Ранним утром мы с соседом отправились на рыбалку. Сосед – восьмидесяти пятилетний старик, в прошлом военный лётчик, вышедший в отставку в звании подполковника. Вопреки своему преклонному возрасту выглядел он на шестьдесят. Идея порыбачить принадлежала Ивану Остаповичу. Дескать, давай Руслан на рыбку поохотимся, заодно узнаем друг друга получше. Я ничего не имел против.
Вокруг царила тишина. Даже псы не лаяли. Лицо овевал прохладный ветерок, обоняние ласкали ароматы влажной травы и распускающихся цветов, слух ублажали пения пробуждающихся птиц. Едва мы спустились с пологого склона, как Иван Остапович картинно хлопнул ладонью по лбу.
– Вот, я склеротик, червей то на лавке, под грушей позабыл! И возвращаться не хочется, рыбалку испортим.
– Ну, вам грех жаловаться, Иван Остапович, при восьмидесяти пяти выглядите на шестьдесят. Много ли ваших сверстников могут похвастаться этим?
– Это норма жизни, если только организм не травить всякой гадостью. А гадость бывает входящей и исходящей. – Он хихикнул. – Как звонки.
– Да, вот только большинству ближе выражение «живём один раз».
– Так отставить обсуждения! У каждого есть право выбора.
– Простите, всё не могу отучиться критиковать.
– Учись, учись. Критика – плохая штука. Печень от неё страдает. Серьёзно. – Он посмотрел на исчезающие гвоздики звёзд. – Ты мне лучше вот что скажи, червями поделишься?
– О чём разговор, конечно поделюсь. А вы со мной ухой.
– Ох, и корыстная молодёжь пошла. – В свою очередь пошутил Иван Остапович.
– Ох, уж эти забывчивые старики. – Снова наш заливистый хохот огласил пробуждающуюся округу. По дороге к пруду мы говорили о многом. Мне всё больше и больше нравился этот жизнерадостный и энергичный старик. Вот каким мне хотелось остаться в старости. Расположились мы на бережку у места прикормки. Воздух, напоен свежестью, лягушки квакают, в роще за спиной поёт серенады соловей. Над спокойной водной гладью клубилась молочная пелена.
Перед забросом удочек договорились, кто второй выудит рыбу, тот чистит весь улов. Но, похоже, блестящие обитатели пруда объявили нам забастовку, что отнюдь не мешало разговору. В перерывах мы прикладывались к чашкам термоса. Я потягивал зелёный чай, старик какао. Заедали свежими пирогами, испечёнными стараниями бабки Галины. От казённых булок Иван Остапович отказался. Дескать, чего ты мне выпечку неживую тычешь. Хлеб, не отведавший теплоты рук людских, – хуже отравы.
– А как же пекари? – поинтересовался я.
– Пекари, – передразнил он, – ты видел, с какими настроениями люди работают на хлебозаводе?
– По телеку разве.
– Телек. – Он резко провёл ладонью по русым с проседью волосам. – Так вот, я лично видел, что твориться в пекарнях. Я бы их под трибунал отдал.
– Мне бы ваш жизненный опыт.
– Ты ещё побываешь на моём месте, а вот я на твоем уже нет. Скоро я буду покорять иные миры.
– Вы верите в переселение душ?
– А разве что ни будь, меняется, верит человек во что-то или нет? – Иван Остапович сделал очередной глоток какао, посмотрев на меня ясными, глазами мудреца, казалось невидимые лучи пронзали меня насквозь.
– Всем интересно веришь ли ты в это или нет. Зачем спрашивают? Да для того, чтобы потом покритиковать.
– Иван Остапович, вы меня, конечно, простите, но вы не очень похожи на военного. – Решился я сказать.
– Что недостаточно тупой? – Улыбнулся он, прихлопнув на щеке назойливого комара.
– Нет, просто…
– Понимаю, люди, как думают военный – это диагноз. Обычно, оно так и есть. – Старик окунулся в поток мыслей. Молчание затягивалось, я поспешил сменить тему.
– Что-то рыбка нас сегодня не жалует.
– Это точно, – оживился Иван Остапович, – из чего же мы с тобой уху варить будем, из червей что ли.
– А, – махнул я рукой, одновременно разгоняя стайку летающих кровососов, – главное процесс.
