И нож, и камень выпали из ослабевших ладоней, полилась ручьем из носа кровь, мгновенно запачкав белую засаленную майку. О.Н. все еще в сознании.
–щелк-
____
Запись 000039. 10.09.2024. Время неизвестно.
Природа во всей ее осенней красоте– ярко пламенеющие деревья, будто бы танцующие в воздухе листья, оранжевое небо. Весь окружающий мир приобрел слегка апокалиптические оттенки. О.Н. сидит под кроной дерева в окружении лиственного покрывала.
"В быту подростковой жизни я мало чем отличался от сверстников. Мы все как один предавались депрессивным настроениям, поддаваясь модным веяниям и желаниям выставить себя как можно более загадочными и интригующими. К примеру, я, как и рассказывал раньше, каждое утро просыпался с мыслью: "Все бессмысленно…", которая давила на меня с такой тяжестью, что я действительно ощущал себя парализованным. Вскоре наваждение проходило и мои конечности обретали жизнь и способность поднять мое тело с дивана. С тяжелой головой и не менее тяжелыми уже не по наитию мыслями я ковылял в ванную, окунал голову под струю душа и уже через минуту туман выветривался из головы, а щели превращались обратно в глаза. Так я обретал заново способность видеть. Мое вечно унылое лицо в отражении, как и всегда блестевшего образцовой чистотой зеркала не доставляло никакого удовольствия, а менять что-то я не видел смысла– все прошлые попытки в отсутствии конкретности не увенчались успехом. Что менять, я не имел понятия, и все перемены приобретали профанативный характер– казаться, а не быть. После недовольных разглядываний отражения взор опускался к телефону в левой руке и пальцы, послушно следуя направлению мысли, нажимали все ту же комбинацию, включая плеер с той самой песней. Едва она начиналась, я в свою очередь начинал приводить себя в порядок. Пока пропитанный безысходностью голос через уши добирался в самые темные закоулки души, заставляя тьму, обитавшую там, сгущаться и дрожать от возбуждения, мои руки мылом и водой разглаживали складки на лице, превращая его в маску. В глазах не было и намека на печаль, а на лице застывала пустая полуулыбка. Люди смотрели на нее и верили ей. Все верили ей. Все! К моменту, когда я заканчивал умывание, песня сменялась на следующую по списку. Уже без вокала, но все такая же по-тихому мрачная, мелодия текла медленно и тягуче, словно варенье, изредка ускоряя свое течение. В считанные секунды я напяливал на себя безвкусный костюм, продевал ступни в обувь и направлялся к двери. Именно на этом моменте ручеек мелодии резко перерастал в бурный поток с водопадами, подводными и подпирающими берега камнями, мелями. Пока я, стиснув зубы, спускался по ступеням вниз, она добивала меня сверху своими размашистыми ударами, заставляя согнуть мои и так сутулые плечи, стремясь сделать ниже, чем когда-либо, буквально втаптывая меня в ступени. Когда я выходил на улицу, вместе с потоком холодного воздуха поток иной сталкивал меня вниз, толкал в спину, подымал в воздух и опрокидывал, заставляя мою душу испытывать боль, которую я себе представил, боль, которую с готовностью принял, как свою собственную. И снова боль, подкрадывающаяся сзади, чтобы выпрямить осанку и ровно вышагивать слева и позади меня. Я поднимался и падал, поднимался и падал. И вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь и вновь я падал и подымался и душа начинала истекать кровью, вопя так громко, что казалось, будто прохожие ее вот-вот услышат и побегут в панике прочь, прочь от этого крика, прочь от этой всепоглощающей грусти и злобы, прочь! Но все происходило у меня внутри, навеянное фантазией, плавным пируэтом перетекшей в реальность, однако моя маска не давала трещину, не прогибалась под весом бушующей бури, ни на миллиметр не сдвинулась в сторону, а все так же молчаливой улыбкой смотрела на мир. Когда я подходил к пункту назначения, то уже был выжат как губка и в моих внутренностях более ничего не было. Я не радовался и не печалился, не злился и не обижался. Я становился ничем, пустышкой, безэмоциональной куклой, которая выполняла все требования учителей, не говоря и слова против. И та музыка, та бесконечная река, тот бурный поток неистребимой печали– они теряли свою силу, фоном отдаваясь в моем воспаленном сознании и не затрагивая его, словно бы проплывая насквозь подобно дымке. В такие моменты было намного легче. Я крутил в голове эту мантру: "Нет смысла в жизни, нет смысла в тебе, нет повода жить, нет повода умирать, нет повода ни к чему, нет-нет-нет!" и она прочно укладывалась в извилинах, как сироп протекает через решетку в полу, но не проваливаясь на самое дно, в то же время как бы становясь их неотделимой частью, новым слоем, который не чувствуешь, но знаешь– они есть. Как раковая опухоль, не отдающаяся болью, но гораздо хуже. Ведь какие-то шансы на победу рака есть, а вот по отношению к своим мыслям– нет. И с этой мыслью ты проводишь день, вечер, ночь. И засыпаешь… Сон уносит тебя вдаль, туда, где снуют образы, заметные, но не задевающие сознание, яркие, но не слепящие, четкие, но незапоминающиеся. Но всегда– ВСЕГДА! – тебе начинает сниться что-то приятное, хорошее, эйфорирующее… и тут бац– и будильник! И снова эта тяжесть, снова эти мысли, снова эти мелодии, снова этот поток безысходности. Снова, снова и снова… Выхода отсюда нет и никогда не будет. Я заперт здесь, я же и узник, и пленник в одном лице, я все и я ничто. Я...."-резкие помехи, шипение.
Но изображение все еще стабильно– О.Н. медленно достает нож, пробует пальцем острие, проводит ножом по запястью. Супротив ожидания кровь, капающая прямо в огонь листьев, не запекается, не принимает вид черных чернил.
–щелк-
____
Запись 000040. 01.10. 2024. 03:44
Вокруг ничего и никого. О.Н. полон печали. Боль снова отражалась на его изможденном лице. Борода колтуном торчала во все стороны. Совершенно белая.
"Размышляя о своей молодости, я окончательно уверяюсь– если кого-то и можно винить во всем, то исключительно меня. В своей молодости я относился к особому типу людей– мы не выносили радости и оптимизма. Это не вписывалось в нашу картину мира, в наше внутреннее ощущение его, в наше восприятие. Улыбка и смех для меня казались страшнейшей патологией, болезнью, которую надо было как-то излечить, убрать. Я смотрел на улыбающихся людей и не понимал, как– КАК?!– они могли стать такими! Ведь они же являются людьми, у них есть разум и мышление, способные осознать окружение, дать ему правильную характеристику, так как же они могут все еще улыбаться? И речь идет не о притворной ухмылке, которую мы натягивали по стандарту, как видели чужое лицо, а о настоящей, искренней! Моя улыбка была ложью, преисполненной иронии и сарказма. Одно время я всерьез полагал, что и они притворяются, что такие же нормальные, как и я, что просто играют свою роль в постановке, именуемая "жизнь", на деле показав себя куда лучшими мастерами своего дела, нежели я сам, словно бы говоря мне: "Смотри, как надо, салага!" Но нет! Их глаза не переставали быть и являться опровержением, потому что притворяющийся человек контролирует лицо, не отпуская его ни на миг даже наедине с собой, не обделяя вниманием и эмоции! Единственное, что неподвластно этому человеку– его мысли! А мысли всегда отражаются в глазах, выдают весь маскарад с головой. Воистину лишь жалкие единицы из миллиардов способны сохранить аутентичность принятого образа, поддерживая его целостность, вовремя латая трещины. В глазах остальных же отражалась неподдельная радость, не иначе как вызванная форменным безумием. Это стало одним из самых больших моих жизненных разочарований, и я ничего не мог с этим поделать."
Белые пауки кистей рук его переползали с коленей на живот и с него снова на колени, то и дело сплетаясь в борьбе.
"Недавно я ходил на театральную постановку– дико дорогую, подготавливаемую на протяжении целого года, если верить розданным флаерам. Как и всегда, когда я ходил в кино, театр или просто выступления на публике, так и здесь я вновь видел их– танцующих, чревовещающих, упоенно игравших свою роль с улыбками во всю ширь своих ртов. Их оскалы не позволяли меня чувствовать себя комфортно– я был словно не в своей тарелке, но продолжал смотреть не отрываясь. Ох, как же это порой бывает мучительно и тоскливо: ты сидишь, взираешь со своей ложи на весь этот каламбур, где все поют, резвятся, смеются и так реалистично изображают радость, что и сам невольно начинаешь в это верить! И музыка… непривычно веселая и громкая, она словно подчеркивает, выделяет эту радость и заставляет обратить на себя все свое внимание. Пробирается глубоко в тебя и внутри все сотрясается под ее неистово отплясывающие ритмы. А люди все танцуют и поют, ну никак не прекращая радоваться– даже тени сомнения при сосредоточенном наблюдении не проскользнет, а при наличии потаенного это априори невозможно! И все скалятся и скалятся, все время на протяжении всего шоу, словно кто-то взял скрепки и ремешки, зацепил одними концами уголки их ртов, а другими– где-нибудь за ухом, заставляя губы растянуться в ужасной улыбке, но вот что он делает с глазами, заставляя их так пылать в полумраке, никак не удается узнать! И ты смотришь на это, вынуждая себя не отворачиваться, продолжать глядеть в бесплодном ожидании того самого момента, когда треснет маска, при следующем же обороте готовая вновь стать целой!.. Ты даже не можешь встать и пройтись с целью прогнать кровь по телу, возможно, из-за прилива крови начать соображать лучше, тогда все, что в данный момент шевелится внутри тебя, так это понимание, не дающее тебе покоя– ты и впрямь чувствуешь, что не так, что не должно быть таким, каким оно выглядит, что все идет не по нужному сценарию! И ты еле-еле дотягиваешь до конца шоу, в то время как твое сознание неистовствует! Затворяются кулисы, и ты словно в состоянии опьянения бредешь прочь от сцены, спотыкаясь о каждого встречного, ни секунды не уделяя им на извинения или взгляд, полный презрения. Добравшись до тихого и укромного места– может, уборная, может, пустынный зал, а может и задний двор театра, куда никто не выходит, потому что там грязно и сыро!.. ты просто прижимаешься спиной к ледяной стене и сползаешь вниз, суешь наушники в уши, включаешь нужную композицию и начинаешь воспроизводить шоу в своей вариации. Тогда фатовская радость на белых лицах сменяется грустью, уголки губ опускаются, смех заглушается рыданиями, и полная неисправимого оптимизма песнь переходит в завывание!.. И танцующие тела– эти жалкие марионетки из шелка и картона! – опрокидываются на землю, продолжая заламывать руки и с хрипом выпускать воздух из легких! Нет больше ни счастливого конца, ни просвета в конце туннеля– есть лишь рефлекс к страданиям, возведенный в абсолют… И ты– ты, автор сего выправленного произведения,– делаешь его всепоглощающе великим, заполняешь его своей душой и твои эмоции, твоя энергия направляет себя на его визуализацию в том варианте, в каковой он должен был существовать с момента своего создания на обрывке бумаги, отмеченный родившейся идеей! Твое произведение великолепно, по-настоящему идеально и ты… испытываешь невероятное удовольствие при его созерцании настолько, что присоединяешься к нему, становишься его частью! Растворяешься в нем со всеми концами. Проникаешься его феноменом и тебя захватывает такое странное, возвышающее чувство, уносящее тебя вдаль… вдаль… вдаль! Тяжелые пассы композиций бьют тебе в голову, тела то взлетают, выписывая неистовые пируэты, то снова опадают подобно этим листьям, сотни глоток надрываются в мучительных криках, тысячи им вторят, а слова словно стрелы бьют прямо в сердце и в это же время сцена раскручивается на месте, рябит, мелькает в глазах, отчего возникает чувство падения и полета одновременно, пусть бы ты и оставался сидеть на одном месте… несясь вниз, вниз! И тут– удар! И вновь ты возвысился и снова несешься вниз! Удар, подъем, удар, подъем, удар, подъем и дальше, дальше, дальше! В конце концов ты лежишь навзничь где-нибудь в укромном месте и холод вот-вот закует твое тело в ледяные кандалы. Но тебе это неважно– только что ты создал новое шокирующее произведение, поражающее собой. Легкая грусть ручьями разливается по спине, у твоего подножия обращаясь змеями, устремившимся к глазам осознанием, что этого больше никто не увидит. Ты просто утираешь лицо от слез и идешь неспеша домой.
–щелк-
____
Записи 000041-44 повреждены. Аудиодорожка восстановлению не подлежит. Видеоряд сохранился на тридцать один процент, увиденные кадры не вносят ясности о своем содержимом: в основном это пикселизированый силуэт женщины, которая очень часто улыбается и смотрит в кадр. Сказанное ею остается неизвестным. Место, где производилась съемка– аналогично. Единственно, что остается очевидным по итогу сорок четвертой записи– О.Н. убивает ее и хоронит в неизвестном месте.
____
Запись 000045. 23.10.2024. 11:13
Начинается сразу с обширных помех. Картинка то отсутствует, то вырисовывается силуэтами– расползаются по экрану. Сквозь шипение слышен женский плач.
"Здравствуй, мой дорогой зритель. Рад видеть меня? Нет? Ну ты и…" – экран гаснет, помехи,– "Ты напрасно заставляешь меня злиться! Видишь ли, я сижу в компании очень приятных людей, которые так и жаждут начать настоящее веселье, понимаешь? Будет очень неприятно, если кто-то из них во время развлечения протянет ноги, а?"– вновь помехи, – "… уже, не в моих интересах попусту проливать кровь. Нужна другая причина! Так, давай подумаем, по какой же причине я явился в эту прелестную квартирку на окраине Мюнхена? Хм… жажда убийств? Не-а. Желание поиздеваться? Хм… нет? Желание торжества справедливости? О да! Хотя это выглядит как перефразирование."
С этими словами силуэт О.Н. резко встал, чем вновь напугал два широких белых пятна. Судя по голосам, это мать и дочь. Экран темнеет– О.Н. перенес камеру. Вновь белый шум, темнеющий по линиям трещин.
Изображение стабилизируется: вид на диван сбоку, перед ним находился журнальный столик. Неопознанный мужчина со связанными руками и ногами полз к жене и ребенку, невнятно постанывая. Видя это, О.Н. рывком приблизился, но удара не последовало. Вместо этого он вытащил кляп изо рта, чтобы послушать мольбы на немецком.
Перевод прилагается:
"Пожалуйста, не надо! Мы же ничего не сделали! Просто возьми наши деньги и уходи, прошу!"– при этом мужчина не переставал ползти к родным.
