–А то, как же! – проскрипела самая внушительная из них. Сразу видно– глава прайда, – Лысенький такой, щупленький уродец, да?
–Ну, я бы не стал так его называть…– миролюбиво поднял руки Сумароков, но его перебили.
–Да урод он и есть урод! – перебила его вторая бабка и третья поддакнула:
–В мое время таких еще в колыбели душили, чтоб семя свое дрянное не распространяли, а тут, вишь ты, пожалели собаку!
–Так то оно так.– завела свое очередная бабка,– Будь моя воля, уж я б-то его прибила мужниным ружьем, если б этот осел его своему щенку-племяннику не отдал, тьфу черт на его проклятущу башку, имбецила пустопорожнего!
Все тут же начали наперебой поддерживать ее, приговаривая, как сами бы не отказались расправиться с ним.
–За что вы так его ненавидите? – опешил от столь негативной реакции доктор, невольно приходя к мысли, что Сергей явно что-то от него скрывал.
–Да потому что урод он, вот почему! И двери наши ломает, аки сучонок! – горланила в свою очередь самая уродливая старушенция.
"Черт, что же ты тут натворил без меня?!"
–Как это ломает? – Виктор решил не озвучивать свои мысли, – В смысле– выбивает их или что?
–Да замки он ломает, дурья твоя башка! – вышли из себя бабки, – Все время ковыряет в них проволокою своею, никакой управы над ним нет! Уже и полицию вызывали и людей просили с ним поговорить по человечьи, – "Ага, избить то есть, да?"– но ничего не действует, хоть ты, сука, тресни! Отговариваются токмо, мол, не украл ничего и не ломал, так и черт с ним, но только вот как я спать-то должна, когда этот фашист в округе шастает? У-у-у, прибить бы скотину!
–Судя по тому, что вы тут наплели, – не выдержал Сумароков, – так это не его надо прибить, а вас, старых лярв! В моей практике– а я врач, к вашему сведению, – попадались подобные вам. У нас в отделении таких особо буйных было принято называть "перезревший фрукт с молочной изюминкой"! Проблем с вами всегда обнаруживается больше, чем с самым неадекватным пациентом мужского пола– то вам это не так, то сё не так, то жопа болит, то рожа у медсестры неподходящая! А сколько предметов ломаете, когда буяните– и не скажете, что вам всем лет по восемьдесят! Хоть бери и на лопату ставь– траншеи копать! Тьфу на вас.
И, пока за спиной раздавались наперебой очумелое "О-о-ох каков козлина, вы посмотрите на него!" и полное яда "Ах ты, плут паршивый, я на тебя внуку пожалуюсь, а он тебе все почки отобьет, тварь!", а с ними обещания сходить к цыганке и проклясть его, доктор пошел обратно в квартиру Сергея. Не дойдя пару пролетов, он тяжело опустился на ступеньки, что недавно наградили его очередной порцией боли, а ныне загладившие свою вину спасительной прохладой. Тяжело вздохнув, почувствовав усталость от беготни и дефицита сна, медленно прислонился головой к стенке, прижавшись щекой к чуть влажной поверхности. Не до конца прикрыв глаза, Виктор сквозь щелку левого глаза смотрел в ровно окрашенную стену, примерно в трех-четырех метрах от него заканчивающуюся углом. Решив отдышаться и при этом не дать себе уснуть, стал представлять, как угол пролета превращается в линию горизонта, обращая гладкую синеву окрашенного покрытия в мирный штиль мертвого моря. Тогда Сумарокову и показалось, что в простой на вид стене скрыт целый подводный мир, что вот-вот ветер понесет за собою дюны, что не далее как через несколько секунд блестевшее в дневном свете закрытых облаками небес зеркало воды пробьет острый нос и великолепный дельфин на секунду зависнет в созвездиях из жидких хрусталиков и тут же с шумным плеском погрузится обратно, что из затененной линии горизонта внезапно покажется алый диск восходящего солнца, чье отражение вытянется в идеальный овал, который спустя пару минут поразит крохотная черная точка, вот-вот готовая приобрести очертания великолепного трехмачтового фрегата. Лучи солнца золотом отражаются от боков судна, его великолепные черные паруса вздуваются подобно животу заправского любителя пива, а алый же флаг медленно развевается под ветром, размахивая длинными кончиками. Шелест волн вот-вот пронзит громкий вопль моряка с «вороньего гнезда» и все словно по команде развернут посудину в указанную сторону. Их взорам откроется привычное, но все еще захватывающее зрелище– огромный кит совершает свой прыжок и тяжело ныряет в воду. И вот его внушительное тулово скрывается под водой, как огромный хвост показывается над поверхностью и словно махнув на прощание, так же уходит вглубь. На этом месте возникает крошечная воронка, но миг спустя она исчезает, оставив после себя лишь огромные круги, что расходятся вширь.
Прерванный сон потребовал своего завершения и Виктор, погружаясь головой в ватные глубины, заползающие в его уши, нос и рот, уснул.
* * *
–Алло?
–Алло.
–Роднин, ты, что ль, родной? Зачем звонишь? Случилось что? – сквозь слова доносилось смачное чавканье– шеф устроил внесрочный обед.
–Я тут узнать хотел, нельзя ли мне прийти сегодня поработать? – переминаясь с ноги на ноги, то и дело оглядываясь за спину, пробормотал Сергей.
–У тебя же выходной, Родя, вот и потрать его с пользой! Выспись там, или в бар сходи, киношку посмотри. Слушай, что я говорю, сынок, потому что твое вечно утомленное лицо меня напрягает! Работаешь ты сносно, но… в общем, не стоит, право! У нас расписано все по дням и на сегодня мест нет, так что ты лишь будешь мешаться под ногами. – но немного смущенный тон начальника так и говорил о недосказанности, в которую никто никого посвящать не собирался, – Все, отдыхай, а мне нужно работать!
–Но я…– хотел было начать Сергей, но из динамика уже звучали гудки.
Виктор наверняка его ищет сейчас, стало быть, путь домой заказан. По крайней мере до вечера. Проводить весь день на улице ну никак не улыбалось, а окружавшие его люди сильно напрягали– они смотрят, они все смотрят на него, куда бы он не пошел, будто бы обвиняя его в чем-то! Или даже ненавидя. В обычном случае Сергей прятался дома, не показывая и носа наружу, особенно после очередного вызванного истеричной Петровной наряда, когда он как-то не так на нее посмотрит, в ожидании, когда все уляжется или когда наступит рабочий день, но сегодняшний день под стандарт походил весьма слабо. И зачем он только позвонил старику? Тот же в последнее время стал слишком дерганный! Сергей хорошо помнил его слова в последний визит: "Еще хоть один вызов по причине твоей неустойчивости и мне придется подумать о том, чтобы вернуть тебя в лечебницу!"
–Но вы не можете меня вернуть! Я же… я же живу, у меня работа, деньги…– понимая, что ничего больше у него нет, Сергей запнулся, переминаясь с ноги на ноги, точно нашкодивший школьник, боясь смотреть Сумарокову в глаза, боясь увидеть разочарование в его глазах.
–Ты и сам не знаешь, что тебя здесь держит. Оглянись вокруг! У тебя ничего нет, ты здесь никому не…– вовремя остановившись, доктор протер платком покрытый холодным потом лоб и продолжил, – Я же вижу, что тебе здесь трудно приходится одному, но вернуть тебя к себе домой, например, я тоже не могу, ведь ты все-таки взрослый человек. Так, может, тебе стоит поступить по-взрослому и дать мне согласие на госпитализацию? Может…– схватив пациента за руку, старик встретился с ним серьезным взглядом, – Может, хватит с тебя этого мира? Ты ведь ни о чем не мечтаешь, ни к чему не стремишься, а все деньги тратишь на квартиру и еду, а остальное посылаешь мне, хотя я говорил тебе: "Не делай так, я хорошо зарабатываю! Лучше сохрани их для какой-то маленькой мечты– может, ты хочешь себе гитару?" Что ты мне тогда ответил?
–Что мне на хрен не всралась тупая гитара. – послушно кивнул ему Роднин.
–Ну, вот! Пойми, мальчик, что тебе с каждым годом не будет становиться легче. Жизнь в одиночестве тебя доконает, а враждебность окружающих лишь все усугубит. Разве тебе не важно, что даже я об этом задумался?
–Мне важно, что вы думаете, правда! Но я не могу просто все бросить и вернуться… туда. Вы… Да вы же сравните, просто сравните– вот я здесь, полностью свободный, делаю, что хочу, хожу куда хочу, а вот я там, который ничего не делает и чувствует себя так, будто его унизили, сделали игрушкой!
–Ты пугаешь людей, Сереж. Разве все эти вызовы ни о чем тебе не говорят?– увещевал его доктор, решив не отступать,– Ладно бы, если ты просто на них как-то не так смотришь– взгляд так-то трудно контролировать, особенно если ты расстроен, но ты же и рявкаешь на них, замахиваешься!
–Вранье! – вознегодовал Сергей, – Они все врут! Вы же знаете, знаете, что я вам никогда не врал? – и, склонившись к лицу старика, крепко обхватил своими ладонями, – Вы знаете же, правда, знаете, что я хороший? Что я могу… быть взрослым!
–Пусти!
–Смотрите! – будто и не сжимал его в тисках, Сергей возбужденно подбежал к комоду, достал толстую папку, – Смотрите! Здесь все счета, все чеки! Я помню, что вы мне говорили, и хранил их, пока срок не истечет! Помните, как мне пришла квитанция с насчитанными пенями, помните? Я не стал буянить, вы это знаете, нет– я пошел и спокойно разобрался с ними, предоставил чеки, показал, что у меня не может быть никаких просрочек! Я гораздо самостоятельнее, чем половина живущих здесь, и вы это знаете! – последнее слово пальцем уткнулось в грудь Виктору.
–Работать и платить по счетам– еще не признак взрослого человека. Я отпустил тебя с надеждой на то, что ты сможешь социализироваться, но что я вижу вместо этого? Ты одинок и даже не пытаешься это изменить!
–Разве это преступление– быть одному? Мы, что, в фильме "Лобстер"?
–Нет, Сереж, мы не в фильме, хотя то, что ты сохраняешь способность отличить реальность от вымысла, меня немного, но радует. Но я не об этом тебе говорю, а ты отказываешься меня слушать! Я говорю о связи! Не обязательно любовной, нет! Я говорю о связи между тобой и другим человеком, который мог бы заменить меня и расширить твой круг общения! Новый человек всегда приносит свежие краски в жизнь, это-то ты должен знать– не зря же ты столько читал! Неужели тебе не хочется быть кому-то важным?
–Нет.
–Очень жаль это слышать. Ты не готов признать это, но одиночество тебя же и погубит! Я же вижу, что ты недоволен своей жизнью, и говорю тебе, почему именно ты испытываешь вечную фрустрацию! Это не та свобода, которую ты хотел! Ты не должен прозябать в одиночестве всю свою жизнь, но, если ты продолжишь в том же духе, то рано или поздно сорвешься– это я тебе обещаю, пусть бы мне и больно говорить нечто подобное. – Сумароков взял пациента за руки, крепко сжал,– В клинике у тебя были какие-никакие, но все же связи. Помнишь того, с диссоциативкой? Он рассказывал мне, что иногда общался с тобой по ночам, что ты смог дать ему ощущение, что он способен себя контролировать. Подумать только– ты! Если тебе так это важно, мы можем сделать по-другому– я буду платить тебе немного денег, чтобы ты чувствовал себя там так, будто работаешь. Буду покупать тебе книги, если пожелаешь, возможно, смогу дать тебе доступ на улицу, ежемесячный "выходной"?
–Я не нуждаюсь в ваших подачках, Виктор. – Сергей начинал нервничать, сжимать и разжимать пальцы, – Я не собираюсь возвращаться в это место. А теперь уйдите из моего дома!
–Что же… – посуровев, Сумароков вновь вытер лоб платком, – Даю тебе последний шанс. Если от тебя или от кого-либо еще поступит вызов о том, что контроль под угрозой, я верну тебя в клинику. Уговор ясен?
"Не надо было звонить ему, дурище ты набитое!"– в досаде Роднин даже начал колотить себя по голове, – "Вот, что бывает, когда следуешь импульсу!"
Доктору, как бы он ни был ему дорог, попадаться не стоит, значит, придется устроить пикник на обочине, спрятавшись среди деревьев. В кармане еще осталась пара купюр с предыдущего посещения магазина, на перекусить хватит. Его не найдут, а Виктору быстро надоест бегать по округе и он уедет домой.
В магазине продавщица враждебно уставилась ему прямо в глаза, сощурив их в щелки. Руки невольно задрожали, чуть шевельнулись в позыве сомкнуться на ее шее.
–Не смотрите на меня так. – промычал он сквозь зубы, глядя исподлобья.
–А то что?– демонстративно жуя жвачку, хамовитым тоном спросила та, – Че ты мне сделаешь, чувырла мордатая?
–Башку сверну.
Оба замолчали. Видя, что Сергей не шутит, тетка перестала жевать жвачку и попятилась от прилавка. Он же напротив приблизился к нему вплотную.
–Я сказал– не смотри на меня!
Послушно опустив глаза, толстуха, все так же стоя поодаль от кассы, вытянула руки к клавишам, готовая, чуть что, отдернуть их и трубить тревогу, но все обошлось. Жуткий тип с "коробки"– так в остальном городе звали улицу, на которой он жил, из-за поставленных углами вплотную домов, – оплатил покупку, сгрудил все в пакет и ушел восвояси. Продавщица воровато оглянулась, потом покрутила пальцем у виска, глядя на коллегу, притихшей за стеллажом, на котором выкладывала пачки с вермишелью. Обе кивнули друг другу и продолжили работать.
Тут никогда не проходилась метла уборщика и вся земля была усеяна толщами опавших и еще не истлевших листьев прямиком из прошлого. Сухие, трещащие под ногами, для Роднина они представляли идеальное покрывало для трапезы на природе. Сидя среди берез под ясным серым небом с намеком на голубые обрывки, расположившись так, чтобы видеть и тротуар с дорогой и тропинку, ведущую в глубь леса, он раскрыл банку шпрот, подцепил пальцами одну и с аппетитом слопал. Ел в спешке, буквально давясь рыбьим жиром, стекавшем по подбородку на штаны, после чего продышался и отшвырнул банку, расплескав содержимое по палым листьям. Настал черед лаваша и сервелата. Отцепив зубами кожуру, он со смаком вгрызся в мясо, откусив приличный кусок и заел его куском мякотью, решив не спешить, чтобы не повреждать лишний раз свои десять раз на дню шатающиеся зубы. Считанные минуты и оба куска благополучно перекочевали в желудок, порядком иссохшийся в бесконечном ожидании еды. Только теперь Роднин понял, что даже не осознавал ранее, насколько же зверски голоден.
