Природа одарила двадцатипятилетнего Альберта светло-серыми глазами с какой-то едва уловимой небесной синевой. Опушённые длинными ресницами, они были необыкновенно выразительными. Синева особенно была заметна в свете манежных ламп. Она лучилась, призывно манила, притягивала. Дамы в зрительном зале томно вздыхали. Амуры без промаха пускали стрелы цвета берлинской лазури точно в сердца почитательниц.
Альберт был среднего роста, с крепким торсом, с красивыми ногами, каждая мышца которых во время его выступления играла рельефами, вызывая эмоции не только у женщин, но даже у представителей сильного пола. Длинные, слегка вьющиеся каштановые волосы с медным отливом, ослепительная белозубая улыбка делали лицо Саламонского-младшего неотразимым. Несясь по кругу манежа стоя на коне, исполняя головокружительные трюки, он напоминал древнегреческое божество, от красоты которого невозможно было отвести взор. В этот момент мужская половина зала поглядывала на своих заинтересованных пассий, поскрипывала зубами и мысленно посылала полчища чертей на голову этого властителя дум и тайных помыслов прелестниц.
Альберт после каждого трюка посылал воздушные поцелуи в зал, и он откликался женскими голосами.
Молодому Саламонскому часто прямо во время выступления бросали букеты. Он их на лету ловил и продолжал номер с цветами в руках. Это придавало его выступлению некий шарм и неожиданную импровизацию. Трюки с букетом в руках имели неизменный успех. Заметив это, они с отцом стали использовать подобное в ежедневных выступлениях. Теперь в зале обязательно сидела «подсадка» – кто-то из своих артисток, которая бросала букет.
Сразу после номера Саламонского на арене знаменитого цирка Ренца должна была появиться ещё одна звезда – пятнадцатилетняя Аманда, дочь самого владельца цирка.
Аплодисменты, которые ежедневно доставались Альберту, этому «красавчику», как его прозвали в труппе, смущали Аманду Ренц, злили, заставляли в раздражении кусать губы. «Что же он такого особенного творит, что зал неистовствует? Наездник как наездник!» – лукавила Аманда сама себе. «Особенного» было много. Очень много! Работа Альберта Саламонского являлась бесспорным шедевром циркового искусства. И она об этом знала как никто. Молодой Саламонский демонстрировал такие сложные номера, как «парфорс-наездник», где его прыжки через всевозможные препятствия в стелящемся галопе поражали своей амплитудой и смелостью. Он показывал номер «сальтоморталист на лошади», где первым исполнил сальто на неосёдланном коне. Но с номером «наездник с мостами» он имел особенный успех. Тут у него вообще не было соперников. Выглядело это так. Униформисты устанавливали по краям манежа два пьедестала мостообразной формы, с маленькими площадками наверху. Высота их была рассчитана так, чтобы лошадь могла свободно под ними пробегать. Когда конь на полном скаку равнялся с площадкой, акробат заскакивал на неё, а когда скакун, пройдя круг, возвращался, нужно было точно приземлиться на его спину на панно. Каждый раз акробат сходил и заходил на мчащегося коня какими-нибудь акробатическими трюками. Особенно эффектно смотрелись разнообразные пируэты и сальто-мортале. Риск невероятный! Но зрелище!..
На финал уже две лошади мчались по кругу. Темп взвинчивался до предела. Это была кульминация. Зал неизменно взрывался громом аплодисментов. Все считали Альберта Саламонского лучшим наездником с мостами в Европе.
Аманда смотрела его выступления ежедневно. Точнее, подсматривала из-за кулис в едва видимую щель плотно сдвинутых портьер занавеса. По-прежнему нервничала, злилась. Но что-то доселе неведомое постепенно зарождалось в сердце юной созревающей женщины.
Сегодня случилось нечто особенное. Стрела купидона, облетев цирк по кругу, нашла ту самую маленькую щёлочку в занавесе и со звоном впилась в её плоть. Аманда вздрогнула, затрепетала. Её конь Мавр, готовый к номеру, неожиданно заржал, ревниво фыркнул и стал бить копытом.