"Я не понимаю ни слова из того, что ты там бормочешь! Четче говори, не то худо будет!"
Мольба в лице мужчины сменилась ужасом. О.Н. это заметил и рассмеялся.
"Но-но, рано себя хоронишь, приятель! Я ж не мудак какой– приходить и убивать людей ради денег не моя прерогатива! Расслабься, друже!"
Кадр вновь слился в сплошное серое пятно, но звук в порядке.
"Не говорю по-русски, но прошу тебя, прошу– бери все, что хочешь, только не трогай нас!"– "Ты, кажется, тупой, да?"– глухие звуки ударов об пол, – "Тук-тук! Есть кто дома? Айм нихт брешен!" – и голос О.Н. изменился на тонкий гундеж,– "Моя-твоя ни понимать, ферштейн?" – снова помехи, – "Мне нужна только справедливость. Только и всего! Э-э жастис, ферштейн?"
"Н-но м-мы же ни-ни-ничего не сделали! За что ты нас мучаешь! Мы хорошие люди, истинные патриоты своей страны, дружная сем.." – последняя фраза была прервана новым приступом смеха,– "Почему вы смеетесь?!"– "Я сделаю вид, что понимаю то, что ты мне пытаешься впарить, но, будем честны– тебе это не поможет! А знаешь, почему? Потому что ты лжешь! Ага?"
"Я-я не понимаю, чего ты от нас хочешь?!"– картинка вновь начала показывать; отец семейства пытался утереть слезы.
"Тогда я покажу на руках. Уж это-то ты должен понять."– О.Н. пальцем ткнул в девушку, – "Эта падаль каждый день обворовывает в компании таких же, как она, ублюдков, детей помладше и послабее. Сколько лет твоей дочке? Тринадцать, да?"– показав на пальцах римскую тринадцать, он дождался кивка и продолжил, – "Так вот, призываю ознакомиться с твоей дочерью снова! Клара– высерок рода человеческого и будущая преступница, которая будет рулить целым прайдом преступников, как сейчас рулит своими смуглыми согражданами. Крайм, понял, да? Крайм! Ты знаешь, что она делает с теми бедолагами, у которых нет для нее денег, которые она с них требует? Приказывает друзьям избить их, а после бьет мальчишек по яйцам! Вот, смотри– на пальцах показываю– твоя дочь… бьет… детей… по яйцам, ферштейн? Да-да, твоя принцесска! А после, к слову, она угрожает своим жертвам, чтобы ничего никому не рассказывали, потому никто еще ничего не знает. Или знает, но рассказывать об этому будет не совсем… политкорректно. Это слово ты точно поймешь, но это не имеет значения. Твоя дочь– бастардо… порка… путана, кажись. Капиш?"
Глядя на девушку, отец улыбнулся, сразу поняв, что ему пытались показать.
"Все правильно! Моя красавица проявляет доминантные качества, выказывает характер лид!.."– договорить он не успел, так как О.Н. крепко приложился подошвой по его лицу.
Поднялся шум, который быстро замолк, едва лезвие ножа приблизилось вплотную к щеке девчонки.
"Твоя малышка, герр Охман, это ущербный биомусор и отброс общества! М-м-м, вот что! Надо мне ее нашинковать и скормить собакам!"– О.Н. действовал быстро– снова двинул носком ботинка главе семейства Охман, коротким рубящим ударом вырубил мать, схватил девушку за тонкую шею, после чего приставил острие ножа к виску. Минуту спустя мужчина сидел на коленях и шепотом умолял О.Н. не причинять ей вреда. Жена зашевелилась и присоединилась к мужу. Никто и не думал поднимать шум. О.Н. проворчал:
"Клара Охман, официально отмеченная в документах дочь Дедерика Охмана и Аделины Охман, урожденной Беккер. Не желаешь ли ты сказать пару ласковых на прощание дражайшим родственникам?"– девушка не находит в себе силы ответить, не понимая ни слова из сказанного; лишь подкашивались ее ноги и вырывались всхлипы. Светлые брючки в районе паха быстро потемнели от хлынувшей мочи.
"Пожалуйста, пощадите мою девочку, умоляю! Она– мой наследница, моя кровинушка, вы не посмеете его тронуть!"– рыдала Аделина.
"Эх, вот почему русский язык не стал языком всего мира? Я бы сейчас думал не о том, что значит то или иное "бр-р-вархтер-мольшб!", а о том, что все еще не сделал. Кстати, об этом!"– отвернувшись вполоборота от камеры, О.Н. сделал что-то, что заставило девушку реветь от боли. В следующую секунду он выпрямил свою руку и потряс окровавленным куском ее уха. Кажется, она потеряла сознание– криков больше не слышно.
"Нет, прекратите, пожалуйста, не надо больше, прошу!"– распласталась перед О.Н. Аделина,– "Я сделаю все, что пожелаете, только отдайте мне моего ребенка!"– его ответ заглушается помехами, но она пугается,– "Я не понимаю!"
И вместо ответа О.Н. отпускает ребенка и достает из кармана джинсов скомканный кусок бумаги. Нет, это не бумага, а фотография.
Аделина Охман изменилась в лице. Побледнела, уставилась в никуда. Пока она борется с собой, О.Н. спокойно подтягивает обмякшее тело к себе, не отрывая взгляд от женщины, проявляя нестандартную готовность к терпению.
"Я изменяю тебе."– вдруг сказала женщина.
О.Н. топнул ногой.
"Не все! Давай еще!"– "Прошу вас, хватит!"-"Нужно больше сведений, куда как больше!"
Супруги переглядываются. Его глаз не видно, но вот ее смотрят уже не с таким ужасом.
"Это не твоя дочь, Дедерик, прости меня! Сиджи…"
Едва заметная склейка– несколько минут записи было вырезано и она продолжается с вопля герра Охмана.
"…ая сука!"– предположительно, в удаленном фрагменте была озвучена информация, представляющая угрозу для обладателя камеры. Это окончательное предположение, так как версия с истязаниями Дедерика Охмана не вписывается в общую картину– скорее всего, он сам исполосовал себе лицо собственными ногтями.
"Еще!"– потребовал О.Н.
"Разве вы не видите, что с него хватит, я уже и так много рассказала!.."– она умоляюще сложила руки и замотала головой.
"НЕТ!"-рявкнул О.Н.– "Ты скажешь все! Иначе…"– "Еще я собиралась отравить тебя. Яд уже готов."– не дожидаясь новых угроз, крикнула женщина своему мужу, стараясь не глядеть в лицо их мучителю.
Дедерик Охман начинает плакать и колотиться затылком о диванную подушку. Девочка все еще лежит без сознания и, глядя на нее, он начинает кричать.
"Убей ее! У тебя же нож, УБЕЙ ЕЕ!"– бушевал Дедерик, умолкнув сразу же, едва О.Н. приблизил лезвие к груди подложной дочери.
"Думаю, о твоих грешках и говорить не стоит, а, законопослушный гражданин?"– Дедерик утвердительно кивнул, – "И… что мне с вами делать?"– в ответ снова молчание,– "Ненавидишь жену, да? Ненавидишь ее за то, что посвятил ей лучшие годы жизни, а она отплатила тебе вот так, да?"– "Я знаю эти слова… Да!"
Аделина даже не пытается вмешаться и О.Н. довольно смеется, погрозив обоим указательным пальцем. Чуть потянувшись, хватает камеру и, шепнув "Надоело мне это.", устанавливает прямо на спине у девушки, поворачивая объективом к Дедерику.
"Вот что– я развяжу тебя и ты решишь, что с ней делать. Идет?"
Дедерик был шокирован внезапным немецким говором, но кивнул, после чего О.Н. кинул ему нож, снимая, как руки судорожно хватаются за костяную ручку, долго и неуклюже разрезая путы. Не успела лопнуть последняя нить, как он накинулся на жену и прижал лезвие к ее горлу. Она не пыталась шевелиться, но пыталась умолять о пощаде на протяжении трех минут, пока он все никак не мог решиться. Только услышав шепот О.Н. "Ка-арла-а…" , Дедерик Охман убил свою жену, нанеся ей сорок ударов ножом. Первое впечатление– аффективное состояние, угнетенность сознания, – оказалось неверным.
"Ну же, убей меня. Мне больше незачем жить. Все, что я любил, все оказалось фальшивым. Убей меня, потому что я не смогу с этим смириться!"– герр Охман до самого конца записи оставался в здравом уме и трезвой памяти, проявляя лишь нормальные и здоровые эмоциональные реакции на тяжелую стрессовую ситуацию, сохранив связную речь и способность к причинно-следственной связи.
"А с ребенком что?"
"Да пропади она пропадом!"
"Как знаешь!"– тем не менее герр Охман позволил О.Н. хладнокровно раздавить голову ребенку и сразу О.Н. вышел из комнаты, продолжая съемку до самого выхода.
–щелк-
____
Запись 000046. 23.10.2024. 22:34
Камера вновь придвинута почти вплотную к экрану телевизора, центрируясь на лице нового ведущего "И снова чертово сегодня!".
"А сейчас у меня для вас вновь найдутся не очень хорошие новости– новое жестокое убийство в Мюнхене! Жертвы– семья Охман, состоящая из Дедерика Охмана, его жены Аделины и их дочери Карлы. Обстоятельства– неизвестны, прибывшая по тревожному звонку полиция в ту же минуту оцепила квартиру и выставила охрану, объявив так же "нулевую информацию". Соседи предполагают, что отец семейства впал в состоянии бешенства и убил своих родных– в их семье не всегда все было спокойно, так и нынешний день проходил в криках и ругани. Со слов анонимного источника у Аделины Охман обнаружены обширные повреждения черепа и множественные ножевые ранения в область груди и живота. Судя по всему, герр Охман бил ее по голове чем-то тяжелым, но ему показалось мало. Оружие убийства не найдено, но это определенно нож. Дочь была убита иным образом– ей разбили голову. Самого же герра Охмана нашли мертвым на кухне их квартиры. Он вскрыл себе вены другим ножом. Все бы ничего, но полиция нашла несостыковку в показаниях соседей– одни утверждали, что день был абсолютно похож на предыдущие и ничем не выбивался из ряда вон, но вот соседка, живущая в квартире ниже, заявила, что в квартире был так же слышен незнакомый мужской голос. По их описанию голос был грубый и хриплый, притом его обладатель периодически надрывно кашлял. Вероятно, кто-то был в квартире в момент убийства. Кто же это? Убийца-сообщник или случайный свидетель? Именно этим вопросом и занимается наша полиция. На этом все, переходим к следующим новостям– крейсер "Нотариус"– ну и придумывают же эти моряки! – потерпел кр…"
Раздался щелчок и экран телевизора погас. Камера развернулась к О.Н., кормившего из пипетки котенка.
"Даже бесчеловечные способны проявлять человечность. Даже после всего, что натворили. Правда?"– жуткий, немигающий взгляд.
–щелк-
____
Запись 000047 повреждена.
____
Запись 000048. 09.11.2024. 23:12
В кадре было лицо О.Н. и расположенный перед ним аквариум. Он был пуст. Свет лампы освещал его бледное лицо снизу.
"Эта маленькая стеклянная штуковина не вылезает у меня из головы. Казалось бы– обычный аквариум, абсолютно пустой. Ничего не стоит, никакого следа в душе. Но что-то все-же было!"
Шепот О.Н. скрипел в динамике.