Полулежа у ствола дерева, из полуприкрытых век следил за снующими туда-сюда автомобилями и пешеходами. Вот Рено Мастер с бригадой местной подрядки– едет в очередной раз в детский сад– устанавливать новую детскую площадку, сваренную их сварным мастером. А вот убогая Ока с вовсе не убогим старичком– живым реликтом, встреча с которым могла бы показаться знаком свыше о надвигающейся удаче. Когда-нибудь он помашет ему с тротуара, а старик улыбнется в ответ и это будет лучшим подарком, который ему когда-либо дарили. О, вот местная бизнес-леди на своем Киа Спортаж, которому не место в этой дыре– эта всегда едет на работу после обеда и возвращается к ужину. Наверняка ее жизнь– отпад! Красивая машина, наверняка шикарно обставленная картина, широкий жк-телевизор, по которому она наверняка смотрит разные непотребности, так как– он слышал обсуждения старух, проходивших под его окном, – у нее никого нет и не предвидится. А еще у нее есть собачка– мелкий той-терьер, тот еще певец! Небось, шныряет сейчас по всей квартире или своими пищалками играется. Картина всего лишь резвящейся псинки, как ни странно, действовала успокаивающе и дрожь, до сего момента почти не отпускавшая его тело, незаметно улеглась.
–Что же мне делать? – говорил Сергей сам с собой, – Дома ждет док, наверняка злой. А на работе наоборот не ждут. – чуть помедлив, изрек, – Вот уж в чем ему не откажешь, так это в честности. Уж он-то бы не стал врать о том, что никому я не нужен. Бестолочь бесполезная, вот я кто!
Краткий курс повторения уничижения самое себя закончился. Сергей почувствовал прилив усталости, тут же сменившийся настороженностью, когда неподалеку раздался хруст ветки. Сквозь деревья он заметил тоненькую фигурку крадущейся девушки. Она куда-то шла, напряженно вглядываясь куда-то вперед, но не замечая его, тут же притаившегося за травой. Та самая девочка с собачкой– не той, другой! Роднин улыбнулся кратким воспоминаниям.
Он стоял за их спинами, пытаясь расслышать, что они говорят. Девушка и тот длинноволосый парнишка, корчивший перед ней не пойми что. Кажется, они говорили о птицах и свободе, но всех слов, как Сергей ни старался, разобрать не удалось. Глядя на красивую мордашку девушки, он невольно завидовал внешности обоих. Вот бы и ему стать таким же красивым! Людям бы пришлось позабыть о своей враждебности, наконец начать относиться к нему, как человеку. Столько всего стало бы доступным! Он бы ходил к ним в гости, приносил печенье, которое обязательно испек сам, развлекал бы увлекательными рассказами о школьной жизни или о том, как играл с отцом в хоккей. Возможно, мама с папой не относились бы к нему с былым пренебрежением, увидели в нем что-то большее, чем просто ребенка, который доставляет проблемы. И, возможно, она бы улыбнулась ему тоже, когда он пришел к ней домой с маленьким подарком.
Пока Сергей представлял себе красоты жизни в красивом теле, те двое ушли вместе с воспоминанием о той девушке. Ушел и он, вернувшись во двор, надеясь, что она появится во дворе, возможно, залезет на одно из деревьев. Встав на краю ограды, смотрел за резвящимися детишками. Кому-то из них предстояло стать самыми несчастными людьми, остальным же грозила достаться роль обычных обывателей, нарушающих чужую свободу и портящих жизнь. Как прозаично. Будущее уже вторгается в их жизни, заставляя копировать модель поведения взрослых. Он смотрел на толстого мальчика, которого дразнил весь двор и обкидывал песком. Вскоре пошли в ход лопатки. Зная реакцию на себя, Сергей медленно двинулся в их сторону.
Едва первая девчушка заметила приближающегося "психа", как вся стая визжащей мелюзги ринулась прочь, оставив толстяка в полностью запачканных брюках и курточке. Подойдя к нему, Роднин присел на одно колено.
–Вы меня съедите? – чуть отвернув от него лицо, испуганно спросил мальчик.
–Нет. С чего ты взял, что я вас ем? – улыбался одними губами он, помня о своих зубах.
–Мама говорит, что ты ешь непослушных детей, а из костей делаешь себе крема. Потому ты такой белый! – заметив, что ничего плохого еще не случилось, мальчик улыбнулся.
Сергей тихо рассмеялся.
–Твоя мама глупая женщина и лгунья. – ободряющим тоном заявил он, – И она все перевернула с ног на голову! Я не ем детишек. Но я ем плохо ведущих себя мам. И обман собственного ребенка входит в перечень плохих дел. Очень плохих! – для выразительности он выпучил глаза и махнул кистями с шевелящимися пальцами перед лицом малыша, – Знаешь, тебе стоит ее предупредить! Специально сделай какую-нибудь пакость, а когда она тебе скажет про меня, отвечай ей так: "Дядя Сережа-людоед велел передать, что ест исключительно плохих мамаш. Он передает тебе привет!" Справишься?
–Дядя Сережа-людоед передает тебе привет. – запинаясь повторил мальчик.
–Нет же, а как же остальное? "Дядя Сережа-людоед велел передать, что ест исключительно плохих мамаш. Он передает тебе привет!" Повтори.
Ребенок повторил слово в слово.
–А «мамаша» это же мама, да?
–Да, только это ласковое обращение, наряду с "котик", "зайчик", "муся".– с трудом сдерживая смех подтвердил Роднин.– Ну, выполни эту миссию прямо сейчас!– и, легонько подтолкнув мальца, смотрел, как тот вприпрыжку забежал в подъезд, пока не встретился глазами с пылающим яростью взглядом женщины. В глазах потемнело.
* * *
Недолго продлилось райское наслаждение и вскоре его словно сквозь тугой полый шнур протащили. Не понимая, что происходит, мужчина раскинул руки и в очередной раз чуть было не сшиб того самого парнишку. Тот сумел удержаться, лишь вцепившись в перила. Смятенно моргая, Виктор понемногу начинал соображать. Видимо, этот малой увидел его, притулившегося на ступенях и решил разбудить. "И правильно, что разбудил!"– проносилось в голове, пока рука шарила в карманах в поисках мобильника. "Не более часа проспал."– удовлетворенно пронеслось в голове. Положив руку на плечо юноше, который было собрался уйти, Сумароков сказал:
–Слушай, приятель, ты же сосед Сергея, не так ли?
Парень долго смотрел на него, щурясь своими черными глазами, словно задумавшись.
–Ну, да.
–Отлично. – настроение Виктора приподнялось и он улыбнулся, – Я так понял, весь двор его уже знает– и ты в том числе, я прав?
–Безусловно.
–Здорово. На крыше я его не нашел, а где еще искать, я понятия не имею. Ты не сильно занят?
–Что, помочь вам найти его? – парень недовольно скривил губы.
–Было бы желательно. – улыбка Виктора на глазах увяла до царапающей глаза гримаски,– Помоги мне, пожалуйста!– это прозвучало так неискренне, ведь он терпеть не мог просить у кого-либо помощи.
–Черт с вами, идем. – пожав плечами, ответил тот.
Они спустились во двор, осмотрелись, но не нашли искомое, потому молодой человек поманил доктора к следующему подъезду. Сумароков поинтересовался, куда они идут, на что получил ответ, что искать надо по квартирам– если где нашлась плохо прикрытая дверь, то вероятность, что псих– как обычно называли его пациента,– там, достигала девяносто девяти целых и восьмидесяти пяти сотых процента– он любил ходить по комнатам, брать в руки вещи, чтобы постоять и "послушать" их, иногда даже невнятно отвечая. В целом, безобидное зрелище, но жители Птичьей улицы не отличались особой терпимостью по отношению к Сергею, называя его вредителем и вором, хотя он за все разы никогда ничего ни у кого не крал. Просто слушал вещи и говорил с ними.
В этом подъезде вновь ничего не нашли, но, обойдя следующие, напали на след из пары десятков открытых дверей. Перед одной дверью подросток на секунду остановился, замешкавшись, но качнул головой и поднялся этажом выше, откуда и позвал доктора, встав у очередной открытой двери. Внутри все было перевернуто с ног на голову. Сергея нигде не было. Сокрушенно качая головой, Виктор чуял, что дела идут явно не в пользу его подопечного– о нем и так шла слава взломщика старушечьими молитвами, а увиденное контрастировало с рассказом нового знакомого. Пытаясь выпытать у него, точно ли Сережа Роднин ничего не воровал, Сумароков не получил точного ответа. Проследить логику в выборе дверей так не же вышло– это всего лишь была хаотичная выборка, лишенная системности и порядка. Казалось, будто Роднин просто поднимался по лестнице, толкая двери, и, когда попадалась незапертая, проникал внутрь. Но почему он перевернул все верх дном в поисках черт пойми чего именно эту квартиру? Здесь живет кто-то, досадивший ему или?.. Неужто новое расстройство? А ведь как хорошо все начиналось… Уже столько лет прошло, уже и память о недуге потихоньку стиралась: ни тебе скандалов, ни вызовов в участок, никаких проблем, исключая постоянные вызовы, лишенные всяческого смысла, но нет же– чертов случай все испортил! Теперь придется браться за это дело всерьез– если Сергей действительно сорвался, то ничего не остается, как найти да проследить, чтобы не набедокурил. Впрочем, следить явно поздно, теперь лишь важно найти и удержать от дальнейших глупостей. Раньше было легко– детское сознание легче подчинялось влиянию и контролю со стороны и не требовалось усилий множества людей, чтобы при случае рецидива могли остановить пациента. А сейчас у него в распоряжении только он сам– доктор в годах, – и малолетний сорванец. Никуда не годится!
Сумароков достал телефон и отыскал в контактах знакомое имя. На миг он застыл, словно в нерешительности, затем с решительным видом нажал "вызов". Спустя один гудок трубку подняли и знакомый голос негромко произнес:
–Ба-а, кто мне звонит! Здравствуйте, доктор!
–Да-да, привет.
–По каким-таким важным делам звоните? – собеседник явно был в наилучшем расположении духа.
–Сначала вопрос– ты на смене сейчас?
–Нет, док, буквально позавчера в отпуск вышел! А что?
–И как далеко ты от дома?
–Ну, как сказать… До вечера еще дома буду, а там уже в Москву поеду, к племяшке.
–Стало быть, сможешь потратить пару часиков на старого друга, а? – задорно прохрипел Виктор.
–Конечно, почему б и нет? По парочке бутылок пива в баре, стало быть?
–Нет-нет, прости, но я к тебе не по веселому поводу.
–Ох ты ж, что-то серьезное? – голос на том конце провода внезапно обрел все оттенки серьезности и, зная лицо его обладателя, можно было живо представить, как тяжелые кустистые брови надвигаются на глаза, сдвигаясь в одну сплошную.
–У меня тут кое-кто, похоже, все же сорвался с крючка.
–Дай я угадаю! Страшила?
–Господи, Валентин, ну нельзя же быть таким злорадным! – покачал головой доктор.
–Какое злорадство, вы что? Я тих и нем, как могила! А еще я добрый, как сытый удав! – явно развеселившись, ответил Валик.
Сумароков был готов повесить трубку, но не успел.
–Ладно, док, не кипятись. Говори адрес!
Не прошло и получаса, как здоровяк прибыл. Высокий, широкий, крепко сбитый, с короткими, чуть взъерошенными волосами и своими знаменитыми бровями, которыми он сводил с ума медсестер, пуская их волнообразными движениями по своему немного детскому, до сих пор сохранившим признаки доброты лицу. Сумарокову было несколько непривычно видеть его в повседневном спортивном костюме.
–Ну, док, рассказывай!
Виктор с одобрением смотрел на своего приятеля и коллегу.
"Ну вот, с таким не пропадешь!"
–Дело вот в чем, Валя!.. Да хватит тебе уже морщиться от своего имени– Валя и Валя, как уж назвали… Нам очень повезло, что Сергей позвонил, потому как я уже сейчас вижу, что ситуация выходит из-под контроля– люди поговаривают, что у него не все в порядке, а я недавно вышел из полностью развороченной квартиры. Стало быть, они не так уж и врут, скажи? Пока ты ехал, мы с мальчиком– это, кстати, Филипп, сережин сосед! – без дела не сидели, пообщались и с другими жильцами, если их удавалось поймать. Одна молодая женщина рассказала, что он все время стоит у нее под окнами ближе к ночи и смотрит, почти не отрываясь, в ее окно. Сам понимаешь, как это ненормально выглядит со стороны. Еще старухи эти, что вором его обзывают. Довелось мне узнать и о том, что по утрам здесь иногда не бывает тихо, потому что Сережа вечно с кем-то ссорится! Я ума не приложу, как он еще все до драки не довел– в его-то нестабильном состоянии! Ладно, если он просто кричит, но что, если он применит силу? В общем, ждать нельзя– нам еще пару подъездов придется обойти, так что будем надеяться, что он где-то поблизости. Так! Ты у нас человек ловкий и быстрый, как я вижу, так что лучше постой тут на стреме на случай, если наш парень попытается убежать. – тут Виктор обращался уже к юноше, – Если увидишь его, крикни, мы услышим. Так вот, – обратился снова к Валентину, – что я хотел еще сказать-то… Ага– Сережа сам позвонил мне. Он сказал, что ему показалось, будто он теряет контроль, а ты сам прекрасно понимаешь, что откровенность в подобном вопросе стоит так же под собственным вопросом и, зная наш уговор и не сумев с собой совладать, Сережа не видит резона говорить правду, потому что боится. Говоря "кажется", он подразумевает, что так все и обстоит.
–Ну бросьте, доктор. Подумаешь, позлился чутка! Не страшно ведь? Он же тоже человек, тут и сомнений быть не может, и раз злится, значит, есть от чего. Вы что, позвали меня потому, что он просто разозлился? Это же нонсенс.
