La haine!
Qui fait de vous des malheureux
Ненависть!
Она делает вас несчастными
Я тысячу раз пересматривал первую версию «Ромео и Джульетты». Ничего ценнее, чем старый диск с этой записью, не было в моем доме, и ничего не было веселее тех вечеров, когда мы всем курсом подробно рассматривали постановку и пытались повторить это. В Академии я был уверен в превосходстве классического балета над любым танцем мира, но всего один DVD-диск смог переубедить меня.
Но наступил день, когда я впервые стоял на сцене дворца Конгрессов, одетый не в трико и балетки, а в спортивные штаны и танцевальные кроссовки (в Академии Вагановой их носили преподаватели, которым уже не было нужды что-то показывать студентам). И чувствовал страшную неуверенность. Подбадривали меня две вещи: факт нахождения здесь (меня взяли, взяли!) и минувшая ночь. Я долго ощущал это задержавшееся ночное тепло, которое медленно расходилось вдоль спины к рукам и ногам, и странно было, что часовый разогрев перед занятием мне сегодня не требуется. Как будто одно объятие Марты вылепило меня из другой материи, более плотной глины, и больше мне не надо час разогреваться перед репетицией и силой вытаскивать жар в мышцы изнутри.
– Прежде всего, друзья, – хореограф говорил по-английски, и это тоже подбадривало: значит, не все здесь французы, – вам надо понять, кто вы в Вероне. Да, садитесь, садитесь!
Мы все уселись посреди сцены, разноцветная кучка танцоров, еще день назад были конкурентами, а сегодня – семья «Ромео и Джульетты». Добро пожаловать в Верону.
– В Вероне каждый – либо Монтекки, либо Капулетти, и вы не сможете быть в стороне. Между вами ненависть. У каждого из вас будет свой антагонист.
Я почему-то сразу глянул на рыжую ирландку, имени которой так и не спросил за всю неделю кастинга. Она сидела ближе всех к краю сцены и смотрела на Реду, не отводя глаз, но вдруг на секунду бросила взгляд в мою сторону. Не на меня, а так, мимо, бликом.
– Итак, – продолжал Реда, – прошу тех, кого я сейчас назову, отойти в клан Монтекки.
Я настолько был уверен, что мой цвет в Вероне – синий, что даже толком не услышал, назвали меня или нет. Просто сразу встал и отошел к правой кулисе, первым из двенадцати будущих танцоров Монтекки.
Оставшиеся танцоры вразнобой поднялись на ноги и выстроились напротив нас. Это был клан Капулетти, у них были такие же танцевальные кроссовки, разные прически и цветные футболки, как у нас, но я сразу увидел их как-то иначе. Словно на них уже падал свет красного прожектора на «Vérone».
– У каждого из вас есть свой антагонист в другом клане, – повторил хореограф. – Может быть, вы уже видите, кто это.
Рыжая ирландка, стоявшая позади всех, посмотрела на меня сквозь одиннадцать Капулетти. Она не улыбалась больше, словно и на нее сразу легла тень имени. Верней, фамилии.
– Теперь, когда вы знаете свою фамилию, пришло время назвать имена, – Реда стоял точно посредине между скучковавшимися кланами. – Я хочу, чтобы каждый из вас понял, кто он в Вероне. Чей-то брат, племянник или даже прислуга в доме, кем вы себя видите? Как ваше имя? Кто ваш главный противник на сцене? Нужно, чтобы вы решили это сейчас, до того, как мы начнем репетировать сам мюзикл.
В перерыве я очень жадно пил воду, хотя мы еще и не танцевали сегодня, пытался сосредоточиться, но мысли уплывали куда-то от меня, и Верона не выстраивалась. Имя? Но меня и так все называют тут чужим именем, которое прилипло ко мне в последний вечер в Питере. Я даже не помнил, называл ли я Марте свое настоящее имя.
– Джонатан, – позвал меня знакомый голос с сильным акцентом.
Рыжая Капулетти разворачивала шоколадку, как и в день финального отбора.
– Мы не познакомились. Я Рейчел.
– А я Натан, – мы довольно торжественно пожали друг другу руки.
– Натан? – удивилась она. – Почему тебя все зовут Джонатан? Это два разных имени у нас.
– Моя… подруга так назвала меня перед отъездом в Париж. Это из книжки Ричарда Баха. Чайка Джонатан Ливингстон.
– Подруга? – Рейчел наморщилась, вспоминая. – Та девочка с длинными волосами, которая провожала тебя в первое утро тут?
– Да.
Я впервые назвал Марту своей подругой в разговоре с кем-то, и от этого тепло снова прошло у меня волной по спине, усталость куда-то смылась, и я понял, что знаю свое имя в Вероне. У меня уже есть новое имя здесь, в чужом языке и незнакомом моему телу танце.
– Jonathan the seagull, – сказала Рейчел. – Реда будет ставить нам много драк на эти два часа.
– Ты умеешь это? – мы сидели друг напротив друга, и я машинально отметил, что мне больше не хочется сесть рядом с ней, потому что человека из клана Капулетти надо держать в поле зрения, не соприкасаясь с ним.
– Я умею танцевать рил и джигу, – сказала она с усмешкой, – я была чемпионом по ирландским танцам в Дублине, но здесь мне придется делать все другое.
– А я умею быть принцем, – тепло все еще шло по моим рукам, и я почувствовал сильное напряжение в кисти, словно мышцы уже готовы были к драке.
– Русский балет знают даже у нас, – Рейчел смотрела на меня с дерзким любопытством. – Почему ты ушел оттуда?
– Я не буду танцевать балет, – сказал я твердо, оглядываясь на два десятка человек, которые бродили по залу, смеялись, знакомились, оглядывали друг друга, привыкая к новым именам в Вероне.
«Верону» мы учили почти без пауз, такая кипела энергия и такой дух соперничества витал над нами в зале. В эйфории первых репетиций я наивно предполагал, что после балетных травм со мной не случится ничего плохого. Поэтому когда я впервые разбил Рейчел в нашей яростной постановочной драке губу, зацепив еще и нос, мне пришлось многое срочно переосмыслить.