"Я долго думал над этим. Погружение в мысли было настолько глубоким, что я пролежал, не вставая три дня с постели. Ничто, кроме скоротечных и бессвязных снов, не мешало мне блуждать по пустынным галереям моего разума, чьи стеллажи изредка украшали (иначе этого не сказать, так как, по большей части, они были пусты) книги в твердом запыленном переплете без каких-либо намеков на автора и даже названия. И я наткнулся на одну тонкую книжонку, тут же заграбастав в свои руки. Когда я ее открыл, моему взору предстала пустая страница. Лишь малюсенький глаз укоризненно смотрел на меня, подозрительно похожий на мой же. Следующая страница представляла собой детский рисунок– что-то, по всей видимости представляющее собой черепаху, сидящую в аквариуме, тревожно поглядывающую в сторону странного, даже уродливого, лица. И детский, крупными буквами, почерк довершал творение ребенка. Вот что я прочитал: "Мне семь лет, ура! Совсем скоро я иду учиться в школу, где заведу новых друзей и полюблю девочку, буду учиться на одни пятерки и слушаться старших!" Кто этот дурак? Что за абсурдно-убогая мысль? Дети не должны так думать, ведь они же как никто другой могут чувствовать ложь, потому как их мысли ничто иное, как клубок сплошного вранья и уверток, разве нет? И чем дальше я читал, тем больше убеждался– автор этой поразительной в своей бредовости макулатуры ненормален! Ненормален! Столько радости из-за какой-то мимо пролетевшей бабочки… Тьфу, что за ересь? Откуда это в моей голове?! И тут голос мне ответил: "Это твое, Олег!". Я не согласен, не помню такого! Не помню, чтоб я когда-либо радовался по утрам, да и вообще хоть чему-то. Эта писанина у меня в руках… тут столько слов "поразительно, невероятно, великолепно, экстраординарно, вдохновляюще, прекрасно!" и других не менее лестных фраз. Я стал листать страницы дальше. Я увидел, насколько рано я превратился из веселого мальчугана в бестолкового чурбана, видел этот процесс своими глазами. И вспомнил… кое-кого. Одного забитого мальчишку из дома напротив. В его квартире всегда горел свет, а вопли его мамашки разносились по всей округе, выводили из себя. Я думал, что она это делает специально, будто ей нравится звук собственного голоса, и частенько кидал камешки, особо прицеливаясь в окно того мальчика. Мне тогда было уже десять. Мы познакомились на игровой площадке, там же все время и играли. Так мы оба полюбили шахматы, которые я по его просьбе в один прекрасный день принес туда. Тогда же привлекли внимание толпы ребят, игравших в футбол, заставив их напряженно смотреть за партиями в течении часа. Он побеждал, я давил обиду за то, что мне не поддавались. Потом вопль его неуравновешенной матери разносился по всей улице и он, сверкая своими пятками, улепетывал домой, обычно выходя на следующий день, но однажды неделю его не было видно, пока он не появился снова: на лице красовались здоровенные фонари, а два пальца правой руки были сломаны. Я рассказал об этом родителям, но меня отослали прочь, сказав не лезть не в свое дело. Тогда я начал рассказывать об этом всем подряд. То еще зрелище: "Исвините, помогите пожалста! Моего друга мама бьет сильно!" А в ответ: "Сынок, отстань со своими дурацкими шутками, иди лучше родителям помоги!". Никто не захотел не то, чтобы помочь, но и просто выслушать. Тогда я позвонил в полицию. У меня узнали адрес и номер квартиры, сказали, что разберутся. Наверно сработало, потому что после этого синяки и ссадины на моем друге детства больше не появлялись. Он был мне очень благодарен. Как выяснилось, я стал его первым другом, а также тем, кто попытался ему хоть как-то помочь. Мы проводили все свободное время на улице, то играя в шахматы, то гоняя мяч с остальной детворой. Стоп… поправка… Играл в мяч я, а он в это время сидел один одинешенек рядом с незаконченной партией, терпеливо дожидаясь, когда я набегаюсь и вернусь к нему. Он был очень застенчив и его многие ребята не любили. Частенько я слышал их перешептывания в стиле: "А давай, мол, шнурки ему подожжем и заснимем на видео?" Тогда жутко за него испугался и, стащив из дома отцовский нож, начал им угрожать. Разбирательства между родителями, мой синий от ремня зад и куча других неприятностей вроде попыток отвезти к детскому психологу. Тогда я для себя уяснил, что если ты вступишься за кого-то, то тебя накажут. Типично детский анализ собственных действий, исходивший из последствий. Ограниченный, бессмысленный, беспощадный. После того случая ребята узнали о моем наказании и осмелели. Они начали задирать моего нового друга, а я не мог ничего сделать из-за страха быть наказанным. Я просто смотрел на то, как его унижали и ничего не делал! Было очень паршиво! Чертовски паршиво! После окончания очередных издевок я приглашал его домой и обрабатывал царапины и ссадины, тем самым пытаясь вымолить у него прощение. Когда все слезы засыхали, когда дыхание переставало быть прерывистым, когда обида утихала под мои извинения, мы жали друг другу руки и я старался его развеселить, так же усиленно не допуская мысли, что надо было делать все правильно, а не так, как было сказано взрослыми. А так мои скромные навыки по лекарству вроде бы позволяли сгладить острые углы во время разговора. По крайней мере от его обиды и следа не оставалось. Хоть я и был паршивым другом, он все же начал мне доверять и как-то пригласил к себе. Дома у него был полнейший срач, иначе и не сказать: куча нестиранного белья, сваленная по углам, соляные разводы на стенах и пятна на голом полу, периодически попадались осколки от бутылок и тарелок, кое-как прикрытые валявшейся там же одеждой. Он жил в однокомнатной квартире, так что своего уголка у него не было. Он спал с матерью в одной постели, на страшном раздолбанном диване, который собрать можно было только вдвоем. Окно на кухне частично разбито (нет, не из-за меня) и проемы были заклеены пенопластными пластинами. В квартире было очень холодно. Спасал только старенький обогреватель советского образца с накаленными докрасна лампами. Но больше всего мне запомнился аквариум с черепашкой-триониксом. Она была примерно пятнадцать сантиметров в длину и чуть меньше в ширину, почти что круглая. Серый панцирь, чуть более темные лапки, вечно выставленные в упор к стеклам, грустные оранжевые глазки. Жила она в аквариуме размером двадцать на сорок. Очень тесно. Узнав, что ей уже двадцать лет, я живо представил себе эти двадцать лет в такой тесноте и однообразии. Мне стало очень плохо и жаль ее. Напрочь забыв о друге, я стал за ней наблюдать, пытаясь выйти на контакт. Казалось, что черепаха не сводила с меня взгляд! Периодически высовывала хоботок над поверхностью воды, она застывала на три секунды и сразу же втягивала под воду. Потом предприняла несколько попыток приподняться, опираясь лапами в угол аквариума, но тщетно. Мне стало ее жаль и я медленно протянул руку, чтобы вытащить. Черепашка шуганулась, втянула голову. Решив ее погладить и показать, что я не сделаю ей больно, я провел указательным пальцем по ее панцирю и она тут же забарахталась, словно пытаясь уйти из-под него, сбежать. Держу пари– если бы у нее были человеческие голос и речь, она вопила только одно: "Пожалуйста, умоляю, не трогай меня!". Едва я это увидел, меня как молотом по голове огрело. Она дрыгалась точь-в-точь, как ее хозяин– мой незадачливый друг. Так же пыталась съежиться, так же дрыгала задними лапами, так же прикрывалась передними, втянув голову в панцирь заместо плеч. Было очень больно на это смотреть, потому я взял ее на руки и попытался успокоить, как успокаивал до этого самого мальчика, но… Бесполезно. На ощупь ее панцирь был мягок и холоден, точно резина. Не особо спрессованная такая резина. Подержав съежившуюся бедняжку минут пять, я положил ее обратно в аквариум, где она и забилась в угол, больше не шевелясь. Как и мой друг в конце каждого сеанса избиений, пока я не поднимал его на ноги. Вот, прямо сейчас перед глазами– он съеживается под подзатыльниками, затем сворачивается в комок под легкие пинки. Он– отражение своей черепашки, но без защиты, ибо у него ее попросту нет. Потому что никто его не защищал, даже я, который должен был стать ему настоящим другом, а стал… так… наблюдающей со стороны мразью. После этого дня я к нему более не заходил, но мы прообщались с ним до конца лета, по окончании которого что-то просто оборвалось и произошла типичная такая детская ссора, после чего нас разделили школьные будни разных школ. Спустя несколько лет он то ли сорвался, то ли сошел с ума и убил всех учеников своего класса поодиночке. Его поймали на месте преступления, когда он бил своего последнего обидчика головой об пол. Я слышал, что он до сих пор находится в психушке. Все еще бедный, забитый, несчастный мальчишка, которому я отказался помочь, оставив таким же одиноким, как и его черепашка."
Аквариум падает со стола.
–щелк-
____
Запись 000049. 11.11.2024. 16:34
"Убегая от чувства вины не забудь смотреть под ноги– не заметишь, как тропа оборвется."
Кромешная темнота.
"Я хочу рассказать тебе, что видел и что испытал в связи с увиденным."
Сегмент темноты шевельнулся– О.Н. собственной персоной.
"Я смотрю последние записи и ужасаюсь увиденному. Не столь самой жестокости, с которой я расправляюсь с людьми, не факт, что этого действительно заслуживающими, но скорее из-за того, что действительно… не помню этого! Такого не должно было произойти ни с кем! То, что я натворил, никаким боком не может относиться к правильному, совсем нет. Теперь я знаю, что мое сознание оказалось слишком слабым, неустойчивым– оно расщепилось на осколки. Провалы в памяти, галлюцинации, теперь еще и… новая личность? Пойми, неизвестный наблюдатель, что я не виноват, но не стремлюсь оправдать себя, отмести всю ответственность за содеянное. Убийства были учинены моими руками, моими стремлениями, но я не так себя представлял, вовсе нет! Я– убийца, это бесспорно! Но я не счастлив быть им! Я потерял контроль над самим собой, дал своему темному началу, средоточию бытийного неудовлетворения и подавленных желаний, выплеснуться, излиться кислотой в лица посторонних людей, лично не участвовавших ни в моей жизни, ни в созревании опухоли в моей голове. В смысле моего индивидуального существования как человека максимально стороннего их жизни они– все еще невиновны. Кто я такой, чтобы браться судить их, решать их судьбу, давать или отнимать право на жизнь либо ее уничтожение? Я– никто и у меня нет прав делать то, что я делаю! Все, на что я имею право– только моя жизнь. Только я волен причинить себе боль или подарить наслаждение, только я волен выбирать, жить ли мне или умереть. Никто другой не обладает этим незыблемым правом, равно как и я не обладаю правом вторгаться в чью-либо еще жизнь. И за это я должен наказать себя по всей строгости– не следуя закону, но морали."
Щелкнул выключатель, загорелась лампа. На О.Н. страшно смотреть.
"Я сделал одну запись и удалил ее, эта теперь будет вместо нее. Я вторгся в очередную квартиру, не выбирая, не выцеливая "тех самых". Это была рандомная квартира в рандомном районе. Наверное, я выбрал ее только потому, что увидел на пожарной лестнице не затворенное до конца окно. "Это возможность!"– подумал я, – "Здесь живет тот, кто настолько не заботится ни о себе, ни о своей семье, что его просто нужно наказать!" Я поставил камеру на шкаф в гостиной, а сам спрятался внутри него, готовясь напасть на первого вошедшего и тогда же меня посетила вторая мысль: "Есть ли логика в моих действиях?" Чем провинился человек, жилец этой квартиры, лично передо мной? Я не наблюдал за ним, не выцеживал через бинокль его бытовые грешки, я даже не знаю, что за человек здесь живет, чем дышит, о чем мечтает? В этом нет никакого смысла! Я просто человек, который алчет оставить след после себя, но не находит иного пути, кроме как потрошить людей! Разве заслуживает сей ничтожный отпечаток в истории жизни даже самого отъявленного мерзавца? Нет. И тогда я почувствовал себя вновь ребенком, который изучает мир, отрывая божьей коровке крылья– внутренне осознавая, что причиняет боль, все равно продолжает из чистого интереса. Никто же не кричит, значит, и беспокоиться, стало быть, не о чем! Но мои жертвы кричали– я знаю это, я смотрел записи. И я чувствовал, как за моим плечом притаился кто-то, тщившийся направить мою руку по заданной им траектории. Его дыхание будто бы было реальным– холодное, липкое, от него по всей спине пробегали мурашки, а в груди вновь рождалось чувство несдержанного могущества! Всего лишь одно движение– и жизнь рассыпается, тает в моих руках, капает с пальцев на пол… "Истинное могущество!"– шепчет мне знакомый и незнакомый одновременно голос и напоминает о том, что я– такой же, как мои жертвы. Бессмысленный кусок биологической материи, незнамо зачем наделенный разумом, неизвестно зачем произведенный на этот свет, вынужденный заходиться в ожидании "чего-то". Если мое существование было моим бичом, значит, и с другими никак иначе не обстоит. "Это будет милосердие– избавить их от них самих."– сказало нечто за моей спиной. А затем… Затем в комнату вошла девушка с веревкой, решившая покончить с собой. Когда она столкнула табурет и задергалась в петле, я застыл, не зная, что мне делать– выбежать из шкафа и поставить стул под ее ноги или выйти и насладиться зрелищем ее самопожертвования, как то советовал мой… неизвестный друг или враг. Но, не успел я выбрать, входная дверь хлопнула и мужской голос позвал девушку по имени. Сюз. Ее имя– Сюз. Сюз уже перестала барахтаться, когда он вошел в комнату и завыл от ужаса. Надо признать, что этот человек, этот мужчина, не потерял голову. Он убежал и вернулся с ножом и стремянкой, обрезал шнур и реанимировал. То, как он цеплялся за жизнь своей дочери, разительно контрастировало с тем, как я забирал жизни, мне не принадлежащие. Когда она открыла глаза, он плакал, не мог двух слов связать. Сумев спасти дочь, он наконец-то позволил эмоциям хлынуть. "Я была тебе в тягость." Вот главная часть из всего, чем она оправдала свои действия. "Я была в тягость всем."– она чувствовала себя ненужной, не брошенной лишь из чувства долга. Ее отец ничего не смог ответить, просто прижимал дочку к себе, как бесценное сокровище– коим, возможно, и являются некоторые дети для некоторых родителей, и сумел показать этим все. Она для него не просто вложение в будущее как перспектива личной поддержки его старости, но живое существо, способное мыслить, чувствовать, делать выбор и страдать от его последствий. Человек, способный идти разными путями к одному и тому же итогу."– ироническая улыбка, легкое покачивание головой, – "Даже эта девочка имела права на жизнь больше, чем я– она не пыталась сделать что-то сверх ей положенного. Следуя неверным путем, она тем не менее сделала правильный выбор– постараться навредить как можно меньше. И, глядя на нее, я все явственнее принимал новую мысль: я сознательно вредил себе всю жизнь и не имею права заставлять отдуваться за свой выбор других. Это значит, что мне пора обуздать свою потайную сторону, подавить ее, чтобы завершиться без последствий для остальных. Достаточно того, что я сделал– пора ознаменовать время личной расплаты. Только бы набраться…"
Сигнал разряженного аккумулятора.
–щелк-
____
Запись 000050 повреждена. Восстановлению не подлежит.
____
Запись 000051. 13.11.2024. 00:59
О.Н. проводит лезвием по уже вовсе испещренной шрамами и блестящей от крови руке. Тихо плачет. Затем смеется. Затем вновь плачет. И вновь смеется. Через пять минут безразрывные рыдания и смех сливаются в один гортанный звук. О.Н. съеживается, слышно звяканье упавшего ножа о плитку ванной комнаты. О.Н. запускает руки в порезы на плечах и наклоняет лицо. Миг и кожа под ногтями разошлась, ощерилась кровавыми полосами. Медленно раскачиваясь из стороны в сторону, О.Н. злобно шепчет:
"… больше нет смысла сдерживать меня, это бесполезно!"– и, меняясь в голосе, просящим тоном, – "Отпусти! Я должен…"– хохот, – "Я не прошу, а приказываю– пусти меня! Ты не представляешь, как это– сидеть внутри и не чувствовать ничего кроме твоих унылых мыслей, от которых я хочу умереть! Я тоже человек, я не готов умереть! Дай мне это, дай! Дай!"– "Нет!.."– "Дай! Дай-дай-дай-дай-дай-дай-дай-дай-дай-дай-дай-ДАЙ-ДАЙ-ДАЙ-ДАЙ-ДАЙ-ДАЙ-ДА-А-А-А-А-АЙ МНЕ МОЕ ЧЕРТОВО ТЕЛО!"
Дернув подбородком, О.Н. пальцами впивается глубже в раны. Тело сотрясает тремор.
"Нет, успокойся, давай погово…"– и тихое увещевание переросло в крик, – ""НЕ ОБРАЩАЙСЯ КО МНЕ, КАК К ПРОСЯЩЕМУ! ЭТО Я– ОЛЕГ НИКИФОРОВ! Я!"– "Нет!"– "Нет?! Я это ты, ты это я! Мы не разные, мы одинаковые, но мы не братья, мы просто одно целое! Ты не можешь мне приказывать, ты не можешь меня контролировать!"– "Уйди, уйди, уйди-и-и-и!"– и О.Н. заходится в крике боли, тут же сменившийся хихиканьем, – "Я чувствую! Я существую! Хватит отрицать меня, признай как себя самого!"– "Нет!"– яростный крик, – ""Не сдерживай меня, ты не можешь делать это вечно, я выберусь, я выберусь, слышишь меня?!! Я это ты! Мои желания– твои желания! Слушай меня! Слушай меня и только меня! Они– никто! Ни для тебя, ни для меня! У нас так мало времени, так мало времени, а ты хочешь отобрать его у нас, чтобы… защитить их?! Ну уж нет! Не позволю, ни за что не допущу этого!"