–Не в его случае, Валь, не в его случае. Ты же видел его– камень! И сейчас этот камень снова готов обратиться в пыль, которая забьет все щели, включая дыхательный проход, а я не хочу этого допустить. К тому же у меня ощущение, что вовсе не злость его тревожит и подтачивает изнутри, совсем нет…
–Эк вас попустило-то, а! – несмотря на серьезность доктора, Валентин же волноваться не спешил.– На философию потянуло, смотри-ка! Диссертацию уже закончили, профессор?
–Валентин, вам должно быть знакомо понятие "неуместность". – пробубнил себе под нос Сумароков, тайком усмехнувшись.
Поиск продолжился и сразу же стало заметно, что тут избирательность разыскиваемого исчезла махом– теперь сплошь все двери были взломаны и распахнуты. Кое-где виднелись небольшие вкрапления крови в размытых отпечатках ладоней. Одна из квартир, по видимости, принадлежавшая одной из старух была разгромлена пуще остальных– посреди воняющей нафталином комнаты висящие полки с замками на дверцах были сброшены на голый пол и расколочены рядом лежащим молотком. Все, что было внутри– чайные сервизы, тарелочки и прочая дребедень, – все было разбито, не уцелело ничто. Из рядом стоящего комода были выдернуты все ящики, а белье и полотенца, что покоились в них, были свалены в одну кучу в углу. Огромный шкаф зачем-то был перетащен из угла чуть ли не к самому окну, но его исподнее было не тронуто. Ужаснее всего выглядела старая кровать– матрац был разодран и разогнутые пружины чуть покачивались над тканевыми разрывами. На месте стоял лишь простенький стол, на котором ничто укрыться не могло. Проходя на кухню, Сумароков наступил на разорванный альбом. Подняв его, он узнал на первом же фото ту жадную до кровопролития бабку. Фотобумага в районе ее глаз была частично расцарапана ногтями.
"Если бы только карма не каралась законом…"
На кухне совсем было не протолкнуться– продукты были свалены в одну кашицеобразную кучу подле опрокинутого на пол холодильника, на который в свою очередь была опрокинута старая закопченная плита. Ее провод беспомощно свисал сбоку оборванной проволокой. Пол так же усеивал разного рода мусор: атавистичные матрешки, олимпийские мишки, расколоченные блюдца с рисунком бравого русского богатыря, всматривающегося в горизонт, обрывки газетных вырезок с президентом со следами помады, а также плетеная солонка.
–Че-е-ерт что тут творилось– он тут конкретно позабавился! – протянул Валентин, чихая от поднятой пыли.
–А я тебе что говорил, дурья твоя голова? – беззлобно ответил ему Виктор, едва не поскользнувшись на куске масла.
–Вам повезло, что вы не в Петербурге. – ухмыльнулся в ответ Валик, – Что ж, хорошо, что у меня есть наручники, сэр. Как будем действовать, когда найдем его?
–Нет, наручники нам не понадобятся. – возраст давал о себе знать в виде привычной уже, несколько запоздавшей одышки и старый мужчина остановился перед лестницей для минутного отдыха, – Он доверяет мне, потому не должен сопротивляться. Если получится его настичь и убедить пойти с нами, то будет просто замечательно! По-крайней мере, Сережа не будет меня ненавидеть.
–И правда, доктор– вы ему почти как отец! – участливо отозвался напарник.
Виктор удивленно повернулся к нему.
–Как отец? С чего бы это?
–Ну…– стушевался Валя, – Вы приютили его у себя дома, дали ему семью, которой он лишился, опекали его и воспитывали как могли. Вполне очевидно, что парень привык к вам и доверяет, разве нет? Доверие значит– признание! Кроме вас у него никого нет, и я знаю, что общается он исключительно с вами, потому что именно с вами у него вышло создать полноценную связь! Разумеется, что он дорожит вами, в этом ни капли сомнений у меня лично не возникает. Вот я и думаю, что для него вы как безопасная гавань, та область, переступая грань которой он чувствует себя так, как никогда раньше– защищенным. Проще говоря– с отцом.
Сумароков невесело рассмеялся.
–Ну, не думаю, что он считает меня своим отцом, однако другом он меня зовет, это-то я подтверждаю с удовольствием, хотя мне по должности не положено. – кивнув в подтверждение своим словам, Виктор спросил: Ты не думал податься в психологи, приятель?
–Не-е-е, мне и так хорошо! Я не отличаюсь альтруизмом и уж точно не смогу выслушивать днями нытье таких же обывателей, как я, считающих свои несчастья трагедиями вселенского масштаба. А если подаваться в психиатры, то тут сразу можно ставить крест на всем хорошем, что есть в моей жизни, и готовиться слушать самые жуткие вещи в своей жизни до тех пор, пока сам не проснусь, обнаружив, что они окружили меня со всех сторон и лезут ко мне в трусы. Ну его, в самом деле! Воздержусь, короче.
–Ой, да просто признайся, что для тебя это слишком сложно! – поддел его доктор.
–А то же! – с готовностью признался Валентин.
–Нам пора.
–А что на счет вас?
Виктор снова обернулся.
–То есть?
–Как вы к нему относитесь? Вы считаете его родным себе человеком? – здоровяк выжидающе смотрел прямо в глаза, выказывая собой явный интерес.
Виктор не знал. Действительно не знал, как относится к Сергею Роднину, которого взял лишь из жалости в порыве самоотверженности, ясно сознавая, что тогда еще мальчик нуждался в его помощи. Были моменты, когда он жалел о своем решении, но тут же со стыдом отгонял от себя эти мысли. Можно даже сказать, что он действовал на автомате, не вполне отдавая себе отчет в том, что делает в пустой надежде на то, что из поломанного человека выйдет что-то путное, способное восстановить свою целостность. Способное жить. Достаточно нелепо для человека, поднаторевшего в вопросах психологии мышления. В нем взыграл человеческий фактор, неприемлемый в практике доктора, практикующего в психиатрическом заведении, нацеленном в основном на безнадежные слухи. Не было ли милосерднее оставить мальчика там?
–Я думаю, что несу ответственность за него. – наконец выдал Сумароков.
–Но я не об эт…
–Разве не очевидно, что я не знаю ответ на этот вопрос? – сорвал вопрос Виктор.– Я точно не испытываю к нему никаких отцовских чувств! Может, имеет место быть личная привязанность к нему, как к пациенту, на которого было положено слишком много надежд. Я часто думаю о нем и в такие моменты мне далеко не хорошо. Постоянная тяжесть, тревога, переспрашивание самого себя, сделал ли я все правильно? Сделал ли я все, что мог, или же довольствовался только стандартными приемами, пустив все остальное на самотек? Оправдал ли я себя, как врач и как друг? Я не знаю! Идем уже, ты меня утомил своими вопросами.
Проверив еще с десяток квартир, они дошли до последнего этажа. Тут и нашелся блудный сын. Уже поднимаясь наверх, они слышали какую-то перепалку и звон битой посуды. Добравшись до первой двери, оба увидели, как Сергея покрывала бранью тетка лет сорока, завернутая в одно лишь полотенце. Слипшиеся волосы висели плетями, пока она трясла головой и широко раскрывала рот, выдавая насилующие слух визги похлеще двух кусков пенопласта.
–Сергей, иди сюда! – с криком вбежал Сумароков в квартиру, подняв руки, чем вызвал очередной приступ визга от неадекватной женщины.
–Вы еще кто такие?! Вон из моей квартиры, маньяки ненормальные, вон! – и она запустила кувшин прямиком Виктору в голову.
От негодования и обиды за столь скотскую реакцию он чуть было не раскричался, но вовремя спохватился. Валик, уже привыкший утихомиривать буйных пациентов, одним прыжком преодолел разделяющее их расстояние и скрутил женщину, но просчитался, швырнув ее на диван, когда случайно сдернул полотенце.
–А-а-а-памагитей-ей, лю-у-уди-и!!! Твари насилуют меня, твари-и! – завизжала пуще прежнего эта жаба, пока опешивший надзиратель кое-как попытался прикрыть ее полотенцем, которое она с бараньей упертостью скидывала с себя извивами своих телес, после чего просто плюнул и швырнул его ей в лицо.
Вдвоем с Виктором схватив вырывающегося Сергея за плечи, непрошенные гости выбежали в коридор и закрыли дверь, оставив распсиховавшуюся женщину орать и дальше. Виктор старался бежать как можно быстрее, но не слишком, чтобы в очередной раз не упасть задом на ступень, который напоминал о себе при каждом шаге. Пока он сосредоточенно следил за пробегающими перед глазами лестничными пролетами, его помощник внезапно получил удар по ступне. С воплем вцепившись в ногу, Валентин прислонился к перилам и Сергей, освободившейся рукой разжав захват Виктора, умчался, перепрыгивая через пять ступеней за шаг. Вне себя от досады, два незадачливых партнера побежали вслед за ним вниз по лестнице, затем через весь двор, не на шутку напугав детей, до самого первого подъезда. Виктор думал, что знал, куда бежит его подопечный, но малость ошибся. Вместо предполагаемого побега в собственную квартиру, Сергей пронесся на следующие этажи…
* * *
…выше, выше и еще выше и вот он уже на крыше, стоит у парапета, озираясь в панике. Люк, который он захлопнул за собой, при ударе чуть не слетел с петель, глухо стукнув ручкой по крыше. Они уже здесь! Странная смесь радости и злобы захватила Сергея, едва он взглянул на них. Его эмоции было легко понять, ведь помимо его друга, которого не должно было, не должно было быть здесь! взору открылся тот, от кого ему доставалось во время буйств больше всего. Надзиратель Валентин, непривычный взору вне своей белой больничной формы вызывал у него лишь очередную неприятную порцию воспоминаний о прошлом и следующего по пятам желания отомстить за все. Но вместе с былой злобой было и что-то другое. Но что– этого Сергей понять не мог. Глядя в знакомое лицо, он думал, что видел его и раньше, однако с каждой секундой мутнеющий рассудок снова сыграл с ним злую шутку, вновь прожигая грудь страхом, как и всегда обернувшимся злобой. Изо всех сил Сергей старался сдержать себя и не накинуться на них, еще помня, кто перед ним. Руки чесались вцепиться в их кожу, ноги дрожали, порываясь сделать первый шаг, и в глазах поплыло. Мысли, превратившись в тягучее тесто, все никак не желали обретать законченную форму и оттого задача еще сильнее осложнялась. Он лишь смог промямлить:
–Что ты делаешь, док?
–То же, что и всегда– пытаюсь тебе помочь. – ответил Виктор, сверля глазами окровавленную руку пациента, которой тот провел по лицу, отгоняя наваждение.
–Бесполезно, доктор! – убрав руку с лица, Сергей внезапно поменялся в лице, с хрустом распрямился сутулыми плечами и сжал кулаки. Странные бесцветные глаза в тысячный раз пробурили лоб, мозг и затылок Сумарокова.
–Что значит "бесполезно"?! – стараясь не кричать, спросил Виктор, в то же время чувствуя, как внутренности начали сжиматься под этим взглядом.
"Уже не в первый раз! Ох, не нравится мне это…"
–Я все понял, доктор.
–Что именно?
–Абсолютно все, доктор. – глаза пациента прищурились, губы сжались, – Для вас я никто, просто псих, испортивший жизнь вашей семье и лично вам, так и не излечившийся, хотя обещал, вместо этого упорно потянувший себя ко дну! Раньше я думал, что вы взяли меня потому, что я что-то для вас значу, что вы считаете меня своим сыном! А следом я вспоминаю и понимаю, что не могу проигнорировать или забыть взглядов вас и вашей семьи– они абсолютно идентичные! Вы смотрели и смотрите на меня, как на бесполезный груз, ответственность за который вам навязали, не понимая, что никто вас не упрашивал сделать то, что вы сделали! Вы ведь помните, доктор, что это вы притащили меня к себе домой! Вы решили, что так правильно! Вы поддались своим эгоистичным порывам показать себя как возвышенного, способного на жертвы человека и, стало быть, лишь вы ответственны за то, что я стал тем, кто я есть– ярмом на вашей шее, пятном на репутации, которые не смоют даже годы.– неузнаваемо меняясь в лице, Роднин мотнул головой,– Лучше бы вас не было, Виктор! Вы обманули меня, себя, всех окружающих… и сделали все только хуже. Надо было расшибить голову еще тогда, когда подвернулся удобный момент, тогда бы не пришлось жить в этой срани, не пришлось бы пытаться стать таким же, как остальные и раз за разом терпеть поражения! Но я поверил вам, поддался иллюзорности вашего ко мне отношения, и не стал делать, как вы это называете, глупостей! Я старался, правда! Я к людям с улыбкой, а они меня палкой! Я к людям с добрым словом, а они лишь смеряют меня своими взглядами, словно зная, что это причиняет мне боль! Вы думаете, что я замкнулся насовсем, но я предпринимал повторные попытки– ради вас, чтобы вы мной гордились, чтобы могли повесить мою фотографию у себя на стене, где висят фотографии всех членов вашей семьи– даже тех, кого вы терпеть не можете! Вы бы показывали эту фотографию людям и говорили: "Вот! Смотрите! ЭТО МОЙ СЫН И ОН ПОБЕДИЛ!"– провизжав последние слова, Сергей перестал контролировать свое тело; его голова быстро закачалась, – Вам никогда не приходилось так тяжело, как мне! У вас есть все, что я б мог пожелать, а у меня нет ничего и вы это знаете! К черту этот мир, я хочу знать, каково это– жить такой жизнью? К примеру– иметь жену и любовницу, а? – "Откуда он знает?"– Да, я за вами следил! Пусть вы и наплевали на меня и забыли напрочь, но я не забыл о вас! Я следил за вами, наблюдал, стараясь узнать, что нужно сделать для того, чтобы заиметь все то же… и выяснил, что у вас очень даже неплохая жизнь! Друзья, выпивка, совместные посиделки в баре, кино, бильярде, периодические выезды на дачу пожарить шашлыки! Вы даже в букмекерских конторах постоянный гость– вас там каждый знает по имени! – губы страдальчески скривились, – А праздники в кругу любимых… С тех пор, как я покинул ваш дом, у вас там так все ярко и весело, что ничуть не удивительно– вам же больше не мешает урод за столом, который портит все одним своим присутствием! Вы смеетесь, шутите, танцуете и пьете, а потом идете к своей любовнице, чтобы довершить всю ту благость, которой наполнена ваша жизнь! Вас ничто не сдерживает! А общение? Вокруг вас столько людей, что диву даешься! Столько личностей хотят с вами общения, столько рук тянутся к вашей для рукопожатия, столько возможностей и вариантов, бери не хочу! О чем вы болтаете с друзьями, сидя в баре? О бабах, да? Или, может, обо мне? Рассказываешь обо мне истории, в которых я выгляжу, как дерьмо, да, Виктор? И как им? Небось смешно до колик слушать о психованном недомерке и о том, как вы с этим боровоподобным ублюдком его приручили, да?!– Сергей схватился руками за голову, больно сдавив ее,– А любовь? Ты действительно любишь ту женщину? А жену что– тоже? Тут еще веселее, не так ли? Еще бы– две женщины, которым ты нисколечко не отвратителен, но, наоборот, очень даже притягателен даже несмотря на твой возраст? Круто, наверно, быть с женщиной, которой не нужно платить, да? А еще лучше, когда вы любите друг друга. Любовь прекрасна, доктор, а ты к ней вплотную, даже когда сидишь в полном одиночестве в своем кабинете, потому что устал ото всех, устал от всех своих развлечений, устал быть в центре внимания и просто хочешь посидеть в тишине! А я? Я стою даже не на обочине и не могу подобрать объедки, которые остаются после всех вас! И остаюсь ни с чем! Мне мало того, что я имею, я хочу большего, но в силу своего уродства я не подхожу ни тебе, ни кому-либо другому! Я изгой, лишняя деталь в ваших чертовых часовых механизмах! – и несдержанные оскалом слезы брызнули из его глаз.