Зрительный зал в очередной раз взревел. Оркестр перешёл на туш. Форганг широко распахнулся, и за кулисами появились два разгорячённых жеребца, которых за недоуздки едва сдерживал Саламонский-старший. Мимо Аманды дробно простучали копыта, звук которых то и дело перекрывали строгие окрики Вильгельма Саламонского.
Альберт ворвался за кулисы окрылённый, упивающийся успехом, куражом, молодостью и ещё чем-то, что отличает выдающегося артиста ото всех остальных. Он был мокрее мокрого. В глазах всё ещё полыхало пламя пережитого триумфа.
– Опаздываешь! Твои коллеги уже на конюшне. – В голосе Аманды прозвучали ревнивые нотки, прикрытые иронией.
Дочь Ренца подвела своего коня поближе к форгангу, ожидая, когда униформисты заровняют на манеже опилки, взрыхлённые предыдущим наездником, и она появится на арене с номером «Высшая школа верховой езды».
– Какие такие коллеги? – Ещё не остывший от выступления Саламонский не успел оценить юмор юной наездницы.
– Жеребцы! Ты чего-то сегодня задержался…
Саламонский принял игру, дурашливо по-лошадиному заржал и, как только что делал её Мавр, забил копытом. Конь Аманды пугливо подался назад, навострив уши.
– Не пугай животное, животное! – Аманда прозрачно намекнула на всем известное – нескрываемые беспорядочные любовные связи Альберта. В цирке Эрнста Ренца в этом ему равных не было. Да и в других вряд ли найдётся такой второй.
У Ренца были заведены строгие правила, обговорённые контрактом, – никаких любовных историй внутри труппы. За нарушение – мгновенное увольнение, несмотря на статус артиста, его ценность и былые заслуги.
На Саламонского женщины вешались виноградными гроздьями, слетались к нему, как пчёлы на патоку. Отказа не было никому. Ренц, помня свою бурную молодость и свои же правила, закрывал на это глаза, лишь ухмылялся: «Не сотрётся! На стороне пусть делает что хочет, главное – деньги в кассу! На него идут…» Это тоже было предметом ревности юной Аманды, которая в свои пятнадцать уже созрела для взрослых отношений.
Клоуны на манеже дурачились, активно заполняя паузу. Они скакали на мётлах, пародировали выступление Альберта Саламонского и предваряли номер Аманды Ренц. Ковёрные ходили «испанским шагом», высоко вскидывая ноги, скакали по кругу рысью, ржали высокими голосами и даже брыкались, оказавшись друг к другу задом. Униформисты торопливо убирали последние неровности манежа.
Альберт немного отдышался. Но его хорошо развитая грудная клетка всё ещё ходила ходуном. И это не укрылось от пытливого взгляда Аманды. Весна в её теле цвела пышным цветом, будоражила молодую кровь тайными грёзами.
Аманда, готовясь к выходу на манеж, вставила ногу в стремя. Мавр нервно подался в сторону, юная наездница едва устояла. Её широкое чёрное платье шевельнулось, из-под него мелькнул лакированный сапожок с серебряной шпорой.
– Мадам! Вот вам моя рука! И сердце! – Младший Саламонский придержал коня и игриво протянул руку. С её помощью Аманда легко оказалась в дамском седле. Натренированная рука Альберта, казалось, была вылита из металла. Молодая наездница отметила и это. Озорно сверкнула карими очами, для виду строго сдвинув брови. Саламонский ответил солнечными брызгами. Они обожгли девичью грудь.
– Сердце оставь себе, может, ещё пригодится! – Аманда поправила роскошную шляпу «Гейнсборо» с широкими полями, украшенную бантами, плюмажем и страусовыми перьями, которая ей необыкновенно шла. Разобрала поводья.
– Мне до мадам ещё далеко. Пока что – фройляйн. Adios, guapo! – Она кокетливо повела плечом и тронула коня шенкелем. Слегка качнувшись, направила его в манеж. Там уже гремела музыка её выхода. Альберт проводил взглядом стройную фигуру наездницы, затянутую в корсет, сглотнул слюну.
– Мм, guapo! Красавчик! Ну что ж, ты тоже… ничего.
Саламонский-младший загадочно улыбнулся вслед…