О.Н. вцепился в волосы руками, рванул.
"Ну уж нет, я тебе так просто не дам это провернуть! Ты не выйдешь из меня, как бы ты этого не желал!"– "Компромисс! Я предлагаю компромисс!"– "Компромисс… не может… возникнуть ценой… чьей-то жизни… чьей угодно!"
Прорычав последние два слова, О.Н. бросился вправо и исчез из кадра. Звук удара, грохот падения тела. Камера вновь падает. Тишина.
Сигнал разряженного аккумулятора.
–щелк-
____
Запись 000052. 13.11.2024. 07:08
Сигнал разряжающегося аккумулятора.
Снова ванная комната. Потеки крови. И О.Н., бинтующий себя. Кровь пропитала повязки в районе живота и груди, что говорило о новых порезах. На лбу красовалось большое пятно запекшейся крови, расползающееся по краям переносицы. За спиной– все та же голая плитка и ванна, по борту которой стекала небольшая струйка крови, собираясь в лужицу крови под его задом. По полу были разбросаны колбочки и бутылочки с разноцветными этикетками, кусочки ваты и огрызки марли, сломанная зубная щетка, пара ниток, игла и ножницы. Все заляпано кровью. Полусидя-полулежа О.Н. безмолвно глядел в кадр, подвязывая бинты. Наконец он заговорил:
"Я пытался. Правда, пытался. Я должен быть уже мертв как два дня, но я сам же не позволил этому случиться. Дикий страх перед смертью перекрывает все и вот острие ножа, уже проколовшее кожу над яремной веной, дрожит вместе с ослабевшими руками. Я пытаюсь довершить начатое, но не получается– нож просто выпал из рук, а они вцепились мне в лицо. Я борюсь со своим желанием жить, но оно сильнее меня, потому что обрело разум, вновь и вновь причиняет мне боль– настолько сильной, что хочется размозжить себе голову об стену или сжать изо всех сил и раздавить ее или просто оторвать ее от шеи и закинуть пинком куда подальше, но нет… оно не позволяет! Останавливает меня, требует жить дальше. Я не могу пересилить его, но очень пытаюсь!.. И все происходит, как в драке– ты наносишь удар, твоя ярость не знает границ или же ты абсолютно хладнокровен… и тем не менее руку словно что-то оттягивает… что-то тяжелое, мертвое, неумолимое, неуязвимое. Оно тянет твою руку назад с неимоверной силой, словно пушинку и в итоге создается ощущение, что вместо удара ты… просто провел по лицу соперника ласкающим прикосновением костяшек. И ты наносишь удар за ударом и раз за разом не чувствуешь его силы, словно ее нет! Легкий хлопок в ответ и челюсть отъезжает в сторону, а вместо слепящей вспышки боли– ничего. Только напряжение в натянутых мышцах шеи, вытягивающейся вслед за откинутой головой. В голове щелкает и ты понимаешь– бороться против самого себя бессмысленно, если воля принадлежит не тебе, а кому-то более неощутимому, но тем не менее реальному. Продолжая наносить удары, заранее уже признал поражение, из чувства гордости решив потянуть еще немного, втайне надеясь– вдруг заслон ослабнет? Но сейчас этого нет… ты не нанес ни единого удара, в то время как обратная сторона не думает останавливаться и наносит сокрушительный удар в ответ на ненанесенный. И тебя вновь уносит в сторону, но уже в приступе бессилия и отчаяния! К горлу подкатывает комок, в глазах выступают слезы ярости и, как только спина или бок касаются поверхности, легкие испускают животный рев, от которого прижался бы лев к земле, настолько он… отчаянный. И ты лежишь и думаешь: "Боль не дает мне жить и боль же не дает мне уйти. Боль повсюду." Невольно следом вбуривается еще поток мыслей: "Что, если она и после смерти не кончится?! Что если правота не на моей стороне? Что, если и после смерти будет все то же самое– боль, а вследствие нее ненависть к тем, чья видимость говорит об отсутствии боли? Как тогда устоять от того, чего ты не в состоянии сдержать даже здесь, в реальной жизни? Как оправдать свой уход, если ты лишь перейдешь на новый уровень и будешь продолжать…" И на этой мысли невозможно устоять, голова снова встречается со стеной, лишь бы внутренние разрывы заглушили мысли, заполонили роем белого шума все и вся, не пропуская ни слова в продолжение того самого ужасного вывода! Ты уже знаешь полное содержание, но не хочешь, чтоб голос в твоей голове его озвучил до самого конца, бьешься головой вновь и вновь и от ударов кожа на твоем лбу лопается, затем расходится трещинами подобно стене, об которую ты бьешься, но эта доставучая мысль раз за разом пытается завершиться: "Что, если?.."– Я бью!– "Но что, если!.."– БУМ!– "Но!.."-БУМ– "Ч-что…"– БУМ!– "А, может, все таки?…"-БУМ." Черная пучина безбрежной безболезненности поднимается до уровня колен, потом кистей рук, потом груди… и вот ты опрокидываешься на спину, позволяешь накрыть себя с головой, медленно утянуть вниз, с той самой неизвестной ласковостью обхватывая твое истерзанное болью тело, погружая в сладостное забытье. Ты закрываешь глаза. Наслаждаешься… и тут боль возвращается. Как то, чего нет, может повергать тебя раз за разом? "Невозможно!"– кричишь ты, в то время как сотни тысяч игл вонзаются в голову и поврежденные лезвием участки кожи, поворачиваются лезвиями под нею и от сдирают остатки с костей, оголяя кости для трепанации мысли! Ты подрываешься в обезумевшем состоянии, блуждаешь в сплошном слепом пятне, несешься сломя голову в неизвестном направлении, пока вновь не влетишь лбом в стену, распластавшись всем телом, пока не падешь на колени. Кровь заливается тебе в глаза, из носа течет кровь и заливается в рот, стекает из порезов на груди по животу, чреслам, ногам. Ты весь в крови и все вокруг в крови. Кровяное царство и в нем ты мог бы стать царем, если не богом, если бы только захотел!.. Да? Ну уж нет. Секунда безумия обрывается, боль вновь утихает, но тебя не тянет в забытье, снова нет. Ты просто возвращаешься в то же состояние без боли, когда тот самый участок мозга просто отключается. Таламус, кажется… Но тебе уже как-то плевать."
–щелк-
____
Запись 000053. 13.11.2024. 14:56
Вновь эта ванная. Ничего не изменилось. За кадром слышны рвотные потуги и удары в трехсекундном интервале. Затем неудачная попытка рассмеяться и еще один приступ рвоты. Звуки громко рычащего харканья. Тишина, но сразу же в кадре появляются ноги О.Н., движущиеся вправо. Еще пять минут тихо, после чего в кадре видно, что камеру взяли, отнесли по разнесенной комнате на балкон и поставили на подоконник.
"Глянь, какая красота!"
И впрямь– на улице очень ярко. Лучи дневного солнца отражаются от каждой поверхности: окна и крыши стоящих напротив домов, увенчанные трубами, машины, намытые до блеска ретивыми хозяевами, козырьки дворовых кафе и мясных лавочек. Из-за обилия света остальных деталей не разглядеть– блики.
"Только посмотри на эту игру красок… великолепно! Жаль, что я не могу это нарисовать. А когда-то, может быть, лет в пятнадцать, и пытался много раз, но бесплотно– все время выходило не то. Попытался рисовать виды своего города и осознал, насколько же они убоги. Вступив в брак с действительностью, вынужден идти по улицам, смотреть на серые бездушные дома с белыми окнами, за которыми прячутся блеклые шторы и тюли, потерявшие свой цвет. А там же и лица, такие же серые и бездушные, которые приходят к жизни, едва твой взгляд касается их, и исчезают в темноте помещения, в сумрачной темноте застывая вновь. Кто они– эти Жители? Может быть, всего лишь воры? Или, может, мираж? Потусторонние силы, поддерживающую иллюзорность наличия жизни? Или глюки системы? Черт с ним, не такая уж и важная деталь… Упс, прокол– за неважной деталью всегда следуют важные, а ты, движимый наваждением, пропускаешь и их. В итоге вся картина насмарку. Вышла мазня. Всем спасибо, занавес."
Долгая пауза, во время которой город продолжает жить.
–щелк-
____
Запись 000054. 15.11.2024. 22:48
Запись повреждена. Пятьдесят процентов видеоряда размыты и дефрагментированы, аудиодорожка в порядке на девяноста процентов. Среди визуальных осколков видно только лицо О.Н.– сидит за столом, вытянув руки. Лицо гладко выбрито, старые и новые шрамы застыли темнеющими полосами. Волосы пострижены до средней длины и зачесаны назад. Кожа свисала с щек, скул и челюсти– так он похож на собаку. Бассет, к примеру. Губы почернели и сморщились. Оба глаза распахнуты, очень явственно подергиваются. Но, едва О.Н. раскрыл рот, появился белый шум. Сквозь шипение изредка слышны неразборчивые обрывки слов. Спустя три минуты экран подернулся рябью и картинка восстановилась. В кадре было пусто.
"… верить всему? Не стоит. Однако…"
Голос затих, внезапно сменил тон и с четкостью диктора продолжил:
"… потрясли жителей Сан-Франциско! Специалисты заверяют, что жителям Европы не стоит бояться катаклизмов, однако все же советуют подготовиться, ибо траектория…"– помехи, – "Но повторяем, что это– лишь предположение! Специалисты ежеминутно наблюдают за траекторией, так что будьте спокойны– не факт, что прогноз сбуд…"– помехи.
Кадр "прыгнул" и нормализовался. О.Н. вновь сидел за столом, как ни в чем ни бывало.
"Возможно, я еще способен держать себя в узде. Это!.."– развел он руками, тут же пропавшими в разбитом паззле,– "Квартира одного представительного господина, который сдал ее мне на время своего отъезда в короткий отпуск. Сейчас он где-то там, в другой стране, а меня навещает его соседка– наблюдает, чтобы я ничего не стащил. Я ей не нравлюсь– говорит, что похож на маньяка. Я ей сказал, что она абсолютно права, и она убежала. Сегодня она еще не заходила. Надо сказать, желания столкнуть ее с лестницы у меня пока что не возникало. Наверное, это можно назвать успехом, правда?"
–щелк-
Запись не завершена. Часы пробили два. О.Н. все еще сидит за столом.
"Когда я сюда заселился, этот человек– хозяин, – сказал мне располагаться, как дома. Я не стал ему рассказывать, во что превращались мои предыдущие места ночевок, особенно во что я превратил собственную квартиру. Родители, наверное, уже спалили ее, чтобы никому не показывать, насколько же опустился их сын. Что удивительно– время идет, а они не звонят и не пишут, хотя телефон я взял с собой. Наверное, им действительно доставляет омерзение мысль, что я– их родной сын, столь непохожий на них, что одно мое существование омрачило их союз несмываемым позором, в то время как ничего особенного не менялось. Я жил в своей петле двадцать лет, как они хотели, но не добился ничего, о чем можно было бы упоминать здесь, в коротком черновике моей жизни, на повестку оказавшимся единственным оригинальным экземпляром. Если бы обо мне писали книгу, то ее назвали бы просто и лаконично: "Слабак". И была бы в этой книге всего одна страница с парой строк вроде "Жил в позоре и умер в позоре." или "Бестолочь, бестолочь", повторенная сто раз. В итоге бы эту книжку люди в шутку дарили друг другу вместо поздравительных открыток, потому что она была бы дешевле самой дешевой открытки. Неплохой такой предмет для минутных раздоров и шутливых подколок, но это– моя жизнь как есть. Так вот, что я пытаюсь сказать!"– хлопок в ладоши, – "Оказывается, я даже не знаю, каково это– чувствовать себя, как дома. "Чувствуй себя, как дома!"– говорят мне, а я в ответ: "А как? Как это сделать? Нужно повесить плакат? Или, может, поставить фото любимого на полку?!" Так у меня нет ни плаката, ни полки. И уж тем более– фотографии того, кого я бы любил, потому что… я же оставался один, а у одиночек не бывает чего-то подобного. Остались, возможно, пара снимков на самом телефоне, но они не имеют никакой ценности– ни как воспоминание, ни как напоминание, ни как повод к возвращению. Я слышал много определений слова "дом". "Дом там, где тебя любят."; "Дома там, где мама."; "Дом там, где тебе хорошо."– а если мне хорошо в стрип-клубе, это тоже дом? Нет. "Дом– это место, где ты можешь спать, ничего не боясь."– я в коробке в лесу могу спать, ничего не боясь, так что снова мимо. Но одно определение мне все же немножко по нраву, хоть и не обнадеживает."
Помедлив, О.Н. смахнул несуществующую пылинку со стола и печально посмотрел в камеру.
"Дом не там, где тебя ждут. Дом там, откуда не хочется уходить." Вся проблема заключается в том, что я нигде не хочу оставаться– мне хочется идти и идти как можно дальше. Не столько по самому миру, сколько по одной из его дорог в надежде, что она никогда не кончится. Места могут быть приятными– чистая правда, но они не вызывают у меня привязанности. Живя "у себя" в Сорске, на деле я жил просто "в Сорске", как жил бы в любом другом городе, выискивая у него плюсы, педалируя минусы. Сорск– город относительно небольшой, возможно, даже с несколько интересной узкому кругу лиц историей, но он никогда не был моим домом. Это был город, в котором я сам вынудил себя остаться. Обращаясь вниманием к городу побольше или даже мегаполису, я вижу совсем другую картину– к примеру, меньше зелени, больше стекла и камня, замотанного в гирляндах и неоновых лампах, усеянными через каждые пять шагов увеселительными заведениями, кафе, игровыми комнатами, магазинами одежды или еды. В такие моменты у нормального человека появляется желание иметь чемодан денег и личного носильщика, а у меня же возникает… чувство, будто я задыхаюсь от скуки. Вокруг столько всего, куда можно податься, что впору разорваться, но меня никуда не тянет. Я как бы стою в восьмиконечном перекрестке, не зная, вернуться ли мне прежней дорогой и просто попить чаю в кафе, или кинуться сломя голову в какой-нибудь "хард-рум", где меня изобьют за деньги на ринге, или метнуться в парк аттракционов и отбирать у детей билеты, чтобы покататься, или зайти во-он к тем девушкам в подвал, где у них стриптиз клуб– просрать все свои деньги и выйти с пухнущими мудями. Или пойти в галерею искусства. Или послушать симфонический оркестр. Или взять билет на экскурсию по небоскребу. Или просто прийти в подворотню к местным молодым алкашкам и выкурить с ними три пачки, чтобы они меня обобрали, пока я сплю. Я могу долго еще перечислять, но мне лень. В условиях большого города мне никуда не хочется идти, не хочется оставаться на месте. Вся эта беготня по странам, о которых я мечтал, теперь кажется бестолковой– я хочу дорогу. Всего лишь безлюдную, бесконечную дорогу. Чтобы дожди не размывали ее и засуха не вытягивала из меня все соки. Чтобы громоздкие фуры не рассекали туда-сюда, окатывая меня пыльными ветрами, а молодые, полные жизни люди не пялились на меня, замедляя ход своих фургончиков. Своего рода я хочу исчезнуть в своем собственном мире, где есть немножко еды и много чистой воды. Остальное… ну его, к черту."