–Успокойся, Сережа, не все так худо, как ты говоришь. – "Что же ты, дурак старый, несешь?! Придумай, как затащить его в больницу!"– Ты малость не в себе, но все хорошо– нет ничего, чего нельзя поправить!.. Я понимаю, что мир, в который ты так хотел попасть, не пустил тебя, и так же понимаю все то, что ты испытываешь– действительно нелегко быть в стороне ото всех, это чистая правда! Позволь мне помочь тебе. Не против, если мы с тобой съездим ненадолго в лечебницу, пройдем пару тестов, а потом просто поговорим обо всем?– "Он на взводе, будь осторожнее."
–О, нет-нет-нет-не-е-ет!– запротестовал Сергей,– Обратно я ни ногой! Ты не заставишь меня!
–Ну разумеется, никто не принуждает тебя ехать со мной, я просто прошу тебя…– "Думай, Витя, думай!"– Я хотел попросить тебя, как друг, потому что я очень за тебя волнуюсь. Поверь мне– я не отношусь к тебе так, как ты это себе представлял. Признаю, что намерения по отношению к тебе у меня отчасти действительно были честолюбивые– мне хотелось добиться успеха там, где потерпели поражение другие. Но так же мне хотелось дать тебе шанс на лучшее будущее, приложить руку к твоему выздоровлению. Просто… помочь тебе. – "Он задумался! А теперь медленно приблизься к нему…"
Но, едва Виктор сделал шаг, Сергей посмотрел на него так же, как на любого другого человека, проявившего враждебность.
–Ты мне не друг, не ври!
Надо был заканчивать поскорее– неустойчивая психика вот-вот толкнет его на что-то непоправимое! Сумароков понял, что теряет пациента, теряет свои труды, на которые были положены годы. Он не ведал, как еще подобраться к нему так, чтобы не случилось рецидива– если случится приступ, это уже будет целиком его вина. С другой стороны, Виктор уже твердо решил вернуть Сергея в клинику. Все, баста! С экспериментами давно следовало завязать, а этот уже застыл на грани провала, готовый вылиться во что угодно– от попытки самоубийства до нападения на людей. Он не контролирует себя, больше нет, и теперь остается лишь…
И тут Сумароков вспомнил слова Валентина.
–Я не друг, ты прав. Но я отношусь к тебе, как отец к сыну.
Опешив от неожиданных слов, Сергей удивленно распахнул на него свои уже не жуткие глаза, не удержав отъезжающую вниз челюсть.
–Я не говорил тебе, потому что не знал, как ты к этому можешь отнестись, обрадует ли это тебя, но ты для меня действительно, как сын. – продолжал Виктор говорить, не сводя глаз с кровавого пятна на руке, часть которого осталась на лбу Роднина.
"Прости меня, мальчик, за все. И в особенности за это!"
–И я очень беспокоюсь за тебя! Не могу игнорировать то, как ты справляешься с этой жизнью, не способен больше отвлечься на сторонние мысли даже о других своих детях, потому что ты целиком захватываешь мои мысли! Я знаю, что в последнее время я отдалился, но у меня, ты же знаешь, много других пациентов, которые так же нуждаются в помощи! И в конце, когда уже все, что можно, сделано, я все еще хочу тебе помочь. Но для этого нам нужно поехать в лечебницу, совсем ненадолго!
–А на сколько это "ненадолго"? – полюбопытствовал Сергей и Виктор почувствовал, как у него отлегает от сердца.
–День, может больше. Посидишь с нами в кабинете, чаю попьем! У меня как раз еще несколько книг новых набралось, которые я тебе забыл отдать. Ну, как тебе? – "Улыбнись, растяпа!"
–Только на день, и все? – Сергей недоверчиво приподнял брови, при этом опустив лицо. "Теперь я понимаю, что любое его движение иногда действительно до странного отвратительно смотрится. Особенно, когда его руки…"
–Да, только день. – и черточкой не дрогнув кивнул доктор.
Ответ не заставил себя ждать, если б не внезапный взрыв, раздавшийся несколькими этажами ниже. Поверхность крыши под ногами всех троих задрожала, лишая равновесия, и все трое разом опустились на колени. Откуда-то снизу повалил густой черный дым. Глаза немедленно заслезились, стало трудно дышать. Где-то внизу разгорался мощный пожар и рев огня раздавался так громко, словно пламя бушевало не в нескольких метрах внизу, а прямо возле Сумарокова. Огненные языки от взрыва достигли зеленых одеяний деревьев, хвоя немедля вспыхнула. Начали кричать люди, зашлась в истерике сигнализация. Сумароков, не теряя времени, хлопнул Валика по локтю и вместе они набросились и скрутили не ожидавшего нападения Сергея. Связав ему руки ремнем, заткнув за спину, втолкнули его на лестницу вниз. Не тут-то было, ибо дым заполонил предпоследний этаж и стремительно поднимался вверх. Вытащив пациента обратно, оба ринулись ко выходу соседнего корпуса, что вел к соседнему подъезду. Здесь дыма не было и троица, не теряя ни минуты, благополучно спустилась во двор.
На улице уже образовалась толчея. Сотни людей, спокойно сидевших по квартирам за своими девайсами, хлынули на улицу, чтобы посмотреть на то, как горит квартира их соседя. Увлекательное, заставляющее испытывать удовольствие от того, как часть чей-то жизни, а то и вся жизнь, сгорает прямо сейчас, зрелище! Это была сцена балета, в которой бесчисленные языки пламени в роли не только танцоров, но и жуткого духового оркестра, исполняли последний, жуткий в своей безысходности и красоте акт жертвоприношения Молоху. Буйное воображение многих живо нарисовало себе агонизирующий силуэт без пола, имени и черт лица. Только огромная воронка вместо рта издавала визгливые крики адской боли, пока кожа покрывалась волдырями, которые спустя миг лопались, брызжа сукровицей. И на этом моменте подернутые фантазией глаза зажмуриваются от страха, пытаясь отогнать образ, навеянный мозгом.
Сумароков взглядом отыскал свою машину и, расталкивая и покрывая каждого встречного ведрами словесного поноса, побежал к ней. В миг затолкав уже несопротивляющегося пациента, захлопнул дверь и нажал кнопку блокировки. Затем снова обернулся в сторону горящего этажа. Огонь бушевал примерно на седьмом этаже и, опустив глаза ниже, доктор с мрачным удовлетворением заметил темный проем разбитого окна. Сев в машину, он помахал Валику и немедленно направил автомобиль по тротуару к выезду с улицы, когда Сергей, приникнув носом к окну, увидел прелестное личико, зашедшееся в крике. Навстречу автомобилю уже неслась на всех порах пожарная служба с истошно воющей сиреной. Стараясь не думать ни о чем, Виктор выгнал машину на главную дорогу, не расслышав, что сказал Сергей.
–Извини, что-что? – переспросил он, снизив скорость до необходимого числа.
–Парень умер. – мрачно ответил Сергей, безучастно смотря на проносящиеся мимо легковушки.
–Какой парень? – Сумароков взглянул на Роднина в зеркало заднего вида.
–Вы его не знаете, доктор.
–Надеюсь, что ты не прав!
Птичья улица уже скрылась за очередным поворотом, но столб черного дыма глядел на них до самого конца.
* * *
Сумарокову это все надоело и он решил ответить таки на вызов. Буркнув "Хорошо!" коллеге, твердым шагом направился к палате, уже издалека слыша не прекращающийся ни на йоту ор.
Сергей Роднин лежал на кровати, связанный по рукам и ногам, оставленный в таком положении со вчерашнего дня. И, едва Сумароков вошел, утих. Бесцветные глаза с неизменной страннотой смотрели на него, как в тот день, когда он сорвался. Уже две недели прошло, но он все никак не унимался.
"И откуда у тебя столько сил-то взялось, чтоб орать аж круглые сутки две чертовых недели?"
Вместо этого Виктор произнес:
–Ты хотел меня видеть?
–Выпусти меня отсюда, лжец. – тихим спокойным голосом, будто и не было этих недель, будто минуту назад ничего и не происходило, сказал пациент.
–Увы, не могу. Ты опасен.
–Ошибаешься, доктор.
–Ты сам-то веришь в то, что несешь? – Виктор уже не желал придерживаться вежливого тона.
–Не говори так со своим сыном, Виктор! – лицо сморщилось и покраснело, готовясь исторгнуть из глаз слезы.
Доктор тихо засмеялся.
–Почему ты обманул меня, Виктор?
–Я по-прежнему твой друг, а это значит, что я должен о тебе позаботиться. Даже в том случае, когда ты категорически отказываешься от помощи. Я должен сделать так, чтобы тебе стало лучше.
–Тогда развяжи и выпусти меня!
–Нет.
–Ты обещал мне! Ты обещал, что это не продлится дольше дня. Ты же столько всего сказал, а я поверил тебе!.. Неужели ты и тогда лгал?
–Право, ну что ты как маленький? – сохраняя спокойствие, ответил доктор, – Ты и вправду думал, что после того, что я видел и узнал, я тебя выпущу? Ты и впрямь поверил тому, что я тебе наболтал? Я сделал так, чтобы заманить тебя, потому что ты опасен! Ты вламываешься в квартиры к людям, ты пугаешь их, у тебя на руках была обнаружена чья-то кровь, а чья– еще не выяснили. Как еще мне надо было поступить, скажи мне? Ты и сам понимаешь, что никаких альтернатив для тебя нет и не будет предусмотрено. Так же ты должен понимать, что это чудо, что ты еще тут. Потому что тебя хотят перевести в отделение для буйных, а я там бывал и знаю, что для тебя это будет последняя ступень.
Последовала долгая пауза, прежде чем пациент ответил:
–Ты предал меня.
–Нет, это ты предал себя. – равнодушно ответил Сумароков, – Это ты не в состоянии совладать с собой, это у тебя дюжина психических расстройств, это ты нуждаешься в том, чтобы тебя все время контролировали и опекали. Один ты ни на что не сгодишься и я в этом убедился.
–Несколько лет я жил, как человек! – сорвался на крик Сергей, – Несколько лет я прожил практически без единой ошибки и вот, случись одна, ты меня запираешь и садишь на привязь, как собаку?! Что ты за человек такой, скажи мне?
–Я пытаюсь сделать все, чтобы тебе было лучше не за счет других людей, но я не могу быть вечно твоей нянькой до конца своих дней. Прости. – разговор был окончен и Виктор вышел, закрыв за собой дверь.
"Ты был прав– парнишка умер."– единственное, что он не сказал вслух.
–Я здесь пленник, Виктор! Ты сделал только хуже! Я умру здесь и ты будешь знать, кто в этом виновен! – эхом в уже пустом коридоре раздался голос из палаты.
Когда дверь закрылась, Сергей оказался почти в кромешной темноте– лишь неустойчивый лучик полной луны проникал внутрь через единственный чистый сегмент матового окна, укрепленного решеткой, пусть и немного, но освещая крошечную палату. Он совсем пал духом. Он чувствовал себя так, словно его схватили за ноги и хорошенько приложили с размаху об пол; словно гигантская птица схватила его за шею и проглотила, прежде перемолов своим огромным клювом; словно из него высосали всю жизнь. Так знакомое с детства чувство ненавистными хладными перстнями погладило его по щеке, шепча: "Ну, вот мы и вместе."
А за окном ворон все так же стучал клювом по растрескавшейся от времени раме.
Междусловие первое.
Экран монитора замигал и погас. Разбуженный внезапными вспышками, Фил выплюнул попавшую в рот прядь волос и выпрямился, уперевшись спиной в кресло. Закрыв глаза, начал шарить рукой по столешнице. Рука задела компьютерную мышь и он почувствовал, как свет коснулся внешней стороны век. Медленно раскрывая глаза, парнишка заранее морщил нос в ожидании болезненного укола в глаза, но боли не последовало. Хорошо, весьма хорошо… Раскрыв глаза шире, Филипп грустно улыбнулся. "Еще не все."– сказал он пелене, застилающей глаза. Стараясь проморгаться, смешно вытянул лицо и раскрыл рот, на секунду вообразив себя мумией из какого-то дешевого ужастика. Надавив подушечками пальцев побольнее, мысленно укорил себя в неправильности своих действий. "Ты делаешь себе только хуже!"– внутренний голос, так похожий на голос его отца, прогудел в голове. "Да-да-да…"– уже вслух произносил он сам скучающим тоном. А пелена меж тем медленно-медленно да рассеивалась. Вот– белое пятно оформилось в четкий квадрат экрана компьютера. Его окружала непроглядная темнота, но и она со временем отступила. Глаз уже мог уловить старенькую печатную машинку справа от экрана, мирно почившей на поверхности стола из дубового дерева, собственноручно сколоченного его отцом. Отец вообще был тот еще любитель древесных изделий– даже целый склад древесины в гараже позади улицы, пуская материалы на свои проекты по заказам друзей и их знакомых. Кровати, стулья, полки, шкафы, столы– все он делал практически за бесценок, за простое человеческое "Спасибо!", не забывая вложить душу в то, что делает. Простая, добротная, пусть и лишенная лишних изысков вроде резьбы мебель широко ценилась среди жителей Сорска, потому долгого простоя у захламленных стен можно было не ожидать. В основном, конечно, он делал столы– широкие прямоугольные, без намека на оригинальность, на деле и и не нуждавшихся в ней. За такими обычно завтракают, обедают и ужинают в кругу семьи, какой бы большой она не была в представлении маркетологов, инициирующих съемки дорогой рекламы для очередного своего продукта, будь то майонез двадцатишестипроцентной жирности или мультиварка, способная превратить парочку полуфабричных пакетов в кулинарный шедевр. При желании на одном из них можно было бы разместиться с целью хорошенько вздремнуть без риска свалиться под собственным весом. Именно на таком столе минуту назад покоилась в беспокойном сне голова юного сынишки его создателя.
