Недолго длилось очередное общение с Иваном Остаповичем, он снова исчез. Сказал только, что к моему отъезду вернётся. Когда корма автомобиля исчезла из виду, мигая выцветшим сигналом поворота, во мне снова что-то оборвалось. Ведь с кем я ещё кроме Ивана Остаповича общался то. Да и не хотелось мне больше ни с кем говорить. Достали, утомили, надоели…
По обыкновению я практически безвылазно сидел дома. За покупками старался ходить поутру. В город тоже выбирался по утрам. Вечерами гулял вдоль берега пруда, где не было купальщиков, дно там илистое, много коряг и мусора всякого. Рыбаки тоже почему-то сторонились этих мест. А иногда ходил к легендарному месту встречи с той самой таинственной девушкой. Бывало, распложусь на берегу и просижу до самых сумерек. О, это незабываемое впечатление, когда голубой холст вечерних небес слегка приукрашенных белыми разводами облаков, окрашивал красным заходящий диск солнца. Налюбуюсь вдоволь и шагаю домой.
Идешь, душа поёт, хорошо, только порой настроение портят многочисленные вечерние выпивохи. Нельзя сказать, что я свирепел, это могло быть раньше, но не теперь. Просто знаете, испытывал ощущение, когда после отменного блюда, кушаешь жуткую стряпню. К моим прежним странностям добавилась ещё одна. Я частенько просыпался на рассвете, вопреки тому, что ночью не хотелось спать. Вдоволь гулял, промочив ноги в росе, обильно орошавшей траву. Потом купался в тёплой утренней воде озера, наслаждаясь густой дымкой, поднимающейся над водной гладью. В такие моменты я чувствовал себя частью пруда, в такие моменты я был един с мирозданием, и это было потрясающе.
Дома, похлопотав по хозяйству, я располагался под любимой вишней и погружался в перипетии сюжета очередной книги. Мне всё больше нравилось мое отчуждении и меня все больше тяготили люди. Вчера казалось ну куда еще больше, а наступало завтра, и я понимал, что вчерашняя мизантропия – это детская забава. Особенно меня донимали соседи, чуть ли не каждый день устраивавшие праздник гранёного стакана. Их музыка, крики танцы, визг. Они ко мне тоже относились не лучше, глядели как на инопланетянина, да мне было плевать.
Порой идёшь с магазина, а эта образина Толик с лицом, не обременённым интеллектом, какую ни будь колкость пустит. А я в ответ молчу. Нельзя сказать, что я сердился на него. Просто относился как к докучливому насекомому. И от этого внутри становилось только гаже.