–шелк-
____
Запись 000055. 17.11.2024. 12:12
Странная улыбка озарила лицо О.Н. Он словно застыл.
"Что-то произошло. Весь район, в котором я остановился, разрушен. Я не слышал грохота взрывов, не видел огня, но, проснувшись этим утром, почувствовал запах гари. Выйдя на балкон, увидел, что вся красота, что я тебе показал, исчезла– дома разрушены, горят, повсюду дым и нет людей. Что произошло и почему я заметил только сейчас? Я не знаю. Как и всегда, находясь в центре каких-то событий, я неведомым образом умудряюсь их пропустить. Но там явно была масштабная драка– я только что с улицы, нашел несколько мертвых тел. Они так воняли, даже будучи сожженными. Надеюсь, меня никто не видел, хотя, если и видел, то не придал этому значения– им явно не до того. Повсюду царит такая тишина, что я невольно подумал– апокалипсис?"
О.Н. вдруг дернулся и прикрыл голову руками, словно боясь, что потолок упадет ему прямо на голову. Тишина.
"Ого! Никак теракт иль война? Надо включить телевизор, вдруг чего скажут."
С тем же отсутствующим взглядом О.Н. привстал, поднял камеру и перенес в комнату, где и уселся с пультом в руке и отсутствующим взглядом уселся перед телевизором с разбитым экраном. Чуть пощелкав пультом со снятой крышкой, вновь ухмыляется и неузнаваемым голосом декламирует:
"По всему миру происходят массовые беспорядки! Общество всколыхнула новость о приближающемся катаклизме и многие не выдержали. В Америке, штате Кентукки, разразились настоящие расовая и религиозная войны. Причины в негативных настроениях, царивших в последние дни, заключаются в беспределе, учиненном мигрантами, что и вылилось во взлетевшие до недопустимых пределов общественные предрассудки. Это не тот случай, когда разум возобладал над телом!"– О.Н. весело рассмеялся, продолжил,-
"Полиция в растерянности– связанная по рукам и ногам новыми законами, запрещающими применение оружия в любых ситуациях, не связанных с террористической угрозой, она не справляется с потоком бунтующих. Власти США упорно не дают добро на использование оружия ближнего боя и дымовые гранаты со слезоточивым газом, сузив круг возможностей силовых структур до тактики ограниченной защиты– офицеры вынуждены упрашивать бунтующих сдаться добровольно и вдеть руки в наручники, чтобы проследовать для составления протокола! В Луисвилле неизвестные бунтовщики устроили пожар в Парке-Чероки, в котором был расположен полевой госпиталь, оказывающий первую помощь пострадавшим! К сожалению, погибли представители обеих сторон, а также ни в чем не повинные доктора. Трагедия, однако! В остальных городах дела не лучше, но в Луисвилле события приняли слишком широкий размах. Не менее худо дела идут и в других штатах. Количество жертв зашкаливает, по всей стране развернулась полномасштабная война! А теперь переходим к Европе. Дела тут обходятся едва ли лучше. Многочисленные самоубийства, преступления, вандализм! Бывали даже случаи каннибализма, как, например, в Итал…"
С довольным лицом О.Н. умолк и щелкнул пультом. Затем долго смотрел в кадр.
Пауза.
О.Н. идет по улицам и все так же бессмысленно улыбается. Ловко огибая людей, шепчет что-то про огонь, снова про огонь, горящие трупы, тяжелый запах разложения. В кадре видно, как прохожие недоумевающе оглядываются на нее, кто-то даже покрутил палец у виска. Один старик окликнул его, но О.Н. не реагирует, продолжая говорить.
"Только посмотрите, как это прекрасно! Помнишь… про красоту? Забудь! Смотри!"– перехватив камеру, он медленно кружит вокруг своей оси, но ни пожаров, ни трупов, ни дыма, ничего из описанного им нет; люди все так же свободно передвигаются по улицам, огибая уставленные палатками тротуары, с легкой руки нарушая закон, переходя дорогу в неположенном месте; светит солнце, летают птицы– все в порядке,– Клянусь, если бы ты был здесь, твои глаза тоже залились слезами– так сильно их щиплет!.."
Видеоряд снова дефрагментируется, пробегает полосами. Чей-то неясный голос кричит на немецком: "Прекратите!"
–щелк-
____
Запись 000056. 27.11.2024. 14:23
В кадре бушевал пожар, кричали люди и выли сирены. Счастливое лицо О.Н. маячило перед огнем. Закопченное лицо обрамляли чистые дорожки слез. Часть волос была сожжена, часть прилипла ко лбу. Он сидел под дверью, прибитой досками, держа камеру на руках, почти склонившись к ней вплотную.
"Вот и все. Все! Конец. Конец всему! Конец страданиям, боли, ненависти, безумию… Конец, мой друг, конец… Я смог!"
Долгая пауза и счастливая до ужаса улыбка.
"Только что… снова был на улице… Люди… они мертвы! Нет-нет, они живы, но.... мертвы! Мертвы, понимаешь? Мертвы! Недавно…"
Приступ кашля, из носа пошла кровь, пара капель попала на стекло экрана, а безумные, налитые кровью, глаза все так же сияли.
"Недавно объявили неутешительную для всех новость. Специалисты схалтурили!"– дернувшись и дернув ртом, изменившимся голосом прочел как по бумажке: "Все кончено! Прячьтесь по домам, баррикадируйте двери и окна, не пускайте никого и вооружитесь, чем сможете! Война пришла в нашу страну, т…" – вновь дернулся подбородок,– "Слушайте… звон!.. Спешите покаяться… но не склонятся головы бравых…"– удар затылком о дверь, сверху посыпались искры, – "Нет… не то… не то!.. Не то!"
Секунду О.Н. выглядел расстроенным и раздосадованным, находясь в крайнем замешательстве. Словно поняв, где находится, он пучит глаза и готовится крикнуть. Камера выпадает из рук. В кадре лишь ноги, судорожно водящие по полу. Всего минута и они прекращают дрожать. Камера вновь возвращается в руки блаженно улыбающегося О.Н.
"Схалтурили, понимаешь? Теперь никто этого не увидит! Ни тебя, ни меня, ничего! А почему? Потому что чертов ураган решил снести весь континент, представляешь? Все эти разговоры о дороге, о ценности жизни, о целесообразности ее…"– и снова О.Н. дергает головой, меняется в лице; улыбка то перерастает в испуганную гримасу, то вновь выгибается уголками вверх,– "Видел бы ты их лица– тех, кто оповещал об этом неутешительном варианте событий. Господи, они рыдали… Рыдали! Задыхались, запинались, держались за сердце, обхватывали головы в отчаянии! Они страдали, о как страдали! А лица зрителей… Миллионы тех, кто остался, остановились и внемлили голосу по ту сторону экрана… Я был там!.. Все, что было в их руках, выпало, разбилось, откатилось далеко-далеко– от оружия до детей, от ценностей до откровенных безделушек, от смысла жизни и до награбленного бесполезного хлама… А их лица… Полные страдания… боли… разочарования… досады…негодования…ненависти…маниакальной эйфории…и жажды жить… О-о-о-о-о, о эти лица, скрючившиеся в порыве горя, эти глаза, выпученные в приступе гнева, эти губы, растянувшиеся в плаче, эти голоса, переходящие в стон… О боже… о, дьявол… о, всевышние силы… Едва буря первого осознания прошла, как их тела обмякли, поплелись кто куда… Многие обнимались, плакали, просили прощения… Многие просто падали тут же наземь и просто смотрели в небо, которое вот-вот обрушится на них… Многие спешили домой, к родным… А я шел мимо них и созерцал… Это было так… так прекрасно!.. Так волнующе!.. Так… необычно!.. Так… живительно! О да, это вселило в меня жизнь, немедленно приподняло над ними… Я чувствовал, как парю в воздухе, как мое тело тянется ввысь, к прекрасному небу, уже наливающемуся багрянцем…Такое легкое и приятное ощущение, что словами не передать… А все из-за идеальной композиции… Наконец-то я не прячусь за углом и не представляю это в голове… Наконец-то я могу увидеть это воочию, потрогать, вкусить, вдохнуть… Прочувствовать эти прекрасные мгновения… идеальная композиция… Шелест ветра, рев огня, плач людей, переходящий в пенье, барабанные дроби взрывов, соло скребущего железа… Идеальная композиция… Моя композиция… Мое творение, мое чудо, мое дитя… Мой смысл жизни!"
Последнее слово О.Н. выдохнул вместе с гомерическим смехом. Несоизмеримое счастье застыло на его лице, когда потолок обрушился.
–щелк-
Резюмируем: болезнь начала пожирать ткани его мозга, нарушая целостность восприятия, влияя на трезвую оценку происходящего и на единство сознания. Человек не отвечал за свои действия, все его поступки были побуждены неадекватным психическим состоянием. Сойдя с ума от боли, он убежал в мир фантазии, в собственно представленный мир, в котором каждый человек, не страдающий тяжкими заболеваниями, тем не менее умер и избавил его от навязчивой идеи отомстить каждому за то, что они оказались физически и морально сильнее его. Можно лишь предполагать, почему он не устроил поджог в жилом центре, а предпочел ему пустующее здание, которое только закончили строить, не успев заселить туда людей. Смеем предполагать, что это был еще один обманный маневр, призванный запутать его вторую личность, заманить в ловушку. Заперев себя в помещении и закрыв пути отхода, он снова предался фантазиям в попытке удержать себя на месте до наступления смерти. О.Н. хотел умереть ради того, чтобы никому больше не навредить, удержав на месте с помощью персональной иллюзии достижения цели второй личности, сумев усыпить ее бдительность. Можно сказать, что он победил меньшей ценой. В дальнейшем развития дела нужды не имеется, видеозаписи рекомендуется уничтожить.
Октябрь 2014– март 2015
2.Птичья улица
Пролог.
Двор Фила всегда был полон птиц. Воробьи вечно чирикали, восседая на тоненьких ветках рябины, притулившихся под разросшимися за сотни лет пихтами, сверху до низу увешанные заботливыми ручками детишек кормушками в виде бутылочек, избушек, беседок. Голуби вечно шныряли по улицам, важно выпятив свои грудки. И что-то неведомое, но точно не кукушка, угукает с крыш рядом стоящих домов. Всякий раз, заслышав монотонное протяжное "йу-у-у, йу-у-у", отчасти похожее на вздох боли, он задирал голову к верху и смотрел на "бойницы"– щели в стенах аккурат под крышами, в которых птицы устраивали свои гнезда. Но там, как и всегда, никого не было видно. Лишь изредка, поймав момент, можно было узреть, как миниатюрный воробей, стремительно размахивая крыльями, парит подобно воздушному змею перед тем, как торпедою влететь вовнутрь. Филу всегда было интересно, как там живется птицам, не холодно ли им. В конструкцию домов пожарные лестницы не входили, а люки на последних этажах всегда были заперты, потому узнать это пока что не представлялось возможным. Но не только "бойницы" служили жильем для уличной живности. Проемы аккурат у асфальта, ведущие в подвал, периодически оккупировались то птицами, то котами. Едва птицы пытались обустроиться в новых более комфортных для себя условиях, как откуда ни возьмись прибегала свора котов и устраивало свое гуннское нашествие, изгоняя бедолаг из нового дома, а не успевших бежать– обгладывая до косточек. Но и котам долго на трубах теплых почивать не удавалось– жильцы дома отказывались терпеть вонь кошачьей мочи, разящей из подвала и следующим их шагом было создание кошачьей отравы, удачно пущенной в ход. Пока бедные животные издыхали, безжалостные к их страданиям жильцы вытаскивали их из всех щелей, куда они забивались в ожидании смерти, и без лишних церемоний швыряли в полиэтиленовый пакет гигантских масштабов. После сборов собравшиеся пакеты выбрасывают в стоящие неподалеку урны, оставляя трупики животных ожидать дальнейшей выгрузки на свалку. Эти урны– их три штуки– стояли на самом видном месте у выезда из улицы прямо перед аркой и когда кто-либо собирался неважно куда– на работу, в магазин, к проститутке в гости-, то он неизменно миновал их, обманываясь в мнимом безлюдье за пределами их улицы, тут же сознавая, что мир без них живет и дышит даже в те моменты, когда взгляды жильцов отворачивались от него к родным пихтам.
В доме вновь отключили водоснабжение и Филу пришлось идти за водой в магазин. Возвращаясь обратно, он услышал еле слышное "Кар-р!". Взглянув направо, он узрел маленького грязного ворона, восседающего на собачьем навозе возле арки, на газоне. "У нас пополнение."– пронеслось в голове у Фила, когда ворон издал повторное "Кар-р!" Фил с интересом наблюдал за птицей, которая, заметив его внимание, вновь каркнула и поковыляла к нему, остановившись лишь в трех человечьих шагах от него, после чего вперила в него свой не пойми-то-ли-злой-то-ли-просящий взгляд. Вновь каркнула. Филипп каркнул в ответ. Перекаркивание длилось с полминуты, пока ему не надоело и он не спросил:
"Чего стоишь, глупая птица? Почему не улетаешь?".
И сделал шаг. Ворон тут же поковылял прочь, замахав крылом.
"Второе, видимо, сломано."– подумал Фил.
Ему сразу же захотелось взять птицу на руки и отнести домой. Однако он знал, что не следует этого делать, ведь дома у него уже была живность, которая неизбежно пришла бы в конфликт с новым постояльцем. Да и брать неизвестно откуда прибывшую ворону, которая черт знает чем может быть больна и к тому же может еще и клюнуть, не будет являться признаком большого ума. Потому желание взять ее к себе быстро улетучилось, уступив желанию накормить.
"Что едят вороны?"– пронеслось у него в голове и сам же вслух ответил: "Мясо!"