По привычке скребя ногтями по столу, Филипп достигал успехов в фокусировке. Уже различались маленькие черные буквы на белой бумаге. Он вновь перечитал написанное, с кислой миной вырвал листок и порвал, после чего с тоской во взгляде обратился к экрану. Уже третья попытка написать хоть что-то с треском провалилась. Испытывая стыд и презрение к самому себе, парнишка смотрел, как маленькая мошка села на светящуюся теперь неоном поверхность мониторе. "Ну, привет, малыш."– подумал Фил и поднес палец к крошке-насекомому, придержав в миллиметре от порхавших крылышек. Он уже достаточно мог управлять своими глазами, чтобы различить, как мошка, перебирая крошечными лапками, вскочила на ноготь, который для нее был, как для любого другого человека танцпол в диско-баре– большой и круглый, танцуй не хочу. Секунду она покружила на месте, будто и впрямь пританцовывая, после чего вновь перескочила на экран. "И так каждый раз,"-подтвердил Фил, – "Каждый раз в течении уже скольких лет ты проворачиваешь тот же самый трюк и каждый раз я тебе подыгрываю." В сотый, должно быть, раз он задумался о том, сколько живут мошки. И вновь ему захотелось это узнать, но руки все никак не желали пошевелиться и странное нежелание останавливало его от маленького ответа на столь несущественный вопрос. Наверное, ему доставляло некое удовольствие думать о том, что это маленькое насекомое было его личным другом. И пусть здравый смысл подсказывал, что такое невозможно, что мошка точно не может прожить сей огромный, даже исполинский для нее срок, но детская тяга к наивной вере душила сидящую внутри реальность, тормоша за грудки и мешая торжественно заулюлюкать во весь свой голос, заполнить все закоулки сознания ликующим "Ага-а!". И всякий раз, видя маленькое летучее создание, он повторял их маленький ритуал, испытывая несвойственное ему удовлетворение, которое редко из-за чего удавалось почувствовать до сих пор. Как и в этот раз.
Спустя полминуты застывшее на месте насекомое вновь улетело.
"Пока, малыш."
Бездумно глядя в экран, Филипп вернулся к тому, от чего начал– раздражение на себя. Его коленка дергалась в такт с его выпадами против себя. Он корил себя за то, что вместо того, чтобы искать место, где будет обучаться после окончания школы, решил потратить время на очередную бесплодную попытку что-то написать. Сотни голосов звенели у него в ушах, наперебой пытаясь рассказать свою историю, но едва он садился за отцовскую "Smith Corona", как они резко замолкали, оставляя после себя звенящую тишину. Тишину и безмолвный крик его личной досады.
Будущее. Какое будущее его ждет? Филипп был уверен на сто процентов, что впереди его не ждало ничего хорошего. Университет-не-важно-какой, где ему придется вновь проживать несколько лет бок о бок с другими такими же потеряшками, не знающими жизни, да и не желающими ее знать. Вместе со всеми он будет прятаться от будущего, уткнувшись в учебники, тетради и мониторы, лелея пустые надежды о светлом будущем, где все всего достигли, сублимируя недостаток жизни ее суррогатами. Как и все остальные– потому что так принято. После сдачи диплома он будет вынужден выйти в огромный, враждебный мир, лишь бы его не отправили в него размашистым пинком под зад. Отсидеться дома, как в детстве, уже не выйдет и придется действовать. И толпа, огромная армия потеряшек хлынет на рынок труда, спеша занять самые злачные места через знакомых-друзей-родителей. Они не зададутся вопросом: "Зачем?", они просто пойдут туда, куда им "подскажут". Просто потому, что так надо. "Так положено, между прочим!" И он пойдет не вслед, но вместе с ними, устроится с подачи упивающегося радостью и гордостью отца на свое злачное место и начнет карьеру. Будет трудиться без устали, не оглядываясь по сторонам по будням, а в вечер пятницы в кругу "друзей-коллег" особо постарается упиться вусмерть поганым пойлом, дабы отогнать от себя усталость рабочих дней. А там недалеко до спаривания с гривуазной дурашкой-секретаршей своего начальника или сиденья с унылейшим видом в обнимку с бутылкой. В выходные они оба будут отсыпаться в его кровати, сбивая в кучу простыни и одеяла, предаваться любовным утехам между глотками свежесваренного горького кофе и просмотрами отстойных любовных комедий. Затем она начнет разговор про "нас", а он с негодованием выпнет ее из квартиры, как будто она нанесла ему самое гнусное оскорбление. И ведь это точно сработает! Затем аспирин, возможно валидол, щепотку снаффа для бодрости. И вперед– вновь в будни, в эти серые будни, в эти ужасные мертвые будни. Сотни кратких бессмысленных романов или один продолжительный с сокрушительным предательством с ни-пойми-чей стороны. Неясные разрывы– то ли в чуть алой бумаге четырнадцатой страницы, то ли во вполне определенно алой ткани сердечной мышцы. Далее при любом раскладе женитьба по залету и свадьба на четыре годовых зарплаты, потому что "любимая так захотела, а любимый просто осёл". К тому времени Филипп уже станет тряпкой и не станет спорить. По традиции после свадьбы последует горящее зарево ипотеки, этого гиганта-людоеда без личности, но с поражающей историей, не отличающегося изысканностью вкуса. А после, если повезет, рождение маленького орущего кулька мяса с нужным процентом родства в ДНК-тесте. И, пока папочка будет горбатиться на двух или трех работах, сполна расплачиваясь за собственную глупость, мамочка воспитает ребенка в лучших традициях женского воспитания– наглым высокоактивным социопатом-потребителем… или тюфтей. И будет отец-тряпка слушать, как его чадо бубнит: "Мама хаёсяйя, а папа казел!". "Где ж я оступился?" – вот такие мысли пронесутся в голове у него, когда внезапно прогремит гром– развод. Убитый виной и обвинениями в свой адрес, папочка отдаст все кровно нажитое любимой семье, а сам найдет себе съемное жилье и на остатки своей зарплаты, порезанной на алименты и выплаты ипотеки, будет жрать “доширак” и доживать свой короткий век. А там и смерть в пятьдесят с хвостиком… Что-то забыто? Ах, да: на похороны, конечно, кто-то придет, поплачет для приличия. Вот только не успокаивает эта мысль. Ничуть– жизнь-то все. Капут!
Или…
Или Филипп изначально откажется от пути нормального человека и присоединится к горстке тунеядцев. Разочарование отца, скандал, уход из дому и вот он– бездомный, но свободный, ночует у кого-нибудь из сердобольных знакомых. Игнорируя фразы -"Возьмись за ум!"– он продолжит свое существование либо как алкоголик, возможно, что и наркоман. Либо как преступник. Те еще перспективы, но раз уж оступился, то стоит идти до самого конца! Немногое после этого ждет– и практически все подпадает в криминальную сводку. Или в некролог. В любом итоге– смерть. И никто не придет, не поплачет. Эта мысль тоже не успокаивает. Ничуть. И жизнь уже все– капут.
Он хотел быть водолазом, но прекрасно осознавал, что для этой цели придется пойти по первому пути. По пути, изначально не имеющем, как он считал, поворота в желанную сторону. За учебой и дружно за ней следующей работой все мечты подернутся сначала рябью, затем превратятся в мираж и, едва пройдет секунда, растворятся в рутинном сочетании двух столпов комфортного существования– Работа и Семья. Мальчик помнил рассказы отца о том, как он очень хотел повидать мир, хотел унести свое бренное тело куда глаза глядят и проживать каждый день, как последний. "Но потом я встретил твою мать, мы полюбили друг друга и родили тебя."– увлеченно вещал мужчина, полируя дерево наждачкой, – "Конечно, может показаться, будто я от всего отказался и похоронил свои мечты, но… признаться, это были самые счастливые времена в моей жизни! И сейчас счастливые – ведь мы с тобой. Здесь и сейчас." После этих слов он поспешно вставал, делал вид, что ему срочно что-то нужно сделать и уходил. Раньше Филипп думал, что отец и вправду уходил по делам, но однажды из любопытства проследил, как тот ушел в свой гараж. Тогда-то сын впервые услышал, как его отец давится рыданиями, воочию увидел сгорбленную фигуру, сидящую на полу в кругу света, источаемого голой лампочкой, торчавшей из обрывка кабель-канала в потолке.
"Это еще ничего."-подумал он тогда, – "Когда умерла мама, было в разы хуже."
И в правду – когда умерла мать Филиппа, потеря больнее всего ударила именно по отцу. Будучи ребенком, Фил мало что понимал и осознавал, потому на фразу "Мама больше никогда не придет, сынок. Прости." просто поплакал пару ночей и свыкся. Ведь он был совсем маленький– всего десять лет. Его отец же не смог так легко справиться. Затяжной период вспышек ярости и горя сменился еще более длинной депрессией. Сын был передан родственникам почившей матери, отец же остался на попечении собственного отца, который много лет назад пережил такую же ситуацию. Однако помощь деда не возымела успеха и, выгнав его из квартиры вместе с вещами, отец запил. Пил все время, не щадя себя и свой организм. Так прошло около двух лет, пока он внезапно вышвырнул в мусоропровод все бутылки и решился вспомнить о сыне. Но вернуть Фила оказалось не так-то просто, а неуравновешенный до предела за два года характер только ухудшил положение. Дело чуть было не дошло до суда, но на этом все и ограничилось– Филиппу было уже двенадцать и, поговорив немного с отцом, он изъявил желание жить с ним.
Было очень трудно вновь восстановить общение, но они справились. Поначалу отец держался молодцом, но все-таки сорвался и вновь запил. Тогда же он впервые ударил Филиппа так, что у того пошла кровь из носу. Мальчик не обижался на своего отца, видя, как тот буквально рухнул перед ним на колени, умоляя простить его несдержанность, в тот же момент терзая воротник маленькой рубашонки своего сына. Пытаясь исправиться, отец посвятил себя целиком и полностью воспитанию сына и именно тогда нашел себя в работе с деревом, когда вырезал ему в качестве подарка фигурку орла. Наблюдая за тем, как мальчик радостно играется с новой игрушкой и показывает ее каждому встречному-поперечному, задумался о том самом– быть ему столяром. Если в воспитании сына он пытался найти прощение, то в своем уже хобби находил утешение в минуты прилива сильных эмоций. Иногда, конечно, не обходилось и без срывов– пил и бил сына, за что совесть грызла его изнутри с утроенной силой. Тогда отец просто звал сына, зная, что тот всегда придет, и проводил с ним досуг– учил обработке древесины, возил к знакомым на загон покататься на лошади, иногда ходил с ним в кино. Иногда, если времени было мало, но необходимо было напомнить сыну о том, что он не брошен, отец прогуливался с ним вечером вокруг игровой площадки, помогал вешать на хвойные ветви кормушки для птиц, затем и наполнять их. Более тридцати подвесных "избушек"– дело рук мальчика, увлекшегося птицами, и отцу было приятно наблюдать за тем, как карабкается вверх его малыш, чтобы в очередной раз заполнить донышки. Сын пытался познакомить отца поближе с птицами, но крылатые проказники отказывались подлетать ближе к большому человеку, не выказавшем лояльности. Иногда, поддавшись уговорам мальчишки, отец даже залезал на деревья– не особо высоко, но достаточно, чтобы привести сына в восторг. И все же и это он проделывал через силу, что приобрело характер выкупа у сына прощения, нежели простого желания провести время вместе, заполнив его весельем. Но Филипп был и этому рад. Он любил своего отца и понимал, как ему трудно. И, когда отец в очередной раз распространялся о "счастливых годах", после чего уходил предаваться скорби в гараж, Филипп всегда готовился к оплеухе, принимая ее как факт наказания о напоминании. И через пару лет уже не мальчик, но еще не мужчина не испытал ни страха, ни чувства вины, приняв твердую уверенность, что в этот раз он себя ударить не позволит.
Когда мальчик в возрасте четырнадцати лет впервые ответил на отцовский удар, тот был ни много ни мало шокирован. Тогда он принялся за воспитание сына уже как мужчины. У него были советы на все случаи для подростка такого интересного возраста. Он не учил сына терпеть обиды, но учил его отвечать адекватно. Он учил его контактировать со сверстниками и отчасти это удалось. Он учил его контактировать с взрослыми и взрослые были удивлены. Еще в детстве заметив любовь сына к рисованию, предложил ему пойти в художественную школу, но встретил категоричный отказ. Тогда отец просто купил карандаши и альбомы и сказал сыну: "Делай с этим, что хочешь." Ему нравилось смотреть, как сын нависает над листом бумаги и старательно вырисовывает что-то и как периодически недовольно дергает головой, допустив ошибочный штрих. Когда сын с восторгом показывал ему свои каракули, отец изображал радость, выхватывал рисунок и вешал его на стену. Вскоре вся стена была в рисунках. Его сын не был новым Пикассо, Дали или Рембрандтом, но его художества приходились ему по вкусу. Мужчина разглядывал их, засыпая перед очередным рабочим днем и образы, начерканные подростковой рукой, повторяющей образы живого юношеского воображения, оживали в его снах. Но однажды он посмотрел на стену и не обнаружил ни одного рисунка. На вопрос отца о рисунках в ответ последовал длинный гневный монолог, полный разочарования в себе, как художнике. Филипп сложил рисунки в стопку и отложил в ящик. А затем и вовсе сжег где-то в лесу. Незаметный поворот привел к началу его пути разочарования во всем, чего касался взгляд. С грустью во взгляде отец был вынужден наблюдать, как его сын рос, а его душа черствела.
