённую цену.
– Customs, – настойчиво повторял дилер, протягивая руку. Думая, что до Банана не доходит (что его разводят). – Hundred dollars. The price of customs clearance in my city. Hundred dollars! Hundred dollars!
– Да хватит уже хандрить, – улыбнулся Банан, не разобрав на слух его тарабарщину на английском, которого он толком-то и не понимал. Но сообразив, что дилер «не мытьем, так катаньем» отрабатывает у него свои деньги. – Так вот для чего ты мне «летник» сунул! – улыбнулся Банан, осуждающе мотая головой. И достал деньги.
На что дилер понимающе натянуто улыбнулся и молча протянул при нём деньги в окошко. Мол, не я это придумал.
Как только они отужинали, его вновь пригласила «к себе» подружка Кухарки. Которая уже не решалась пригласить его сама. Весьма смущённая тем, что у ней с Бананом вчера так ничего и не произошло. Молча понял он. Существенного. И попросила его сходить купить какое-нибудь виски.
Банан побрёл наугад по вечернему посёлку и наткнулся уже в темноте на автомат. Кнопки которого тускло подсвечивались. Сунул деньги, выбрал самое дешевое виски и заявился в гости «не с пустыми руками».
Но попробовав это адское пойло, нереиды дружно сказали, чтобы тот сам и пил этот мерзкий напиток.
Заставляя его им давиться. Пока они пили свой. С романтической отдушкой. Видимо, желая отомстить ему за то, что он попытался на них сэкономить. А может быть – и за то, что у Кухарки с ним так ничего и не вышло. Когда он так и не вошёл в её затруднительное положение. На шконку. А вместо этого вышел в туалет и был столь же неотвратимо поглощён этой неизвестной науке субстанцией. Жадно проглатывавшей, отвратительно причмокивая железной дверью туалета, в тот памятный вечер одну за другой, как болотная трясина, этих холостячек. Как холостые гильзы отлетавших одна за другой в свои мечты о счастье их подруги.
Впрочем, название этой научно-непопулярной анти-материи всем давно известно. Ибо она ещё со времён Хрущёва уже поглотила всю Россию. Который её и про… пил. А вовсе не Горбачёв, который всего лишь вытер ему задницу. Нанеся на бумагу на Мальте то, что тот вместе с ним и со-творил.