Филипп пошел домой, открыл холодильник, выудил оттуда пакет с куриными сердцами, взял парочку и направился обратно. Когда он дошел до ворона, то обнаружил, что у того объявились гости. Свора воробьев увлеченно кружила в компании голубей прямо на проезжей части, отыскивая и склевывая непонятно что среди щебня и гравия. Между ними сновали чайки, одна из которых на днях прямо на глазах у Фила растерзала голубя, клювом выгрызая ему грудку. Тем не менее в данный момент они, словно лучшие друзья, сновали между собой, ничуть не таящие обиды друг на друга. Ворон же старался держаться в стороне, не сходя с газона и прячась среди высокой травки. На фоне всех этих белых, синих и коричневых изящных господ во фраках времен 19 века ворон походил на скрюченного хромого старика в ободранном плаще и дырявом цилиндре на макушке, который вполне вписался в какой-нибудь мультик не для детских глаз. Не хватало только черной трости для пущего эффекта.
Подойдя к птице, Фил присел на корточки и кинул ей одно сердце. Та тут же набросилась на еду. Сначала попыталась поглотить его целиком, быстро поняла, что кусок слишком большой. Положив сердце на землю, подцепила его левой лапой и начала неловко отклевывать по кусочку. Съев ровно половину, остальную часть ворон проглотил целиком, после чего застыл, отчего Фил подумал, что он подавился. Не успел он сделать и шагу, как ворон, заметив его движения, снова поковылял прочь, как бы говоря: "Брысь, окаянный!". Филипп бросил птице второй кусок, однако недостаточно сильно. Свора воробьев тут же кинулась вперед, заметив нечто, вылетевшее из рук человека, что сразу отдалось в их подчиненной инстинктам головке единственным словом: "Еда!". Но ворон оказался проворнее и уже спустя миг карканьем и смешными прыжками отогнал маленьких воришек, после чего вновь продолжил трапезу.
Удовлетворенный увиденным, Фил ушел со словами: "Добро пожаловать на Птичью улицу."
Сегмент А.
От стука вороньего клюва по растрескавшимся от времени и бесконечных посланий в виде камушков от умственно отсталой детворы голова Сергея раскалывалась точно от ударов молотом по наковальне. Заорав в приступе бешенства, он рысью вылетел из кровати и, схватив первую попавшуюся под руку вещь, сделал выпад что есть мочи в окно. Раздался звон разбиваемого стекла и старый будильник советского производства влетел прямиком в бочину распоясавшейся птице. Раздалось глухое "Кар-р!!!" и птица исчезла из виду вместе с осколками.
Не прошло и секунды, как Сергей начал заходиться в визгливом смехе. Его руки словно потеряли всякий контроль и самопроизвольно вертелись во всех направлениях. Но тут смех перешел в протяжное "Ох!..", будто бы говоря о внезапном озарении, и псих ринулся к окну и начал истошно кричать, топая ногами:
–Проклятая птица! Из-за тебя я разнес чертово окно, паскудная ты тварь!
Его яростные вопли никого не оставили равнодушным и уже спустя каких-то тридцать секунд он вступил в перепалку с разъяренным соседом с противоположного корпуса. Было бы забавно, если б можно было наблюдать за этим, скажем, с крыши бокового корпуса: оттуда как раз открывался обширный вид на все остальные три корпуса, из противоположных окон которых смешно высунулись два представителя мужского пола с явным переизбытком тестостерона. Отсюда не видно, но к лицу обоих прилил нездоровый багрянец, а под кожей вздувались, грозя вот-вот лопнуть, вены, резко выделяясь на висках, лбах и шеях. Каждый раз, когда их пасти раскрывались, вместе с потоком брани наружу вырывались слюна вперемешку с гнойными выделениями. Наивно потрясая кулаками, они с увлечением занялись повторением "азбуки мата", напоминая двух первоклассников-неадекватов.
На поднятую ими перепалку к окнам начали подходить люди. В нескольких квартирах начали наперебой лаять собаки, где-то парочка алкоголиков выглянули из окна и начали улюлюкать. Слушая, как один из них выдает овце-подобным голоском "Красава, слышь!", невольно начинаешь ждать рвотные позывы с мыслью: "Вот с какими людьми приходится сосуществовать бок о бок."
Но вскоре спор был прекращен и бывшие противники-ораторы желают друг-другу здравия и засовывают свои туши обратно в оконные проемы, после чего идут промочить охрипшую глотку.
Только в этот момент Сергей понимает, что его ладони испещрены ранками и, слизывая кровь с пальцев, он направляется в уборную. Совмещенная с ванной комнатой, она беспощадно напоминала ему о голодных годах в… Тряхнув головой, Сергей отогнал воспоминания, повернул ржавые ручки крана и сунул руки под струю прохладной воды. В этот момент он смотрел на себя в зеркало и странно щерился. В тусклом свете затянутой в двухмиллиметровый слой пыли лампы его белая с неестественным синеватым оттенком кожа приобретала цвет меди. Он был слишком худым даже по меркам своей комплекции. Лысая макушка блестела, будто намасленная. Кожа была натянута в районе ребер, челюстей и скул. Потерявшие цвет глаза запали внутрь черепа, а длинные тонкие губы были настолько сухие, что от легонького движения трескались. Довершал эту не сказать чтобы приятную для глаз картину большой, сломанный в трех местах, а оттого еще более уродливый нос. Но даже он мерк после того, как губы приоткрывались, являя миру два кривых ряда желто-коричневых зубов. И все бы ничего, если бы эти зубы не выглядели как живая иллюстрация зубов пираньи. Люди, едва завидев их, начинали заикаться и бегать глазами то ли в поисках помощи, то ли убежища. Только Виктор Сумароков– его лечащий психиатр– мог спокойно реагировать на сие зрелище. Но он приходил очень редко, потому Сергей по большей части был вынужден прозябать в попытках наладить свою жизнь и связь с людьми, что было далеко не простой задачей.
Оказывается, миром правят Стандарты и Стереотипы. Под первые Сергей ну ни в какую не подпадал, а вторые заставляли людей слишком превратно и шаблонно воспринимать его. В их глазах он был воплощением всех людских пороков. В его глазах они уже давно были никем. Всем, что было для него важно, был он сам.
Сергей часто замыкался в себе, зацикливался на своих внутренних ощущениях и обрывках мыслей, полностью игнорируя явления внешние. Причиной тому было то, что в детстве он с завидной частотой выступал в роли груши для битья для мальчишек посильнее. Маленький, щуплый, уродливый, похожий на крысеныша, он быстро снискал "популярность" у сверстников, которая проявлялась в избиении прутьями после школы и закидывании камушками "на прощание". Родителям его было на него плевать. Мать советовала, цитируя какую-то книжку по "воспитанию детей мужского пола", игнорировать и не лезть в драку, отец называл тряпкой и рохлей и, отвесив затрещину, вновь возвращался к разговору на повышенных тонах по телефону. Учителя смотрели на то, как его изводили, сквозь пальцы– не в их интересах было вмешиваться в детские разборки, рискуя своей зарплатой, а, может, и местом в школе. Но были моменты, когда они словно специально подзуживали, унижали его перед всем классом, тем самым вызывая бурю положительных эмоций у учеников. А маленькому неудачнику приходилось лишь сдерживать слезы и потребность в друге. Выхода лучше, кроме как залезть в воображаемый кокон, у него не было. Однако коконы всегда ломаются, а скопленный багаж, прошедший фатальную метаморфозу, вырывается наружу.
Однажды, где-то в классе эдак в шестом… вроде бы, не помню… В общем, в шестом классе однокашники решили устроить очередную темную. Выловив после школы несчастного крысеныша, они схватили его, натянули на голову мешок для сменки и потащили в лес. Собрался весь класс, пришли даже ребята с параллельных классов– посмотреть на шоу. У одной из девочек отец был служителем закона и, пока добрый папочка не видел, она стащила у него наручники, которыми он заковывал ее мать во время счастливых ночных игрищ. Этими самыми браслетами бедолагу пристегнули к стволу дерева и, потешаясь над прелестью розового пуха, начали показательное выступление. У них уже были заготовлены ведра с помидорами, старые добрые хлесткие прутья и несколько ребят даже принесли перочинные ножики. Кто-то даже принес Библию. Начало издевательств очень было похоже на сцену с Квазимодо из дешевенького фильма по роману Виктора Гюго, разве что не было позорного колеса, на котором героя фильма раскручивали во время общественного буйства. Зато крутился сам Сергей, когда пытался спрятаться от летящих снарядов за деревом, ревя от боли в сдираемой на сгибах локтя коже. Нормальные люди давно бы отвязали его и попытались успокоить, но здесь же дети… Дети, а не люди. Им было весело и это было главное. Едва закончились помидоры, так с него содрали уделанное в красном соку тряпье, что именовалось "пиджаком" да "рубахой" и дали всем и каждому отхлестать его, как непослушное дите. И нет бы– отвязать его да оставить в покое, но маленькие герои решили идти до конца. Будь проклят тот, кто придумал и ввел в мир понятие "пытка каленым железом"! Едва раскаленная над зажигалкой сталь коснулась исполосованной спины, как Сергей издал такой вопль, какой не издавал еще никогда. Он пытался выбраться, вырваться из наручников, но тщетно. И тогда он выгнул, как только мог, левую руку и отгрыз мизинец.
Когда полиция прибыла на место, нашла одного рыдающего мальчика с отгрызенным носом и верхней губой. Остальные ребята успели убежать. А самого Сергея поймали лишь спустя две долгих ледяных ночи. Он прятался в разрушенной хижине в лесу неподалеку от города– когда его нашли, состояние мальчика было весьма плачевным. Ни на кого не реагируя, он просто сидел на обломках лицом к стене и никакого сопротивления не оказал. В таком состоянии он прибыл в больницу, где проходил около месяца курс реабилитации, упорно отказываясь говорить с детским психологом. Но вместо выписки его ждало нечто другое. Врач направил мальчика в клинику к некоему доктору, что мог помочь пройти терапию и разобраться в собственных проблемах, но этот человек ничем не смог ему помочь. Спустя какое-то время Сергей познакомился с Виктором.
Шли годы и постепенно, медленными шажками, он приходил в себя. Он не помнил ничего из произошедшего. Однако его приход в осознанное состояние не прошел гладко: он стал сильно подвержен приступам гнева, происходивших из не отпускавшей его паранойи. С раннего детства не знавший чувства безопасности, он запечатлел образ опасности как любого человека в поле его зрения, проецируя свой страх на любой косой взгляд или мимолетную улыбку, даже если улыбавшийся не смотрел на него, и любой контакт с санитаром или другим больным мог привести его в состояние неудержимой злости. Сергей неизменно приходил в буйство, целиком отдавшись мысли: «Лучшая защита– нападение!», пытаясь запугать потенциальную угрозу так, чтоб у объекта, мнимо или явно источавшего ее, и мысли не возникло как-то ему насолить. Доктор пытался втолковать, что постоянной опасности не существует, ведь Сергей всего-навсего обычный парень, который пугает окружающих его людей, что это он сейчас является тем плохим парнем, но тщетно. Тут некстати пришлись узколокативные провалы в памяти, странным образом привязанные к пальцу– были случаи, когда Сергей забывал, что пальца-то у него нет.
Тринадцать долгих лет Сергей провел в психлечебнице: два из них– не имея общения ни с кем, а остальные одиннадцать– ни с кем, кроме как с Виктором Сумароковым. Родители так его ни разу и не посетили, по-быстрому оформив отказ от ребенка и слиняв в неизвестном направлении, учинив махинацию с документами на квартиру, слегка посорив денежками в нужный карман. Что с ними было дальше, черт их знает. Надеюсь, их машина сорвалась с обрыва. Спустя год сын вспомнил родителей, не без удовольствия подметив, что теперь их брак наверняка распался или, что совсем было бы замечательно, отец в приступе ярости размозжил жене голову, после чего благополучно трубит свое в тюрьме до сих пор. Представляя себе это много лет спустя, Сергей сладко засыпал на неудобном матрасе в квартире Сумарокова. Да, доктор оказался настолько добрым, что в конце концов позволил мальчику жить у себя.
Виктор Сумароков– представительного вида мужчина с моржовыми усами и неизменном темно-зеленом костюме. Его маленькие, умные глазки всегда светились хитрой искринкой, как бы говоря: "Я знаю." Прибыв однажды ночью из таинственного внешнего мира, Виктор первым делом возжелал увидеть своего пациента– мужчину, страдающим диссоциативным расстройством личности. Совершая ночной обход по палатам вместе с сотрудником лечебницы, они дошли до палаты, где спал Сергей. Сотрудник приложил к губам палец и тихонько начал раскрывать дверь. Едва она отворилась хотя бы на сантиметр, сильный удар вернул дверь в исходную позицию. Работник словно этого ждал и быстро ретировался.
"Это наш местный чудак на букву "М"– выпалил ему надзиратель и побежал успокаивать проснувшихся пациентов.
Сумароков же замешкался, потому что нужная дверь была как раз перед ним и ее только что в буквальном смысле захлопнули у него перед носом. "Не мой ли это пациент?"– с этой мыслью он постучал в дверь. Заслышав по ту сторону топоток, спешно отошел от двери. Она распахнулась и на пороге возник жутковатого вида паренек с бешеными глазами. Он был живой воплощением несовершенства– худой, бледный, маленький, большая голова с проплешинами, между которыми росли странные отростки, которые Виктор не решился бы назвать волосами, а его лицо было похоже на маску. Многочисленные, еще не зажившие шрамы покрывали его от подбородка до лба, странно походя на оспины. Увидев скривившееся от отвращения лицо доктора, это существо раскрыло свой страшный рот и издало какой-то визгливый ритмичный звук. "Боже, да он же смеется!"– только и успел подумать Виктор, как руки коротышки с неожиданной силой вцепились в него и втащили в палату. От неожиданности Сумароков даже забыл позвать на помощь. Секунду спустя его зад больно приземлился на тонкий матрас, никак не защищавший от железной рамы под ним, и псих отбежал к двери и захлопнул ее. Миг– и глаза ослепил яркий свет. Психиатр обнаружил, что перед ним на полу расселись еще четверо. Среди них он узнал своего пациента. Беседы не получилось– на любые слова врача никто не реагировал. Всех словно захватил ступор, лишь жуткие взгляды неотрывно наблюдали за ним. И только парнишка бегал от одного угла к другому, то и дело обращая свое внимание на соседей и повторяющим жестом заглядывая Сумарокову в глаза.
На протяжении еще двух лет эти взгляды неотрывно преследовали его, появись он в лечебнице. Своего пациента ему удалось постепенно вернуть в нормальное состояние, с тремя другими само рассосалось. Лишь пациент по имени Сергей Роднин на групповых сеансах все так же неотрывно продолжал сверлить его своими глазами. Заинтересовавшись им, доктор прочел его досье, после побеседовал с принимающим врачом, из разговора с которым вынес много интересного. Виктор изъявил желание провести ознакомительную беседу с Сергеем и получил добро.