Филипп смотрел на жизнь отца и видел тот самый поворот, который привел его отца к нынешним дням и которого он сам так боялся. Испытывая страх и нежелание прожить ее так же, невольно застыл на одном месте, подобно статуе. Став чрезвычайно замкнутым человеком, больше не вел ни с кем общения, сжимаясь при мысли, что мимолетная привязанность может сломать его жизнь. Со временем его замкнутость и скрытость привела к ожидаемому результату– он стал невидимкой для всех, кроме отца. Если одноклассники, учителя и просто окружающие люди словно не видели Фила в упор, давая ему так важную для него защиту от эмоций, то взгляд жестких глаз отца непрерывно сверлил его в затылок, не позволив забыть, что все еще есть тот, кого будет не так-то легко оставить позади. Очень часто Филипп представлял, как сбежит из дома и отправится куда глаза глядят. Мечтая о той свободе человека, которого ничто не волнует, он невольно улыбался, предвкушая будущего себя в этой роли. Он знал, что рано или поздно разорвет узы и уйдет в закат, как должно быть. Но что будет с отцом, что произойдет после того, как квартира опустеет и воцарится кромешная тишина? Именно эта мысль возвращала юношу в состояние печали, ведь Филипп знал, что для отца он– смысл жизни, единственный, ради кого стоило жить. И отобрать это у отца было бы нечестно, бесчеловечно.
"Так как тогда быть? Я не могу вечно оставаться рядом лишь потому, что ему так будет легче! Я хочу уйти отсюда и поскорее! Я хочу чувствовать, что не провожу эти дни напрасно, а именно так они у меня и проходят, хотя жизнь еще даже не началась. Рано или поздно, но я оставлю тебя, отец."
И чувство вины, схватив за руки жалость, словно кислота разъедала грудь Фила.
Не в состоянии больше думать об отце, Фил решил отвлечь себя. Закрывая десятки вкладок с неважным содержанием, он задержался на одной. "Как справиться с назревающей слепотой? Советы ведущих психологов и офтальмологов. Читать далее…" Сжимая губы, он закрыл и ее. Бесполезная писанина, никак не способная облегчить процесс. "Кто знает, может у меня не будет и такого будущего, что я себе напророчил. Может статься так, что все закончится еще раньше."– и, словно радуясь своему недугу, он оскалил зубы. – "Чертова гипертония."
Внезапно его ухо уловило чьи-то ругательства. "Ослеп, но пока не оглох!"– торжествующе прошептал Фил, закрыл глаза и прислушался.
Так оно и было – "волчата" опять устроили перебранку, как обычно забыв закрыть окно и избежать непрошенных слушателей. О чем именно шел спор, Филипп не смог разобрать, но по голосам и интонациям он предположил, что конструктивность в их ругани уже ушла пить чай в гости к здравому смыслу. Фил не хотел того, но однажды он уловил краем уха перешептывания бабок, что сидели у подъезда.
–Слышала, Михайловна, наши новенькие с пятого подъезда еще обжиться толком не успели, а уже разводиться собрались!
–Да как тут не слышать-то, родимая, уже все в курсе! Все только об этом и говорят! – под "всеми" она подразумевала лишь себя и пару своих древних подруг, которыми и ограничились ее круги общения вместе с кругозором.
– Интересно, с чего бы это им разводиться? У них же, вон, ребеночек маленький, девоська!– гнусаво вклинилась третья,– Наверняка налево гульнул, кобель!
Все тут же начали поддакивать.
–Бедная, бедная Вера. Красавица девочка, королевна, ему б землю целовать, по которой она ходит, она ж ему дитятко родила, а он на сторону бегает, плут пархатый!
Слыша это, Фил тогда презрительно ухмыльнулся– "красавица-девочка" весила примерно двести фунтов, если не больше, а разнесло ее будь здоров.
–Ух, каков подлец, а! Интересно, как они разводиться будут.
–Ну-у, -важно подняв палец, сказала самая жирная из них, – Если он настоящий мужчина, то отдаст дом ей и дочке, а сам пусть найдет себе другое пристанище.
"Возмутительно!"– а бабки лишь восторженно поддакивали:
–А потом пусть еще алименты на нее и ребенка платит, потому как что это за мужик, который сбегает из семьи? – "Глупая, алчная старая сволочь!"
Дальше он уже не слушал, ибо такого отвращения он никогда не испытывал.
Тем временем ночные разборки внезапно стихли и повисла гробовая тишина. Бездумно глядя на печатную машинку, Фил качнул головой и встал из-за стола.
Сегмент Б.
"Я знал одну девушку всего один день. Через пять дней она умерла, а ее отражение стало считать меня своим другом."
Утром Соню опять стошнило. Коленки дрожали от страха, стук сердца словно раздавался из конца коридора, темного и мрачного, в глубине которого спряталось что-то неизвестное, неведомо что желающее причинить ей. Глубоко вдохнув, она задержала дыхание и медленно опустилась на колени, вцепившись в раковину. Но в последний момент чувство равновесия отказало и ноги подкосились. Упав на колени, она больно ударилась подбородком о край раковины, прикусив кончик языка. По губе потек солоноватый ручеек крови. Рыдая от боли и обиды, девушка ощупала свои зубы. Целые. Прикушенный язык неприятно жгло, он пульсировал от боли. Жалобно всхлипнув, она перевела дыхание, встала на ноги и набрала в рот холодной воды. Ледяная вода приятно остудила ранку, заставив боль отступить на задний план. Выплюнув ало-мутную воду, Соня чуть вытерла лицо полотенцем, стараясь не прикасаться к подбородку. Небольшое кровавое пятнышко все же осталось. Черт, хоть бы мама с папой не увидели!..
Ужаснувшись от этой мысли, Соня быстро развернулась и захлопнула дверь ванной. "Отлично, меня не видно! Теперь надо замочить его!"– с этой мыслью она кинула полотенце на дно раковины и схватилась за ручку горячей воды. Осматриваясь в ванной, она недовольно морщилось. Папа, рассказывая об этой квартире, явно слукавил, заявив, что квартира в идеальном состоянии– черные то ли от копоти или чего-то еще углы под потолком да опутанная в паутине люстра были лишь верхушкой айсберга. Соня уже боялась заглянуть под ванну, страшась увидеть там тараканов, зная, что ей станет плохо даже в том случае, когда она увидит кончик шевелящегося уса. Соня очень боялась насекомых. В детстве она застала те времена, когда тараканов было целые тучи в каждой квартире и ежедневно ее родители орудовали тапками, охотясь за маленькими жуткими тварями, а по ночам легионы панцирных дикарей сменяли восьмилапые крошечные чудища со жвалами, незаметно опускавшихся с потолков по тонкой паутинке. Их были целые полчища– они прятались по всем углам и закуткам, а также там, куда могли пролезть. Под картинами их было немерено, словно медом помазано – едва уничтожалось одно семейство, на его месте возникало еще одно более многочисленное, а оттого еще более жуткое. Всякий раз Соня, бывшая в ту пору совсем маленькой девочкой, заходилась в истошном визге, пока ее родители устраивали нежелательной живности Армагеддон квартирных масштабов. Потом тараканы исчезли. За ними в тень ушли и пауки. А страхи как были, так и остались, порой напоминая о себе в редких кошмарах.
Вспомнив о тараканах, Соня передумала смотреть под ванной. Пусть папа этим занимается, раз он мужик! Соня любила своего папу, но типичной для современной реальности любовью потребителя к источнику всех благ. Вся искренность была обращена к матери– женщине лет сорока, жизнь которой наложила видимый отпечаток на постаревшем лице в виде глубоких морщин и тусклого взгляда, а на боках отложилась остатками несметных полчищ съеденного фастфуда. Все трое они составляли тот образ, тот стандарт социальной ячейки, столь любимый и восхваляемый обществом. Отец, стандартный работяга, с головой уходил в свою работу, иногда забывая обо всем, что его окружало, всегда готовый понести за это заслуженное наказание. Мать же половину своей жизни проработала воспитателем в детском саду, исполняя роль суровой надзирательницы за маленькими шкодниками. В какой-то мере это сказалось на ее методах воспитания, ограниченных сугубо в унижении виновника перед остальной детворой. Так как женщина она была начитанная и знала кучу небранных слов с бранным значением, то успешно манипулировала детскими неокрепшими умами, из-за чего малышам и Соне по совместительству порой смачно доставалось. В семье она была главная. И верно– откуда отцу, вечно погруженному в работу и содержание семьи, находить силы на то, чтоб отстаивать свое звание главы семейства в, казалось бы, укромном тылу? Прибывая в условную безопасную гавань, он натыкался на штыки союзника и вскоре был вынужден принять капитуляцию с последующей сдачей верховных полномочий. Именно это и сыграло свою роль в оценке дочери его персоны не иначе, как "спонсора", не "отца".
Развернувшись на носках по скользкому кафельному полу, Софья профланировала в гостиную. Квартира, выклеенная обычными обоями и с покрытым обычным серым ковром полом, ей не нравилась даже при наличии вполне приличной для подобного "захолустья" мебели и это было видно по ее по-детски сморщенному носику и сжатым в ниточку губам. Как и вся семья, девушка весьма стандартна– внешность миловидная, но не запоминающаяся. Просто представьте себе обычную ничем не приметную девушку с привычным глазу мнимым высокомерием в взгляде и вы попадете в яблочко. Тем не менее она-то считала себя воплощением красоты и с натиском разъяренного быка набрасывалась на любого, кто посмел заикнуться, хотя бы обрывком слова указать ей об обратном. Друзей она не имела. Вернее, ей думалось, что у нее было очень много друзей, но стоит признаться, что окромя как легкой взаимной симпатии к ряду ничего не значащих подростков намеков на фактическую дружбу не наблюдалось. Вся ее дружба заключалась в совместных прогулках по бутикам и забегаловкам, где девушка предавалась с другими такими же девушками пустой болтовне ни о чем. Если б она не сообщала о себе, о ней бы и не вспоминали, как и она о них. Впрочем, недостаток оригинальности она восполняла своей искусственно выведенной экспрессивностью, которая, в свою очередь, все время меняла ориентир, часто ударяя в свои же ворота, провоцируя скандалы по всей полосе, огибающей границы поля зрения. Теперь они– "друзья", школьные подруги– остались где-то там позади и где-то в глубине души молодая Соня все же признала незначительность всех своих многочисленных отношений. Ей предстояло найти друзей здесь, в новом для нее доме, стоявшим перспективой новой жизни, и первое, что Соня твердо вознамерилась сделать-поставить друзей на первое место в списке приоритетов. Оставалось лишь найти, с чего начать.
–Ты что-то хотела, милая? – пробубнил отец, решивший отдохнуть пять минут после перетаскивания тяжелой мебели по комнате.
Гостиная походила на склад с заведующим, из цитат знаменитых людей отдавшего предпочтение эйнштейновскому порядку и хаосу. Грузчики, разгружавшие фуру со всем имуществом их семьи, были подшофе и вопреки инструкциям попросту занесли все в то помещение, где места было больше всего. Недовольно бормоча, папа сам принялся за восстановление порядка. Маме же удалось свинтить под удачным предлогом "в кое-какой магазин". Дочь она предпочла не брать с собой– хватило и разговоров в машине по дороге в город.
–Посмотри под ванну, папочка, нет ли там тараканов! – в приказном тоне проворковала дочь, хитро прищурившись.
Вздохнув, он закатил глаза, но тут же с хрустом разогнулся и прошел в ванную комнату.
–Здесь нет никаких тараканов, милая! – раздалось оттуда спустя секунд десять. – Тут только какой-то склад мусора. Ну, ничего! Сейчас все уберу.
"Да уж, постарайся."– самодовольно подумала Соня и, схватив сумочку, крикнула ему, что идет прогуляться. Его ответ оборвался на полуслове громко хлопнувшей дверью.
"Новый дом, фи!"– с презрением подумала она, спустившись на последний лестничный пролет, выждав секунду в приятной прохладе вполовину освещенного предбанника. Она не хотела уезжать из солнечного Краснодара в эту "дыру", как порой Соня, а с ней и ее мать выражались наперебой. Ей было невдомек, что у отца на работе случились серьезные проблемы, потребовавшие немедленного разрешения, и вылившиеся в срочные сборы и отъезд за тридевять земель. Да если и знала, то сочувствия бедолага никак бы не дождался– не заслужил.
Улица с виду казалась в разы приятнее, чем ее новая квартира. Перед девушкой на проезжей части сгрудилась стая птиц, старательно склевывавшая зернышки, бросаемые регулярно появлявшейся в проеме окна на втором доброй рукой. Периодически раздавалось хлопанье крыльев и тогда одна из птиц вспаривала вверх, спасаясь от давки, после чего планировала на край голубиного столпотворения и вновь с завидным упорством рвалась в гущу. Посчитав, что крылатые крысы не заслуживают ее внимания, Соня вновь подняла глаза. С новым домом ситуация обошлась хуже, чем можно было представить и она только сейчас, сумев разглядеть его полностью, это поняла– он был воистину ужасен на вид, напоминая собой тюрьму– объединенные в одно здание корпуса образовывали собой большой черный квадрат с грязно-белыми просветами окон, с которых то тут, то там по всему периметру свисало белье на балконных решетках. И, если б не зазор в виде въезда-выезда с улицы, ее мысленное сравнение вряд ли далеко отошло от истины. Здание не красили, наверно, со времен Советского Союза в годы его расцвета, если оно вообще было построено именно в то время, а не чуть позже. Деревья, во всяком случае, явно с того времени и росли. Таких высоких хвойных гигантов Софья в жизни не встречала, даже близко нет. Часть из них были даже выше, чем здание, а их раскидистые ветви, увешанные странными кормушками с флажками и гирляндами, нависали так низко, что можно было с легкостью взобраться без чужой помощью на самые нижние, перелезть на верхние и усесться с большим удобством.
"А это идея!"
