– Альберт! Проснись! Оторви свою толстую задницу от манежа и запрыгни наконец на лошадь. Она и так еле плетётся. – Отец то хмурился, то как-то презрительно улыбался, что было ещё обиднее. – Посмотри, как это делает Якоб, а он на два года тебя младше. Якоб, покажи!
Высокий белобрысый паренёк, разбежавшись, легко исполнил «курс», вскочив на круп бегущего коня. Балансируя на спине лошади, поглядывал на брата с вызовом и явным превосходством.
– Молодец, Якоб! Отлично! – Отец, скривив лицо, перевёл взгляд на второго сына, стоявшего в центре манежа и от досады кусавшего губы.
– Ну, видел? Давай повтори.
Альберт разбежался, но в самый последний момент понял, что толчка опять недостаточно, в который раз воткнулся руками в горячий бок коня и отпрянул назад.
– Слабак! Ноги качай, нет толчка никакого. Как у девочки! Скоро тебя сёстры догонят. Всё, репетиция закончена. Якоб! Молодец! – Отец показательно похлопал младшего сына по мокрому плечу. Тот с улыбкой победителя исчез в форганге, откуда ему вечером, когда цирк наполнится нетерпеливыми голосами зрителей, выходить на манеж в костюме жокея.
– Альберт! Фараона на конюшню. Скажешь Кшиштофу, я велел, чтобы помог расседлать коня. Сегодня ночью с лошадьми дежуришь ты! Может, хоть конюх из тебя получится…
Вильгельм Саламонский, отличный наездник и, как ему казалось, неплохой психолог, впитал цирковую науку с юности, когда попал в ученики к знаменитому Рудольфу Бриллофу. Прошёл школу цирковой жизни от первой буквы до последней всех алфавитов, которые только есть в Европе. Был бит наставниками не единожды, оставался без обедов и ужинов, имел травмы, которые все и не перечислишь, но как-то вот вырос и даже стал настоящим конником. Его дети доросли до ученичества, пора и им привыкать к терпкому вкусу пропахшего потом и опилками циркового хлеба. Две дочки – что с них взять, – ещё маленькие, неторопливо обучались нехитрым цирковым навыкам в акробатике и гимнастике. Тянули шпагаты, делали мостики. Со временем как-нибудь пристроятся. Два мальчика, братья – надежда отца на продолжение династии, – эту начальную школу уже прошли и продолжают ежедневно совершенствоваться.
Альберт был больше похож на мать – Джулию Карре-Саламонскую. Такой же шатен и склонный к полноте. Немного неуклюжий, этакий пирожок, как его частенько называл отец, сознательно подначивая. Якоб – полная копия отца: белобрысый, худощавый, на голову выше старшего брата. Невероятно неорганизованный шалопай, которого нужно было контролировать каждую секунду. Но ему всё давалось, как говорят музыканты, «с листа». Одарённый, но ленивый до предела. Якоб творчески рос исключительно на «пинковой тяге» отца.
Вильгельм видел скрытый потенциал старшего сына, чувствовал, что из него может получиться отличный артист. Всячески направлял, стимулировал всеми способами, включая неправедные. Знал, что прыжки на месте и приседания по несколько сотен раз в день со временем дадут прыгучесть, мощь и рельеф ног. Излишний вес переплавится в мышцы – турник с кольцами и не таких превращал в Аполлонов. Лицом будет точно хорош, есть в кого. Остальное – труд, труд и ещё раз труд! В двенадцатилетнем парне было самое главное – характер! Упёртый, с пылающими ненавистью глазами от неудач и невозможности получить желаемое немедленно, здесь и сейчас. Целеустремлённый, с невероятным редким трудолюбием.