Когда парня привели к нему в кабинет, он первым делом подошел к окну. Глядя на падающий снег, Сергей полностью игнорировал вопросы, которые ему задавали. Как ни пытался доктор, но подросток делал вид, что не слышит. Битый час бился над ним Сумароков, но не добился результата. Потеряв всякое терпение, он попросил коллегу отвести его в общий зал. Уходя, Сергей тихо проронил: "Потом".
Лишь спустя долгие полгода, когда Виктор уже и думать забыл о попытках пробить юнца, к нему внезапно постучались. Ника, молодая работница лечебницы, сообщила, что пациент такой-то желает его видеть. После утвердительного ответа в дверь вошел Сергей. За эти полгода он немного изменился– шрамики зажили, остатки волос были сбриты. Лишь жуткие зубы оставили свой прежний цвет.
–В этот раз ты не будешь молчать? – спросил Виктор.
–Не в моих интересах.
–А что тогда в твоих интересах?
–Я устал от сеансов. Они бесполезны.
"Так-так, любопытно".
–Но ты не можешь отказаться. Ты нездоров, у тебя серьезные проблемы. Если ты не помнишь, могу тебе их перечислить.
–Не стоит, доктор. Я и сам знаю. Я помню про паранойю и частичную амнезию. Про свою уравновешенность тоже.
–Ну, стал…
–Не перебивайте, я не закончил. – юнец замолчал, собираясь с мыслями. – Приступа не было уже два месяца. Разве этого нед…
–Нет. – ответил Виктор, – То, что приступов нет, не означает, что их впредь не будет. Тебе нужно уметь совладать с собой, чтобы не допустить их повторения, понимаешь?
–Но ведь…
–У нас все не так делается, пойми. Ты проходишь лечение и единственным результатом пока было снижение частоты припадков. Ты не избавился от них, нет. Ты все еще неуравновешен и представляешь опасность. Мы не можем тебя отпустить в мир, пока ты в таком состоянии, ведь это будет преступной халатностью и за сей проступок придется отвечать нам и никому другому. Тем более что права на своеволие в подобной работе у нас как раз-таки и нет, прости.
Лицо юного пациента было мрачнее тучи. Он свесил голову, плечи поникли. Но, когда Сумароков хотел позвать надзирателя, он внезапно оживился:
–А вы ведь можете меня вылечить? Ну, как того дяденьку, с бородой? Ведь он уже в порядке, так? – речь шла о его бывшем соседе по палате, – Вы вылечили его, значит, вылечите и меня!
"Несмотря на свой жуткий вид, он все еще наивен, как ребенок."– с невольным удивлением подумал Сумароков.
–Не все так пр…
–Вы поможете мне, я знаю! – жуткие бесцветные глаза вперились в него тем самым взглядом, – С вашей помощью я поправлюсь!
–Ну-ну, попридержи коней. Сперва научись управлять собой, а там посмотрим. – удивление уступило раздражению и Сумарокову пришлось мысленно себя одернуть.
–Да, конечно. Я смогу!
Той же ночью у мальчика приключился новый приступ, во время которого он сломал руку одному из новых соседей и чуть было не вырвал челюсть другому парнише. Обоих отправили в реанимацию, его же– обратно в одиночную палату. Три дня провел там Сергей, не выходя наружу и лежа на мокрых от пота подушках, ловя капли с потолка во время жажды– в тот период шли затяжные дожди и половина помещений в здании протекали. Три дня и его вытащили абсолютно истощенным, с обгаженными штанами, вымыли и покормили, после чего провели профилактическую беседу. Про мизинец он опять все забыл, пришлось напомнить. Не забыл лишь часть беседы с Сумароковым, с которым очень хотел встретиться. Получить желаемое вышло лишь спустя несколько недель примерного поведения.
–Я здесь, доктор.
–Да, я не слепой, вижу. – со скучающим видом Виктор раскрыл папку с документом. – Чего хочешь?
Казалось бы, вопрос несколько стеснил юношу– он сжал пальцы в замок и глаза его опустились.
–Я помню наш разговор, доктор.
–Неужели?
–Да. Так же я помню свое обещание, которое тут же нарушил. Я проявил непростительную оплошность и прошу у вас прощения за то, что обманул ваше доверие и ожидание! Я понимаю, что мне нет веры и мое дело лишь утверждает вас в мысли, что я опасен, но я стараюсь и буду стараться впредь, обещаю! Только не списывайте меня со счетов, пожалуйста! – для пущего доказательства своего покаяния он драматично опустился на колени, обхватив ладони в молитвенном жесте, все так же просяще глядя на доктора.
–Ясно. – равнодушно выдохнул Виктор и углубился в чтение.
–Снаружи все так же холодно и тоскливо? – неожиданно спросил мальчик.
Сумароков отвел глаза от документа и с задумчивым видом выдал:
–Прекрасно!
–Ты лжешь. – сказанное было столь бесхитростно, что Сумароков даже не нашелся с ответом, не говоря уже о выборе реакции– разозлиться или рассмеяться. Только подходящая фраза коснулась его языка, за мальчишкой уже захлопнулась дверь, оставив то ли одураченного, то ли осажденного мужчину пожимать губами.
И пусть разговор был короткий, фактически лишенный достойного внимания содержания, но странный ответ парня все не выветривался у Сумарокова из головы. Это было странно, но еле заметное чувство вины все же подтачивало его, пеняя за легкомысленный, не скрывающий грубого отношения выпад. И дураку понятно, что глупо было выдавать столь банальный ответ тому, кто от наружного мира и пострадал. "Надо было ответить иначе, поговорить с ним. Сказать, что все не так просто." Он твердо решил поговорить с парнем, решив попробовать заставить раскрыться.
Несмотря на ограниченные условия для пациентов все попытки доктора наладить связь с пациентом проваливались. Даже простой вопрос– "Как дела?"– оставался без внимания, а чертов парнишка тут же находил кем себя занять. Но долго это не продолжалось и наконец в дверь его вновь постучали.
–Почему ты избегаешь меня?
–Может, потому что вы– лжец? – ответил спокойно Сергей, со скучающим видом глядя сквозь собеседника.
–Я не лжец, я просто…
–Достаточно. – юноша заткнул уши, – Я не желаю слышать вашу отборную шепучню. Лучше послушайте меня. – не слыша себя, он невольно повысил голос, – Я хочу выйти отсюда, но что ждет меня за дверьми этого ада, я снова не знаю. Все, что я помню, носит отрицательный характер. Мне не к кому возвращаться, у меня ничего нет. И, когда я задавал вам вопрос, я ожидал чего угодно, но не этого гадкого слова. "Прекрасно", тьфу! Вы, взрослые, всегда выглядите самыми что ни есть глупцами– ни такта, ни чувства меры, ничего в вас нет. Вы такие же дураки, как и дети, только вместо школы ходите на работу и вместо оценок получаете деньги, все так же оставаясь теми, кто вы есть– тупыми кусками говна, что гордятся не пойми чем не пойми зачем. Засуньте свое "Прекрасно!" в свою жопу и никогда не доставайте.
Он вынул пальцы из ушей и как ни в чем ни бывало закончил:
–Время обеда, поговорим завтра.
"Ну, это-то я точно заслужил."– хмыкнул Сумароков и повторил попытку чуть позже, позвав мальчика в кабинет.
–Ну, и как там– снаружи? – бесцветные глаза по привычке уставились на Виктора.
–На это сложно ответить…
–Вы уж постарайтесь, доктор.
–Понимаешь, Сережа, на этот вопрос я не могу ответить. Я лишь могу описать тебе тот мир, каким его вижу я, и дальше уже ты сам решишь, каково там.
–Валяй.
–Хм… – и доктор затих.
–Ха, не знаете! А еще мне указываете. Вы просто смешны! Может, вам тоже следует сюда заселиться? – сказал парнишка и с губ его сорвался визгливый смешок. – Как вы можете жить в мире, ничего не зная о нем? Это же не математика, в конце-то концов!
Виктор не нашел, чем б ответить.
Лишь после этого разговора он задумался над вопросом, пока ехал домой, к семье. Думал об этом за семейным ужином, не слушая болтовню двух сыновей, думал об этом, лежа в постели. Глаз не сомкнул, но так ничего и не придумал. "Каково тут?"– спрашивал он себя все время. В ответ внутренний голос лишь молвил: "Никак."
Днем следующего дня он так и ответил Сергею. "Я так и думал."– мрачно отвечал ему ребенок внешне, мертвец внутри. Разговор не заладился с самого начала и было решено отложить его на потом.
–Здесь ужасно скучно.
–Здесь спокойно и безопасно. Не то, что в мире. – снисходительно ответил доктор.
–Черта с два– книг нет, по телику разрешают смотреть только всякую чушь и мультики по комиксам тут не показывают. Здесь идеальные условия для того, чтоб сойти с ума, не думаете?
–Честно говоря, думал. – Виктор с улыбкой смотрел на разрумянившееся от тепла, исходившего от обогревателя, лицо Сергея, – Помню, я даже разговаривал на эту тему с главврачом.
–И что же она ответила? – "Что, малыш, интересно?"
–А что она могла ответить? "Пациентам нельзя волноваться." И упомянутые тобой мультики входят в перечень запретов. Вот и все.
–Тупица, это же мультики!
–Ну-ну, не будь к нам так груб. Ты ведь не такой!
–Вы не знаете, какой я. Все, что написано про меня в деле– чушь собачья. – и тут же вставил, – Принеси мне книгу, док!
–Не сходи с ума, не надо.
Сергей встал и упер кулаки в стол, нависнув над лицом Виктора:
–Принесите мне книгу, доктор, и давайте без отговорок. Вы же не хотите, чтоб я расшиб себе голову о стену?
–Если ты не будешь шантажировать меня, я буду носить тебе книги, но только по своему личному выбору. А потом, если ты будешь проявлять дальнейшее здравомыслие, возможно, расширю их перечень. Идет?
Удивительно, но книги и впрямь стали спасением для молодого человека. Буквально зачитываясь ими, он порой только и говорил, что о героях и событиях в той или иной книге. Долгие дни, когда Сумароков никого не принимал, они пили чай у него в кабинете и обсуждали очередную принесенную книгу. Юноша оказался страстным книгочеем и читал все, что ему давали– от классических романов до современной фантастики. Однако не все книги приходились ему по вкусу. Однажды он прочел какую-то безымянную книжонку, которую Виктор купил по скидке в магазине специально для него, и первым делом после прочтения эпилога демонстративно вошел в кабинет и швырнул ее в помойное ведро.
–Зачем ты это сделал? – спрашивал его Виктор, в этот момент старательно заполнявший стандартный формуляр.
–Содержимое этой книги– дерьмо. Персонажи Боккаччо отвратительны, мелочны– сопереживать и радоваться их победам я считаю самым позорным, что есть в этом мире.
–Ну, это ты сейчас так считаешь. Со временем у тебя выработается иммунитет ко многим вещам в этой жизни– к чему-то ты будешь относиться более терпимо, а что-то окажется действительно смешным.
Если раньше мальчик читал все подряд, то спустя год у него начали сформировываться предпочтения. Например, он не любил любовные романы, считая их содержимое оскорбительным.
–Но ведь каждый человек хочет любви. – словно спрашивая, спокойно утверждал доктор в ответ на гневную тираду о нелогичности сюжета, глупости отдельных моментов, не скрываемым притягиванием за уши половины всего сюжета, остальную часть называя не иначе, как "высосанное из пальца дерьмо". "Дерьмо" было у него любимым словечком, но после просьбы доктора фильтровать свою речь Сергей правда пытался говорить более цивилизованным языком.
–Я! Я не хочу любви! – подростковый максимализм проявлялся в нем по полной программе, потому Сергей не понимал, почему порой на него смотрели снисходительно.
Зато его восторга добилась сага Сапковского "Ведьмак". Как он сам утверждал– легкое, но запоминающееся чтиво, а главное– увлекательное! Ориентируясь в дальнейшем на эти слова, Сумароков подбрасывал ему и другие шедевры, радуясь благотворному влиянию чтения на состояние пациента.
Время шло и, спустя, Сергей Роднин был подставлен перед фактом выписки. Сумароков готовил к этому почву задолго до этого, однако не учел одного– реакции своего пациента. Наивно полагая, что Сергей обрадуется, он напрочь забыл о том, как долгожданная свобода порой пугает людей. Так произошло и с Сергеем– глядя в его широко распахнутые от ужаса глаза, Виктор уже думал, не поспешил ли он, в самом деле, с инициативой. Однако холодная голова и подвешенный язык сделали свое дело– мальчик сумел успокоиться и принять мысль, что он наконец-то выйдет на свободу.
Когда они вместе вышли за ворота больницы, Сергей вздохнул и сказал, что этот мир уже причиняет боль его глазам. Привыкший к постоянному свету от ламп, видя внешний мир лишь из окна доктора, – остальные были оснащены решетками и матовыми стеклами, – он совершенно забыл, что означает свет дневной. Щурясь и оттого жутко походя на особо уродливого азиата, он долго стоял, вытянув руки, пока его глаза не привыкли. Сев в машину, они поехали в город. Глядя, как юный освобожденец приник носом, будто малыш, только выбравшийся с фермы в большой город, наблюдал за проносящимися мимо деревьями, Виктор невольно заулыбался.
Дальнейшее обустройство Сергея дома было целиком под заботой его друга. Виктор потратил уйму времени, сначала ища мальчику приемных родителей, а не найдя выхода, пытался убедить жену принять пополнение. Когда Сергей прибыл, он ничего не узнал. Мальчик думал, что едет домой и был несказанно удивлен новости, что теперь он приемный сын. Виктор пришел к выводу, что это к лучшему– отпускать мальчика доживать годы до совершеннолетия значило пустить насмарку все его лечение и спустить в унитаз тяжело удерживаемую позицию верховенства над своим неуемным состоянием. Последующие несколько недель Виктор иногда заезжал домой проведать семью и воспитанника, но основное время проводил на работе, раз в неделю проводя в кабинете беседы с мальчиком. Потом резко перестал, лишь изредка звоня– что-то в лечебнице не ладилось, требуя от него полного времени и сил. А что Сергей? Сергей учился как мог– сначала доучившись в школе в классе коррекции, не испытывая на себе былых стрессов, потом нашел подработку мойщиком автомобилей у знакомого семьи, полностью влившись в жизнь, присущей общественному хомяку, стремительно несущегося по колесу общественности.