Соня с непривычной для ее худенького, не одаренного физической силой тела легкостью взобралась на стволовой стык и с удобством устроилась на одной из наиболее широких– шире ее бедер,– ветвей, вытянув свои тощие ножки по направлению спуска к центру ствола, проведя глазами по двум древесным анакондам, что свились в ровную спираль и по первому впечатлению были открыты для любого желающего покорить их вершину. Но Соня не собиралась лезть выше– помимо всего прочего высота так же сумела занять достойное место в списке ее фобий. Она вообще была жуткой трусихой. Случись какая неприятность– тут же бежала за помощью к любящему папе, который всегда был готов подсобить доченьке во всем, что бы она ни попросила. Однако глядя наверх и представляя себя на вершине этой улицы, девушка почувствовала, что подобная перспектива ее очень даже привлекала. Сказала себе, что однажды заберется туда, посмаковала на языке это слово. "Скоро… Главное, чтоб мама не увидела, а то мне конец!"
Лежать на ветке в прохладной тени было на удивление приятно– неожиданно мягкая кора не натирала нежную кожу ее ляжек под до неприличия натянутыми шортами, получившихся из собственноручно обрезанных джинсов, а плавные изгибы ветви словно повторяли линию позвоночника, будто для того и отклонившись в своем росте в сторону, чтобы именно эта девушка могла прилечь и отдохнуть на ней. Бурно росшая на ветках в разы меньших хвоя почти полностью скрывала от взгляда серые небеса, оставляя лишь крошечные просветы. Ночью здесь должно быть особенно красиво, а свет, исходящий из уличных фонарей, точно так же ненормально высоких в сравнении с обычными улицами, при дуновении ветра наверняка играет своими лучами, перекрещивая их в в хаотичном фехтовальном круговороте.
"Может, не так уж и плохо, что мы сюда переехали."
Увидев у своих ног цепочку муравьев, она безжалостно их раздавила.
* * *
–Ну, как тебе новый дом? – спросила мама, воткнув вилку и нож в смачный, истощающий соблазнительный запах легкой пережарености стейк.
–Да как сказать… это ведь даже не дом, а квартира! – задумчиво подперев щеку, произнесла София, – Тут грязно и тесно, как будто в наркопритоне. Зачем мы уехали из нашего дома?
–Ну-ну, Соня, не преувеличивай. Тут не так уж и плохо. Правда, дорогой? – и жена покосилась чуть презрительным взглядом в сторону сосредоточенно жующего мужа.
Соня заметила недобрый огонек, мелькнувший в ее глазах. "Лицемерка!"– довольно подумала она и приготовилась к сцене.
–М? – отец семейства прервал трапезу, недоуменно уставился на жену и тут же послушно закивал, – А, точно! Тут не так уж и плохо, как ты думаешь, Сонь. Квартира расположена пусть и на краю города, но зато тут не так шумно, как там, и расположена она в хорошем месте. За окном видишь какие деревья! Тебе тут понравится, вот увидишь. Ты привыкнешь, освоишься, заведешь друзей. Может быть, тебе даже искать их не придется– улица большая, детишек твоего возраста тут наверняка немерено!
–Я уже не ребенок, пап! – начала было София, но тут ее мать рассмеялась. Жестоким, унизительным смехом, насквозь пропитанный сарказмом.
–Да, я видела тутошних жителей, Илья. Сплошь старые овцы и клуши с младенцами! – она впилась своими змеиными глазами в мужа, – И верно, Илюш, идеальные кандидаты в друзья нашей любимой дочери! – и выразительно стрельнула глазами в сторону дочери.
Сославшись на сытость и желание почитать, Соня быстренько сбежала с кухни, внезапно поняв, что вовсе не желает видеть, как отец в очередной раз чувствует себя не в своей тарелке и не может найти слов для ответа. Закрывшись в своей комнате, она уставилась в окно на открывшийся ей двор. На улице быстро темнело и напротив ее окна зажглись фонари. Из-за деревьев было видно только те, что стояли со стороны ее окон, если не брать в расчет те, что по бокам, у соседних корпусов, виднеясь краями своих световых кругов. Усевшись на подоконнике, девушка быстро сунулаа наушники-капельки в уши и включила первую попавшуюся мелодию. Заиграли биты, сумевшие перебить громкие вопли, исходящие из кухни, где мама принялась за полномасштабное третирование отца. Соня не испытывала жалости к отцу– для нее данная модель поведения в семье была нормой, к которой она привыкла еще тогда, когда впервые перестала плакать каждый раз, как мать повышала голос– а она повышала его по нескольку раз на дню. Конечно, грубить слишком уж откровенно своему мужу эта женщина не решалась, но изрядная доля высокомерной бравады в общении с ним присутствовала всегда и везде– наедине, во время совместных семейных ужинов, даже в моменты публичные, когда семейная чета отправлялась в ресторан или на встречу с другими столь же именитыми семьями. Непрошенным свидетелям оставалось лишь неловко переминаться с ноги на ногу в смущении от того, что их бизнес-партнера унижает собственная жена, да еще и так изощренно.
Но Соня об этом уже не думала. Вмиг забыв об отце, она принялась за мысли о том симпатичном мальчике, от которого так и не дождалась первого шага, хотя и позволяла себе намекающие взгляды, намеренно ловя его в коридорах и спокойно проходя мимо. "Эх, вот если б не папа… если б мы не уехали сюда, я бы сейчас, наверно, была с ним."– вспоминая его красивое лицо с тонким аристократичным носом и впалыми щеками под красивыми скулами, она пустила слезу. Соня вообще очень любила плакать– ей доставляла удовольствие мысль, что она способна изобразить любую эмоцию столь натурально, словно действительно переживала ее. Научившись у матери азам манипулирования, она успешно применяла свою способность всегда и везде, прослыв в своем кругу "натурой тонкой и чувствительной". Ранее, до восьмого класса, она блестяще выступала в театральных постановках в качестве хедлайнера. Даже не обладая модельной внешностью, сумела привлечь внимание своей отличной игрой на публику, вызывая восторг и похвалу со всех сторон. Наверно, это и было основной причиной ее непомерно возросшей самооценки, хотя склонность к чрезмерной переоценке собственной персоны выше реального положения часто проявлялось и в ее сверстниках, как и в целом ее поколение было сплошной массой самовлюбленных и эгоистичных натур, громко возвещающих о противодействии неведомой системе, об устройстве которой не имели ни малейшего понятия, на деле же показав себя всего лишь солидольной смазкой в постоянно движущихся жерновах. Возвращаемся к театру и обнаруживаем, что на его месте в ее душе образовалось первое пепелище– посчитав свое время слишком дорогим для такого сомнительного "удовольствия", Соня бросила его на середине репетиций к одной из важнейших постановок, уступив место менее достойной, исходя из ее же слов, замене. Ее досуг теперь занимали вещи менее серьезные и более интересные подростку– алкоголь, краткосрочные постоянно тасуемые отношения, первый сексуальный опыт. Из всех ее знакомых только отец сетовал на столь разительную перемену, не узнавая свою некогда прекрасную дочь, обнаружившей себя настоящей "бунтаркой". Остальные же члены семьи были довольны пополнением. В особенности горячо любимая мамочка.
* * *
–Ну почему здесь так скучно?
Вся инициативность растворилась к следующему же дню.
Небеса разошлись, озарились голубым свечением и на улице стояла аномальная жара. В квартирах вовсю гудели вентиляторы, а жители из числа иждивенок, тунеядцев, малолетних прогульщиков и пенсионерок изнывали от духоты, выбираясь на улицу только с целью купить мороженого в магазине, вовсе не завидуя своим работающим партнерам или родителям. Соня так же осталась дома, не зная, куда податься от вездесущего зноя, не ведая, чем же занять себя помимо бестолкового безделья и бесцельного кружения по квартире. Мокрая насквозь от пота, что стекал откуда только мог, пропитывая хлопковую майку и пляжные бриджи, она в итоге плюнула и скинула с себя всю одежду, в очередной раз сунув голову под струю холодной воды и, не сумев удовольствоваться этим, залезла под холодный душ, где и провела целый час, балдея в приятной прохладе. Лежа на боку под струей, поджав коленки к груди, София почувствовала, как теплая волна расходилась по всему скальпу, стекала по шее и растворялась области лопаток. В ушах легонько зазвенело, но даже такая мелочь разозлила ее.Так как родителей дома не было, на улицу девушке было ой как не охота выходить, а отсутствие интернета, который дурак-папа не озаботился подключить прежде, чем они прибыли в этот клоповник, усугубляло и без того тяжелую тоску по развлечениям. Молодой тунеядке только и оставалось, что приглушить ледяной душ и попытаться скоротать время в неспокойной дреме.
И даже в подобный солнцепек за окном был слышен смех и крики детей и ругань взрослых, отдаваясь странно зеркальной, будто фантомной болью в софьиной голове. Она не понимала, чему они здесь так радуются, с чего вообще нашлись одаренные, у которых хватило ума и смелости выползти наружу, чтобы восхвалить солнце. Соня еще не знала о том, что дней подобным этому в круглом году не наберется с недели и как событие, как маленький праздник, всегда завлекал людей, привыкших лишь к унылой серости. Но она не ведала, даже не догадывалась об этом– привыкшая к солнцу, принимающая его как данность, каковой оно, собственно, и является, девушка думала о чем угодно кроме этого. Например, о том, что мать пропадает где-то в городе, ничуть не заботясь о состоянии собственной дочери. Не раз названивая матери и капризно канюча, что ей настолько нечего делать, что мамино присутствие просто необходимо, Софья неизменно слышала в ответ негодующее: "Ты что, маленькая девочка?!", негодуя пуще прежнего уже сама, вымещая всю злость на своем злополучном телефоне, швыряя через всю комнату безо всякой задней мысли прямиком в стену.
Только спустя три долгих часа ожидания в спасительной ванне она дождалась захода солнца за крышу четвертого корпуса. Чувствуя, как духота рассеивается подобно пару, как легкие дышут свободнее и давление отступает от висков, она решилась выползти из укрытия, чувствуя жгучее желание охладить себя мороженым и лимонадом. Пошарив по карманам валявшихся на кровати отцовских брюк, с удовлетворением взглянула на смятую купюру в руке, после чего сунула ее в задний карман белых джинсов, которые тотчас же и надела. Покрутившись перед зеркалом в своей комнате, долго подбирала верх к своим брюкам, наконец остановив выбор на винтажной воздушной накидке, сплошь усеянной цветами с разноцветными лепестками. Постояв над небольшой коллекцией летних босоножек, отдала предпочтение в пользу бежевых сандалий на шнуровке.
Жар от асфальта, нагретого солнцем, шел просто ужасающий несмотря даже укрывшей его тень от здания, с полчаса защищающей от солнечных лучей. У Сони даже перехватило дыхание, когда он полыхнул ей прямо в лицо. Чувствуя, как ее маленькие ступни превращают внутреннюю сторону сандалий в миниатюрные бассейны, Соня с отвращением на лице прошлепала к выезду, уже жалея, что решилась выйти. Проходя мимо двух голых стен, она невольно почувствовала себя неуютно, представляя, как эти стены вот-вот сдвинутся и вмиг схлопнутся подобно дверям лифта, сплющив ее до блинообразного состояния.
"Надо будет купить баллончики с краской и замазать к чертям тут все!"
Впереди маячила большая каменная плита со стоявшими на ней тремя контейнерами, уже доверху заполненные мусорными пакетами. Встав у теневой границы, в очередной раз с отвращением морщась, она задержала дыхание и пробежала мимо них, стараясь не вздыхать миазмы, исходящие от быстро сгнивающих под палящим солнцем бытовых и не очень отходов, а так же не растаять подобно желе под все еще висевшим над горизонтом огненным шаром. Остановившись у развилки, окинула взглядом обе дороги– ведущая прямо шла по направлению вниз к центру города; та же, что вела влево, приводила к заветному мини-маркету, далее уходя в полукруг, огибающий край города к небольшому ущелью, оканчивающемся тупиком– это был небольшой райончик частных домиков-дач, которые жители города посещали исключительно в праздники, где собирались семьями и разжигали мангалы. Соня об этом еще не знала, помня лишь краткие указания любящей матери, которая еще в первый день успешно исследовала близлежащие окрестности. До магазина спокойным шагом можно было дойти за пять минут, но девушке не хотелось торчать на солнце больше положенного, потому она пробежала всю дорогу за две, держась в тени деревьев.
В магазине воняло потными телами и давно не стиранной одеждой. Кондиционеры работали в режиме охлаждения, что, впрочем, едва ли было заметно. Кое-где примелькался запашок скоропостижимо испортившихся овощей. Быстро найдя холодильник с мороженым, Соня схватила в охапку три эскимоски и побежала к кассе, по пути выхватив из холодильника бутылочку газировки. Очередь была короткая– перед ней стояли старушка с авоськой и худой мальчик примерно такого же возраста, как и сама София. Его длинные волосы немного вились, закручиваясь на концах, спадая и целиком скрывая лицо. Софии было скучно просто стоять на месте, ожидая, пока старушка выудит из своего кошеля нужное количество монет. План назрел быстро и, громко ойкнув, она специально выронила одно из мороженных. Быстро подняв выроненный пакетик, тут же посмотрела на сию минуту присевшего парня, уже протянувшего руку к пустому полу, и разочарованно сжала свои губы– вопреки ее убеждению, что все длинноволосые парни писаные красавцы, этот не был таковым: совершенно безэмоциональное, унылое лицо напоминало восковую маску, а неестественно черные глаза безучастно глядели на нее, в то же время смотря в никуда. А глядя на его невыразительные губы в поразительной близости от своего лица, Соня невольно передернулась. Ну не подпадал данный индивид под ее определение эстетической красоты!
Тем временем очередь дошла и до него.
–У тебя же нет собаки, Филипп. – сказала тучная блондинка-продавец, когда он положил перед ней пакетик собачьего корма и банку сгущенки.
–Там щенок на улице голодный, а у меня как раз лишние тридцать рублей. – улыбнулся тот.
"М-да, с улыбкой у тебя тоже проблемы!"– подумала Соня, увидев его мелкие зубы, формой похожие скорее на кирпичики, нежели на здоровые, красивые зубы.
–А, все занимаешься благотворительностью, а? – продавцу явно понравился ответ.
Филипп утвердительно кивнул и, расплатившись, вышел.