– О, слова не мальчика, но мужа, – похвалил энтузиазм сосед. Сменив червя и повторно забросив удочку, я поинтересовался:
– За небом скучаете?
– Ещё бы! Словами не описать, что чувствует человек, навеки расставшийся с небом. Вот иногда я в Коротич езжу, на аэродром. – С нотками грусти ответил старик. – О, смотри, у меня клюёт. – Спохватился они проворно подхватил удочку. Разочаровано посмотрев, на обнажённый крючок, сосед полез в банку за наживкой.
– Вот ёлки-палки, сорвалась рыбка. Я уж думал, ты будешь чистить наш улов. Может, червя заговорить что ли?
– Знать бы как. – Улыбнулся я, наблюдая за красивым облачком, проплывающим на фоне зажигающегося небосвода.
– Ну, хотя бы так, – подмигнул Иван Остапович, – прошу тебя, червяк, обитатель подземный, стань привлекательным для рыбы проплывающей мимо, дай понять ей видом своим что ты – единственное, чего ей хочется, – и погрузил, болтающегося на крючке существа в воду. Мы снова разразились дружным смехом, разносящимся над затянутой дымкой водной поверхностью.
– Позвольте, я вмешаюсь в разговор, – сказал кто-то позади. Поворачиваясь, я опрокинул ногой банку с наживкой. Черви расползались во все стороны, спасая жизни. Позади нас стояла худощавая девушка, облачённая в лёгкий сарафан. Её природная красота и внутренний свет, озарявший, кажущееся уныние мира, с лёгкостью затыкали за пояс любую «мисс» чего бы там ни было. Куда там этим смазливым куклам, мозолившим глаза «по ящику».
– Ты чего так рано гуляешь, красавица?
– Да так… – Она поглядела на меня, полным тоски взглядом, от которого у меня аж мурашки пошли по телу. Вопрос не успел слететь с моих губ, вода снова забурлила и мы на мгновение отвлеклись. Когда обернулись, девушки и след простыл. Мы даже попытались поискать девушку в округе, да только её и след простыл. На этом наша рыбалка закончилась.
Домой шли молча. Миновав асфальтную дорогу, тянущуюся вдоль дамбы, свернули на нашу улицу. На столбе увидели ксерокопию фотографии недавней незнакомки. Первая мысль, наверное, пропала без вести. Подошли ближе. С ещё не успевшего запылиться белого листа тем же необычным взглядом, смотрит наша недавняя знакомая. Под фотографией чернеет надпись, дескать, из психиатрической лечебницы сбежала некая Лика Григорьевна Звонкова. Далее прилагались номера телефонов, по которым можно было сообщить о местонахождении беглянки.
– Что-то тут нечисто, – сказал Иван Остапович. Не похожа она на пациентку дурки.
– Что вы предлагаете?
– Не знаю, пока что ничего не знаю. – Рассеяно ответил старик. И снова мне показалось, темнит мой дорогой сосед, словно бы знает что-то, что не положено знать посторонним, потому что подобное знание дарит не свет, вопреки сложившемуся мнению, а смерть или кошмары, вечные кошмары во сне и наяву.
С тех пор мы крепко сдружились с Иваном Остаповичем. Мы часто ходили порыбачить на памятное место. Но это была уже просто рыбалка, и каждый раз мне хотелось верить, что снова появится таинственная незнакомка. Нет, я не влюбился в неё, просто она подарила тайну, а я ужасно не любил нераскрытых тайн. А ещё она, сам не знаю почему, зародила сомнения в истинности моего настоящего.
Объявление со временем постигала закономерная участь. Оно покрылось толстым слоем придорожной пыли, пропиталось дождевой водой. Надпись и фотография блекли с каждым днём.
А потом объявление и вовсе сорвали, бросив тут же на землю. Я даже в поликлинику звонил. Мне сказали беглянку так и не нашли. В ответ на вопрос, почему я спрашиваю, я повесил трубку.
*
– Слышь, папаша, что-то твоя история не вяжется с Гришкиной. – Сказал колоритный байкер, пожевывая ниточку сулугуни.
– Почему не вяжется? – Добродушно усмехнулся Руслан Ярославович требовательному выпивохе. – А ты подумай, в чем зацепка, – хитровато подмигнул старик.
– Ну, ладно-о-о, – сказал тот и забросил в рот канатик ароматного сыра.