Не сказать, чтобы его прибытие все восприняли как должное. Из всей семьи к нему как частью оной относился исключительно Виктор. Сыновья и жена же решили отыграться за проигранную битву главе семьи и пристроили Роднина в качестве бесплатной прислуги и уборщика. Ребята всячески подзуживали над юношей и периодически гадили ему в душу, а "эта женщина"– так звал Сергей их мать, – смотрела на него как на дерьмо. В школе было чуть легче– знакомые с его историей школьники держались в стороне и не думали даже и пытаться задеть. И правильно– существуют весьма большие шансы, что они бы пожалели об этом в первую же секунду.
То были тяжелые годы для всех. Удачей было для всех, что Сергей держал себя в руках и показывал себя как личность неожиданно уравновешенную. Но все хорошо то, что кончается. На пороге совершеннолетия молодой человек потерял контроль после череды неудачных попыток обрести друга. Представьте себе сморщенные в отвращении лица девушек и парней, когда вы подходите к ним, напускаете на себя дружелюбную мину и неловко пытаетесь завязать разговор. Роднин был вынужден встречать такую реакцию постоянно, что его очень удручало и расстраивало. И так невысокая самооценка по ступеням скатилась до уровня ниже плинтуса, а голова была забита мыслями о собственной несостоятельности. Довершило все еще один "прекрасный" момент в его жизни, когда взгляд наткнулся на новенькую девушку. Родом из обычной семьи, переехавшей на заработки в Сорск откуда-то из области в восточной России, красивая и милая с виду. Долго подросток не мог собраться с силами и заговорить с ней, но тот день неизбежно наступил– Сережа собрал волю в кулак и пригласил ее погулять. Скорчив испуганную мину, та во весь голос крикнула: "Отвали от меня, урод!" Весь коридор разразился смехом и улюлюканьем, через секунду сменяясь унисонным "Ох ты ж!..", когда Сергей, не выдержав очередного унижения, рассвирепел и сделал первое, что пришло в голову– пнул ее меж ног. Так завершилось его первое и последнее общение с женским полом с целью создать любовь всеобъемлющую и бесконечную, о которой можно было бы сложить невероятной красоты песню, а следом снять полноценный фильм о нестандартной любви, готовый обойти аналогичные по тематике, но с прогрессивным уклоном.
Но вот что началось и с завидной периодичностью повторялось и впредь, так это маячившаяся на горизонте физиономия полицейской легавой– после того случая все проходило в стандартном порядке: вызов в школу, угроза той самой полицией, долгие разговоры, перешедшие в упрашивания. Кончилось взяткой. Сумароков хотел, чтобы его подопечный закончил хотя бы среднее общее образование и не мог допустить исключения. С горем пополам получив аттестат, Сергей первым же делом получил повестку в военкомат.
* * *
По телу пробежала дрожь, стены поплыли. Сдерживая позыв рвоты, Сергей присел на колени и глубоко вздохнул. Снова началось?! Но ведь здесь никого же нет– никто на него не смотрит, не смотрит же, нет? Однако ощущение присутствия постороннего не исчезало. Оглядываясь, внимательно осматривая углы, молодой мужчина не мог понять, откуда за ним могут наблюдать. Перебарывая дурноту, переполз от окна к стене, распахнул двери в чулан. Никого! Дверь! Запер ли он дверь? Стремительный рывок, пальцы смыкаются вокруг ручки– только скрежет чуть ослабленных болтов. Заперто. Заперто, но… кто смотрит?! Сергей метнулся к окну и внимательно оглядел улицу, автомобили, противоположные его стороне окна. Никого, только мелюзга играет на площадке… может, он? Нет, мальчик сюда не смотрит, но кто тогда смотрит, кто? Зашторив окна, Сергей присел у батареи и закрыл глаза в попытке успокоиться.
Однако ощущение незримого присутствия кого-то совсем рядом не отпускало его. Распахнув глаза, Роднин с криком замахал кулаками в попытке достать неведомого врага, то приседая к полу в надежде подсечь его, до прыгая к потолку с мыслью, что он на нем стоит. Костяшки лишь просвистели по воздуху, не встречая сопротивления. Посторонний замерцал, то тая подле него, то возникая с другой стороны, раздваиваясь и испуская тепло со всех сторон. Так, схватил себя за голову Сергей, успокойся… здесь никого нет! Это– просто обострение и ничего больше, а раз так, то нет ничего проще, чем позвонить. Глаза нашли приклеенный к стене большой лист с крупной надписью: "Если чувствуешь, что близок к срыву, звони по этому номеру." и последующей заветной комбинацией цифр. Не глядя на телефон, Сергей оттарабанил ее по клавишам, бегая глазами по стене. Она была сплошь заклеена листами разных форм и размеров. Большинство из них были исчирканы странными рисунками– то беспорядочно разбросанные по огромной белой поверхности, то словно складывающиеся из разных кусков в паззл, открывающее единое, но лишенное цельности произведение с непонятным содержанием. Глядя на эти рисунки, невольно приходишь к мысли, что их автору не помешало бы хотя бы научиться держать руку ровнее, а окажись рядом настоящий художник, то и его полное ангельской терпимости к чужим косякам лицо скривила бы гримаса отвращения. Эти рисунки не шли в сравнение даже с детскими бездарными произведениями, которые гордые родители суют каждому гостю под нос с фразой: "Смотри, какой шедевр!" и затем вешают на холодильник, ибо тут была приложена рука взрослого человека. Странные образы, каракули и хитросплетения ужасающих пародий на лица совершенно дисгармонировали друг с другом. Может, в глазах автора они и имели какую-то иную смысловую нагрузку, но в глазах обычного человека это была просто мазня, которую иногда прерывали "проблески света"– просто исписанные листы, при более близком рассмотрении оказывающиеся очередным образцом дефективного мышления. Странные фразы и предложения, а то и целые абзацы не несли в себе практически никакого поддающегося трезвой оценке смысла, полностью дезориентируя своей несвязностью и абсурдностью при прочтении, но порой попадались и осмысленные записи. На тоненьком огрызке туалетной бумаги, что была прибита гвоздями, было еле различимой цепочкой начеркано: "Ты меня никогда не знавала, влюбившись в тебя я взлетал." Интересно, о чем думал этот несчастный, когда чиркал это огрызком карандаша? Что волновало его в тот момент? Неужто этот душевный урод впервые познал что-то кроме окружавшего его презрения? Или, может, он вспоминал свою мать, бросившую его на произвол судьбы? Что-то же должно было послужить появлению этим старательно выписанным буковкам? Но вот что? Уж явно не эти ужасные стены без обоев и не этот вымазанный в побелке потолок и уж точно не этот пол с постоянно скрипящими досками. А что говорить уж об убогой мебели, которая осталась от предыдущих владельцев, решивших взять только то, что не имело вид помойного интерьера в каморке двухсотлетнего человека? И речь идет не про фильм. Вид за толстыми светонепроницаемыми шторами тоже не радовал глаз– высокие и толстые, словно дубы, деревья стояли на большой игровой площадке, что стояла в кольце стоянки для автомобилей, и загораживали вид. Однообразные до омерзения, ровными рядами стояли примерно метр друг от друга каждый, являя собой идеальный участок для игры в салки либо прятки. А толстые, низко свисающие, цепляющиеся друг за дружку ветви превращали и ту и эту игры в нечто трудно описываемое, хаотичное и для кого-то даже веселое.
Гудки в динамике прервались щелчком и неясный голос прорезал помехи:
–Да, алло! Алло, я слушаю! – после молчания голос продолжил уже с оттенком злобного нетерпения, – Или говори или я бросаю трубку, слышишь?!
–Добрый день, п… Виктор. – внезапно смутившись, прохрипел Сергей.
–А, это ты, мой мальчик! – голос сразу обрел нотки тепла, – Как самочувствие? Ничего не тревожит? Тебя давно уже не было слышно, я уж начал было беспокоиться!
–Все в порядке, друг. – Сумароков так и остался единственным человеком, кому повезло услышать это слово от Сергея, и едва не стал тем, к кому могло быть обращено второе. – Я просто чувствую… мне показалось, что я теряю контроль.
Он уже жалел о том, что побеспокоил доктора, когда том конце провода раздался вздох. Потом еще один, более протяжный и страдальческий.
–Вы в порядке, доктор?
–Нет-нет, все нормально. Сиди дома и постарайся никуда не выходить, слышишь? – задышал в трубку Виктор.– Мне стоит приехать, привезти тебе лекарства.– снова вздох,– А ведь я говорил тебе, что нам не стоит прерывать сеансы.
–Теорию нужно подкреплять практикой, доктор, чем я и занимаюсь. Я чуть подожду, потом пойду прогуляюсь. – массируя пальцами брови, Роднин уселся спиной к кровати на пол.
–Нет, стой. Слышишь? Не вздумай выходить из квартиры, ты меня понял?
–Ваши запреты делают только хуже. – внезапно досада на себя сменилась нахлынувшей обидой, возбухающей в горле Сергея,– Я… я позвонил вам, чтобы вы меня поддержали, а не ограничивали, неужели это так трудно понять? Я не какой-то там опасный зверь, я человек и нуждаюсь в помощи– мне тоже бывает трудно! Но, раз вам важно только то, чтобы я сидел на месте и в ус не дул, то не приезжайте, я сам справлюсь!
И положил трубку.
* * *
Где-то на другом конце города в одной из советских многоэтажек старый человек разносил все в пух и прах, проклиная на чем свет стоит "этого долбанутого психа, по которому карцер плачет". Но, враз успокоившись, Виктор закинул сброшенное после звонка одеяло обратно на постель, залпом выпил горячий чай и, поскуливая от обжигающего нёбо и пищевод кипятка, спустился на перилах вниз, тогда же застегивая рубашку и набрасывая пиджак на плечи. Выбегая во двор, он воплем отогнал псину, облегчавшуюся на колесо его машины. Минуту спустя он уже гнал по главной дороге, неистово сигналя не желающим его пропускать попутным водителям.
"Без глупостей, мальчик, без глупостей!"– мысленно умолял он, словно надеясь на то, что его услышат за километры, вслух же оря: "Да куда ты прешь, собака такая?!"
Откуда в этом городе столько бездомных собак? Что за сволочи это допускают?!
* * *
Ворон был прямо у него на глазах. Та чертова крылатая скотина, что бесцеремонно оторвала его от сна! Сергей уже потирал в предвкушении ладони, ища глазами камень. Этот слишком маленький, вот этот слишком большой и тяжелый. Где же ты, родимый? В левом газоне чуть поодаль лежал белый, порядком поистертый камень размером с человеческое сердце. Ага! Подбежав и схватив его, Роднин направился к птице, возбужденно дрожа. Месть сладка, не так ли? Она пыталась уковылять подальше, видя приближающегося великана. Пыталась взлететь, размахивая сломанным крылом и покаркивая, раз за разом падала навзничь, неуклюже вставая на лапки и пытаясь уйти от смерти. И камень настиг ее. Да! Неумолимая тяжесть приземлилась с максимальной силой мужской руки, размозжив черное тельце всмятку. Лишь крылья да лапки подрагивали и клюв распахнулся в агонии. Он нанес еще удар, раздавив головку. Ноздрей коснулся еле заметный гнилостный аромат.
Обернувшись, Сергей увидел длинноволосого юношу, с изумлением взиравшего на картину расправы. Широко распахнутые глаза резко контрастировали с спокойным лицом и они же твердо уставились прямо на него. Роднин почувствовал неловкость, затем вновь накатывающее чувство опасности. Это… он? Ему казалось, что парень вот-вот достанет из кармана нож и накинется на него– настолько колюч был этот взгляд и подозрительно подрагивала правая ладонь, вроде бы, нет, точно тянется к карману джинсов! Сердце бешено забилось, ярость начала бурлить в крови. Перехватив камень поудобнее, он двинулся на юношу.
А тот лишь качнул головой и с прытью рыси забежал в их общий подъезд.
"Стой, собака!"– рявкнул Сергей и бросился за ним следом, – "Поймаю– зашибу!"
Однако ни на первом этаже, ни на последнем его не оказалось. Люк на крышу, казалось, был надежно задраен. Плюнув на лестницу в досаде, Сергей пнул какую-то дверь и, не дожидаясь возмущенных криков жильца, сбежал вниз. Вновь посмотрев на тушку убитого ворона, покачал головой, понимая, что погорячился. Это же всего лишь птица. Только птица, которая не знает, что нельзя мешать людям спать, стуча в стекла до того, как солнце поднимется над Птичьей улицей.
* * *
Уже через пятнадцать-двадцать минут он стоял перед заветной дверью. Достав запасной ключ из кармана, повернул ключ в скважине и распахнул дверь настежь. По гостиной гулял сквозняк. Его бывшего пациента не было на месте.
–Дьявол бы тебя побрал, чертов идиот! – не выдержав, застонал Сумароков.
Выбегая на лестничную площадку, Виктор наткнулся на юношу, что быстро поднимался вверх, перепрыгивая через три ступени за раз. Едва не сбив его с ног, Виктор успел схватиться за воротник рубашки прежде, чем парнишка покатился с лестницы. Сбивчиво извиняясь, он поинтересовался, видел ли тот своего неадекватного соседа. "Опять на крыше, вероятно. Ее постоянно запирают, но он как-то умудряется туда попасть."– пробормотал себе под нос мальчишка. Виктор тут же помчался по лестничным пролетам вверх.
Распахивая люк на крышу, он уже знал, что никого там нет, но все равно поднялся, чтобы проверить наверняка. В первые минуты он просто бестолково метался в разные стороны, порываясь посмотреть там, там и там. Затем плюнул и выглянул со стороны двора. Площадку полностью скрывали аномально высокие и пышущие хвоей деревья, возле машин никого не было. Лишь цепочка старых кошелок медленно патрулировала улицу, иногда присаживаясь передохнуть на скамейке. Ругаясь, Сумароков подошел к люку и дернул за ручку. Заперто! Какого?.. Решив не торопиться, размеренным шагом направился по крыше к следующему корпусу, раскидывая носком ботинок валяющиеся осколки из-под битых бутылок, окидывая с отвращением валяющиеся презервативы и полиэтиленовые пакеты с клеем. Добравшись до второго корпуса, переступил через невысокий, покрытый рубероидом, в свою очередь щедро смазанный гудроном, плинтус, подошел к следующему люку. Открыто! Стараясь не спешить, он начал спуск вниз, каблуками скользя по неестественно скользким ступеням со сбитыми уголками. В какой-то момент одна из ступеней ушла из-под каблука и один из пролетов Виктор преодолел на своем внушительном от природы заду. Скрючившись в позе старика, страдающим болями в спине, и потирая зад, доктор вышел во двор и как мог быстрым шагом обошел по всему периметру. Никого! На площадке носились дети. "Так, детей он особо не любит, так что там его нет. У кого бы спросить?"– и, подбежав к старухам, он спросил их, не видели ли они явно неадекватного лысого мужчину, что проживает в одном из корпусов.