Несколько секунд спустя София вышла из супермаркета и с наслаждением принялась сосать фруктовый цилиндрик. Повернувшись в сторону улицы, с легкой досадой обнаружила в метрах десяти от себя все того же парня, сосредоточенно глядевшего в сторону леса, словно выискивая кого-то конкретного. Не успела она дойти и разминуться с ним, как через дорогу со стороны коттеджей раздалось громкое тявканье. Повернувшись, парень тут же улыбнулся и приготовил пакетик. На дорогу вылетел воробушек и приземлился аккурат на проезжей полосе. Следом выбежал маленький бурый щенок помеси немецкой овчарки. Раздался глухой звук, короткий писк. Машина, под которую малютка выбежал, чуть притормозила, качнулась и, взревев мотором, на полной скорости унеслась прочь. Услышав лишь звук удара, Соня тоже обернулась и пришла в ужас: маленький щенок лежал ничком на правом боку, раскрыв маленькую пасть с еще белыми зубками, из которой уже вытекала лужица крови.
* * *
Холодный взрыв произошел в груди и волной прокатился по всему телу. Пакетик выпал у Филиппа из рук и, спотыкаясь на бегу, он приблизился к маленькому тельцу. Упав на колени, выронил уже и банку, забыв о ней еще несколько минут назад. Легонько коснувшись мягкой, все еще нагретой солнцем шерстки, аккуратно припал ухом к кудрявому бочку. Девушка, которую он чуть было не задел своим плечом, за его спиной потупила взгляд и зашагала дальше. Если бы он обернулся к ней, то поймал момент, когда, выдержав не больше минуты, она обернулась к нему. Но он не оборачивался, что и позволило ей увидеть, как уже мертвое тельце довольно бесцеремонно было схвачено за шкирку и унесено в лес. Чернявая головка с поникшими ушками раскачивалась подобно маятнику при каждом шаге.
Секунду спустя раздался хлопок и струя сгущенки фонтаном брызнула во все стороны из расплющенной под колесами банки.
* * *
Софье вновь было плохо. Ее опять тошнило, а мертвый щенок все никак не желал выходить из головы. Пытаясь выгнать образ из своей головы, она так сильно мотала головой, что шея внезапно хрустнула и боль прострелила в обе стороны, впившись в затылок, вонзаясь параллельным телу лезвием по линии спины до самого пояса. Рыдая от боли и жалости к маленькому существу, умершему так быстро и глупо, она пролежала в ванной до прихода родителей.
Объяснить им, почему она плачет, получилось не сразу. Мать отреагировала равнодушно, выдав "Ой, ну не плачь, милая, это же щенок, а не ребенок!" Предупреждая зарождавшееся в груди негодование, отец принялся утешать дочь, шепча ей ласковые слова, терпеливо убеждая, что в подобных случаях животные не успевают осознать всю полноту боли, а потому уносятся в рай, ничуть не страдая. Понимая, что моментов подобным этому, когда дочь сама льнет к нему, недолго забыв о своем высокомерии и пренебрежении, будет очень мало, если вовсе не обнаружится в будущем, отец прижал дочь к себе, рассказывая трогательную историю о своей собаке, которую, будучи еще совсем сопливым мальцом, подобрал на улице. О том, как срезал с нее катышки и ссохшиеся клоки шерсти, долго отмывал от сантиметровых слоев грязи, вычесывал остатки полинявшей шерсти и обрабатывал израненные лапки. О том, как кормил ее, устраивал в своей комнате, а вечером воевал с ее бабушкой и дедушкой, не приемлющих идеи наличия собаки в доме, по итогам одержав победу. И обо всем остальном, связанным с жизнью человека, в чьего жизнь вошла собака. Увлеченная рассказом, Соня забыла про слезы и, когда отец закончил, еще долго не шевелилась, оставаясь в его руках и даря то чувство нужности, которое каждый мужчина желает половину своей жизни. В ее же жизни, наверное, это был первый за многие годы миг, когда Соня обнимала своего папу искренне, ненадолго вновь приняв как дочь, а не посторонний человек. Как интересно получилось, ведь это так же был и тот момент, когда папа почувствовал впервые за долгое время чью-то нежность, внутренне уже страшась следующего дня с его первой репликой и стараясь запомнить сей миг как один из лучших за последние лет десять. Он действительно стосковался по этим ощущениям, по радости, которую доставляют всего лишь простые, искренние объятья.
Должно быть и у маленьких трагедий есть хорошая сторона.
* * *
"Я должна его найти! Должна и все тут!"
Тот странный мальчик, Филипп, все никак не выходил у Сони из головы. Прошла уже неделя с тех пор и она его так и не видела. Убитое животное снилось ей в продолжительных кошмарах и, еженощно будимая своим папой, она изливалась слезами, не в состоянии поверить, что произошедшее настолько сумело ее поразить. Засыпая в отцовских объятьях, она вспоминала скудно выраженное лицо Филиппа. Тогда Софья этого не заметила, но память, а, может, и сам кошмар услужливо кусочек за кусочком восстановили мимолетную картину: ни единый мускул не дрогнул, когда он опустился на колени перед щенком. Ни звука не раздалось из его рта. Протянутая, словно струна, тишина нарушалась нескончаемым пением птиц и шелестом ветерка, скользящего по листьям. И то, как Филипп взял щенка– так грубо, словно спортивную сумку…
Пробуждаясь по утрам вне себя от волнения, Соня решалась найти и выпытать у незнакомца, что случилось с телом, но день за днем оттягивала переход от слов к действиям, пока не провела целую ночь подле мертвого щенка, не разбуженная отцом, ведь в ту ночь он пропадал на работе. Мать отругала ее за крики, не желая слышать и слова против сунула пачку снотворного, обещая своим взглядом, что итог следующей ночи скажется на всем отношении к дочери.
Захотеть найти и действительно найти– все еще разные вещи, ибо дело оказалось отнюдь не простым. Сначала Соня просто стояла возле развилки в ожидании знакомой шевелюры, но это продолжалось слишком долго и вскоре надоело. Даже постоянно порхающие над головой воробьи, то стайками летающие друг за дружкой, то на высоте полуметра от земли сталкиваясь в непродолжительной борьбе. На этом ее, казалось бы, воскресшая из мертвых тяга к инициаторству вновь почила, и все же Соня решила попытаться в последний раз и подойти с вопросом к продавщице.
–Что, девонька, понравился он тебе, а? – заговорщицки подмигнула все та же дородная женщина, отрываясь от просмотра передачи по областному каналу.
"Боже упаси, нет!"
–Просто он у меня книжку взял, а вернуть забыл, а где живет, я не знаю. – тут же без запинки солгала девушка.
–А-а, понятно! Ну, да– Филька почитать любит, это да! А еще я слышала от его папы, что он художник!..– продавец явно задалась целью разрекламировать Филиппа по полной программе, но Соня и не думала выслушивать ее дифирамбы.
–Так вы знаете, где он живет?
–Извини, дорогуша, но тут я тебе не помощник. Я лишь знаю, что он живет здесь, неподалеку, в "коробке".
–Да? – не удержав тихого восторга, ответила София, – Вы точно это знаете?
–Да, да, я же говорю– часто с его отцом разговариваю! Хороший мужчина, толкового сына воспитал! У них б…
Но эту часть рассказа Соня уже пропустила мимо ушей. Она была довольна, ведь новость-то была хорошая и найти Филиппа теперь будет легче. Надо всего лишь переждать на площадке, поспрашивать соседей. Уже через два часа она поняла– идея не дала плодов. Словно вселенная решила начать этот день с фразы: "Ничего не дается легко, все идет через одно место.". На дворе был вторник, большинство взрослых уже несколько часов торчали на работе. Их дети, решив, что площадка им до одури надоела, убежали в лесополосу. Остались лишь пенсионеры. Глядя на них, София морщила нос при мысли о том, что когда-нибудь и она такой же станет.
"Фу, не хочу!"– неистовствовал внутренний девчачий голосок. – "Уж лучше умереть молодой и красивой, хоть будет за что помнить!"
Превозмогая страх и отвращение к живым иллюстрациям неизбежного будущего, она подошла к бабкам и начала расспросы, но те словно белены объелись– на конкретный вопрос отвечали совершенной несуразицей вроде отвлеченных комментариев о погоде или о старом козле Петровиче, что жену в могилу свел и теперь жирует на ее пенсию. Битый час девушка старательно втолковывала им, что именно хочет узнать, но старухи уже не скрываясь издевались над ней, притворяясь то глухими, то немыми, иногда при этом овцеподобно блея. Смеялись они так что ли?
В конце концов Софья сдалась и развернулась к старухам спиной, не удостоив ответом презрительное: "Совсем уважения к старшим нет!", прошептав про себя: «Да пошли вы, стервье старое.", как вдруг перед глазами возникло страшное худое лицо с безумно вращающимися белками глаз. От неожиданности она закричала, отчего человек, представший перед ней, поднял руки над головой и пригнулся, на целую минуту застыв в сем нелепом положении. Когда же ни побоев, ни новых криков не последовало, молодой, но от этого не менее жуткий мужчина вновь выпрямился и улыбнулся, заставив Соню почувствовать, как душа отцепляется от ребер и переползает в пятки– настолько жутко ей не часто бывает.
–Кого-то потеряла, м? – высоким елейным голосом произнес новый незнакомец.
–Нет-нет! – тут же замотала головой Соня и, развернувшись. быстро зашагала в противоположную от него сторону.
–Прошу, не уходи, поговори со мной! – взмолились за спиной.
"Фиг тебе, страшила!"
Глянув через плечо, Софья увидела, как жуткий человек зашел в первый корпус. Его плечи поникли, а голова свесилась, как подломленная.
–Ну что за урод! – прошептала она, – Наверняка маньяк какой-то! Ты ведь даже и не смотрел, куда нас привозишь, правда, пап?
Спрашивать в данный момент было не у кого, а возвращаться к противным старухам вовсе не хотелось, потому Соня вновь залезла на понравившееся ей еще в первый день своего пребывания здесь дерево со свитыми в спираль ветвями, где и расположилась с удобством, представляя, как залезает на самую верхушку и показывает средний палец вновь нежданно явившемуся солнцу.
Соня проснулась от легкого прикосновения. Поежившись от вечерней прохлады, протерла глаза и увидела перед собой лицо Филиппа, все так же равнодушное с пусто смотрящими глазами.
–Не спи здесь, простудишься. – сказал он и начал карабкаться по ветвям-спиралям, забираясь наверх вовсе не так, как она представляла себе– не по окружности, стоя на одной из, но точно вверх, точно скалолаз. Или мартышка.
–Постой! – спохватилась София.
–Чего? – раздалось сверху.
–Спустись вниз!
–Не могу.
–Не можешь или не хочешь?
Секундная заминка и недовольный голос ответил:
–Не хочу.
–Ах так? Ну, сейчас! – разозлилась было Соня, но, схватившись за ствол, живо вспомнила о том, как ей страшно лезть выше.
–Мне долго ждать? – вновь раздалось свыше.
–Спускайся, ну!
–Не пойдет. Мне лень.
–Нам надо поговорить. – к черту такт, к черту все эти хождения вокруг да около!– Серьезно поговорить! Мне все не дает покоя тот щенок! Я до сих пор вижу, как тот урод сбивает его и даже не останавливается, вижу, как ты бежишь к нему и смотришь, жив ли он… Это нормальная реакция, не подумай, но вот… что мне непонятно, так это то, что потом ты просто схватил его, словно пакет с мусором и унес в лес. Почему ты был так груб с его телом и что ты с ним сделал?
Сверху раздалось довольное "кр-р-ру-у!" и всего спустя секунду между ветками вынырнуло лицо Филиппа:
–Потому что он мертв? – его глаза словно не видели ее, хотя смотрел он ей точнехонько в глаза. – Какой смысл бережно относиться к телу, если его дух уже ушел? Потому что тебе так сказали?
–Но ведь это неправильно! – воскликнула Соня, – С почившими так нельзя!
–Отвали.
Она запнулась на полуслове. Редко кто был груб к ней, но еще более редко кто-то давал отпор. Потому та фраза, да еще и брошенная столь резко, времена ввела ее в ступор. Она была готова взорваться, кинуться с когтями и растерзать его лицо, но не успела она разозлиться, как он приземлился перед ней, затем так же резво прыгнул на землю.
–Ты так и не ответил, что ты с ним сделал? – крикнула вслед девушка, пока парень стремительным шагом шел прочь.
–Следуй за мной. – не оборачиваясь, сказал он, широко вышагивая по опустевшей проезжей части.
Она догнала его лишь возле того места, где погиб щенок. На миг остановившись как вскопанные, словно по команде оба свернули и углубились в заросли. Пройдя метров тридцать, добрели до маленького песчаного холмика. Одного из нескольких холмиков, некоторые из которых уже заросли травой. От удивления Соня застыла на месте, окидывая взглядом миниатюрное кладбище.
–И чего ты остановилась? Ты ж хотела его видеть! Вперед! – в тоне юноши было столько издевки, что ей еще раз захотелось его ударить.
Они уселись у песчаного холмика, что поменьше остальных, и Филипп провел рукой по уже засохшей до состояния корки земле.
–Знакомься– Бакс.
–Б-бакс? – не поняла Соня.
–Его имя– Бакс. Тут у всех есть имена. – с этими словами парень обвел рукой все несколько десятков холмиков в радиусе десяти метров.
–Ты их всех хоронишь тут? – было довольно жутковато, но София не показала страха. Актриса хоть куда!
–А что, ты где-то видишь их трупы? – все с той же насмешкой сказал Фил, – Оглянись вокруг– кругом чуть ли не одни птицы! Как думаешь, почему ты за всю свою жизнь если и видела мертвых существ, то от силы парочку? – и он многозначительно посмотрел на нее, выковыривая из-под сухих листьев ножик.
"Да он же психопат!"– самообладание изменило Софье, она быстро вскочила и убежала, если б не некстати подвернувшаяся под ногу коряга. После звука удара о землю сквозь звон в ушах раздался веселый смех.
"Смотрите– Оно смеется!"
Филипп и не думал ловить ее, а все так же сидел на своем месте, задрав в приступе смеха голову, вот-вот готовый свалиться спиной назад и снести одну из горок. Соня не знала, что делать и как реагировать, потому просто осталась лежать там же, готовая, чуть что, лягаться и кричать. Однако неприятный, но столь заливистый смех смолк совершенно неожиданно и, повернув голову назад, Соня вновь встретила пустой взгляд.
–То была шутка. Очередная плохая и ничуть не смешная шутка. – Фил пожал плечами, – Не умею я шутить. Странно, что ты так испугалась.
–Я просто трусиха и всего боюсь.