Саламонский-старший случайно подглядел, как сын на конюшне ночами разбегался и пытался запрыгнуть на сложенные брикеты с сеном для лошадей. Они разваливались. Он падал, отплёвывался, рычал от досады и отчаяния и прыгал, прыгал, пока не добился своего. Через неделю Альберт сделал «курс» чисто, влетев на круп коня словно птица. Даже опешивший Якоб присвистнул. Отец только ухмыльнулся…
Якоб сразу заявил отцу, что не собирается работать «Свободу». Лошадей он не любит и видит в них только своеобразный снаряд для прыжков. Бежали бы буйволы, антилопы гну, верблюды – без разницы, запрыгнул бы на них. Он жокей, парфорс-наездник, конный акробат-сальтоморталист и ни разу не дрессировщик, так что шамбарьер ему ни к чему. Для пробы щёлкнул пару раз, случайно огрел себя по спине жалящим концом и передал хлыст старшему брату со словами: «На, развлекайся. Может, хоть тут ты меня перепрыгнешь!..» Отец это отметил, понял: из плясуна певца не сделать, если у него нет голоса. Так что удел Якоба – узкий специалист. Акробат он и есть акробат. Но невероятно талантливый!..
А вот Альберта шамбарьер захватил с головой, особенно когда отец ему показал, как им можно виртуозно пользоваться. Когда Саламонский-старший с центра манежа снайперски сбил несколько палочек с палец длиной, специально положенных на барьер, Альберт восхитился филигранной точностью и воспылал желанием добиться такого же мастерства как у отца. Вильгельм, хитро прищурив глаз, послал тонкое плетёное тело хлыста в сторону сына и оглушительно щёлкнул. Наконечник шамбарьера вздыбил волосы на голове Альберта, едва докоснувшись, словно погладил, но уши изрядно заложило звоном. Несколькими сантиметрами ниже и будущий покоритель манежа остался бы без глаз и с глубокими шрамами на лице на всю оставшуюся жизнь. Но Вильгельм Саламонский знал, что делал. Риск был минимальным – он владел шамбарьером, как никто другой.
С этого дня покоя в цирке не стало. Как только появлялось окошко между репетициями номеров, манеж тут же оглашался револьверными выстрелами бича. После представления шамбарьер Альберта оглушал щёлканьем окрестности едва ли не до первых петухов. Лошади на конюшне тревожно прижимали уши и беспокойно перетаптывались в стойлах, артисты, скрипели зубами и до поры терпели.
Он репетировал без перерыва. Было ощущение, что по соседству открыли стрельбище и там безостановочно идут учения. Те, кто жил в цирке, стали жаловаться Вильгельму на невозможность отдыхать и даже нормально разговаривать. Однажды нервы сдали и дело дошло до рукопашной. Пришлось Вильгельму доказать кулаками, что он не только мастер манежа, но и приличный боец.
Наконец Вильгельм сжалился над коллегами, тем более что у Альберта стало неплохо получаться. Теперь в цирке он репетировал только в строго отведённое время. Остальные тренировки с шамбарьером перенёс в ближайший парк. Там репетировал до тех пор, пока его однажды чуть не арестовали полицейские за стрельбу в черте города. Пришлось объясняться…
Вильгельм Саламонский отмахивался от коллег, которые считали, что он грузит сыновей сверх меры. Шутка ли, сутками напролёт в цирке! Репетиции, репетиции! Без выходных! На предположение, что его старший скоро свихнётся из-за фанатичной упёртости или уже свихнулся, отец отвечал: «Только такие становятся великими мастерами. Другого пути не было, нет и никогда не будет! Кто хочет, тот ищет возможность, кто не хочет – ищет причину. Точка! Alles! Как-то так…»
Отец не заставлял Альберта заниматься на гимнастических кольцах и турнике, что висели на конюшне специально для братьев. Он, наоборот, много раз отлеплял вцепившегося мёртвой хваткой в перекладину почти теряющего сознание сына, у которого на ладонях уже не было живого места. Альберт сопротивлялся, по своей привычке снова рычал что-то нечленораздельное и пытался ещё раз подтянуться, вздрагивая обессиленным, обвисшим телом. Это была одержимость, которую «великий психолог» Вильгельм Саламонский ежедневно исподволь подпитывал, противопоставляя брата брату, вскармливая их самолюбие и умело играя на этом.
Они соревновались с детства. Соперничество это год от года будет делать из них редких мастеров конного жанра и незаметно для глаз превращать их отношения в скрытую вражду, которая растянется на всю жизнь. Пройдёт не так уж много времени, и она разведёт братьев по разным углам круглых манежей. И если одному из них до поры до времени всё будет казаться лёгкой игрой, то другому судьба отведёт роль великого артиста, который до конца своих дней будет продолжать доказывать миру, что он лучший. Доказывать! И побеждать!