Бывает так, что у человека тело маленькое, а лицо взрослое. Когда ты с ним разговариваешь, ты в первую очередь видишь его лицо, слышишь слова, которые он говорит, и в зависимости от этого у тебя возникает ощущение, что он взрослый или что он невзрослый.
Когда ты хочешь определить возраст человека, ты не смотришь, какие у него руки и ноги, ты смотришь ему в лицо.
Ты не особенно заморачивался мыслями о девушках, о женщинах, тело вело себя тихо и скромно. Тебе просто повезло. Другие мальчишки прятались по туалетам, дрочили по три раза подряд и рассказывали друг другу свинские истории, хвастались приключениями, настоящими или выдуманными. Ты слушал спокойно. Сам не хвастался. Хвастаться было абсолютно нечем. Когда Марина пригласила тебя зайти к ней, когда она посмотрела на тебя, когда сказала, что никого нет дома, ты подумал о том, что у нее губы приоткрыты, как будто она уже целует тебя. И ее хмурый немного недовольный взгляд объясняется тем, что ты еще не целуешь ее. И эта бессмысленная задержка ее чуточку раздражает. Ее глаза ясно говорят, чего от тебя ждут, и в этом нет ничего стыдного, запретного, это именно соответствует твоей природе и ее природе, это самое главное, самое сильное. То, ради чего вообще живут.
Но тебе в голову не могла прийти мысль, а сколько ей лет, а что думает по этому поводу Уголовный кодекс? Мысль о том, что происходящее между вами может касаться кого-то еще, кроме вас.
Это ее губы и мои губы, это ее руки и мои руки. Она смотрит в мои глаза с расстояния в пять сантиметров. Как, каким образом я могу в этот момент думать, что на свете есть следователь Головня, которая будет говорить невероятные слова-уроды, будет объяснять какие-то статьи, деловито рассуждать, как будто это может иметь отношение ко мне или Марине.
Но позвонить домой разрешили. Взял трубку папа. Сразу понял, что я его не разыгрываю. Сказал, чтоб я держался, ничего не боялся, что это скоро выяснится, и меня отпустят. Что он всех поднимает на ноги, а поднять на ноги у него есть кого. Он хотел еще что-то сказать, но Виктория Ивановна показала, что надо закругляться. Тогда он попросил дать ей трубку, она трубку охотно взяла, подтвердила, что да, арестован. По обвинению в растлении малолетних, статья 134. Увидеться нельзя, потому что подследственный совершеннолетний. Сегодня уже поздно, а в понедельник в 9:00 можно прийти. Желательно, с адвокатом. Нет, трубку подследственному она больше не передаст, свидание в установленном порядке, адвокат все объяснит. Нет, сегодня точно нет, ее рабочий день закончился.
Папа сказал, что надо не бояться и не распадаться на части, Борис так и поступит. И если следователь Головня В.И. считает его существом, единственная функция которого подпадать под статьи Уголовного кодекса, то необязательно ей видеть его растерянность. Надо взять себя в руки и спокойно дождаться завтрашнего дня. Ему объяснили, что ночь он проведет здесь же, в аресте, а на следующий день его переведут в камеру предварительного заключения, в СИЗО на Кировский.
Его поместили в двухместной камере, но с соседом он познакомиться не успел, соседа сразу забрали, и он уже обратно не вернулся. На ужин приносили какой-то суп и чай.
Борис лег на кровать, вспомнил, что она называется «нары», и это было справедливо, потому что «кроватью» это вряд ли можно было назвать. Он как-то отупел от эмоций и решил вообще запретить себе думать.
Ощущение бессмысленности, абсурда, несправедливости и так далее вызывает сильное желание с этим всем спорить, приводить аргументы, доказывать свою правоту.
Борис тоже было начал доказывать свою правоту, но скоро понял, что это только отнимает силы. Именно то, что собеседник так живо откликается на аргументы, так эмоционально с ними соглашается, и вызывало у Бориса сначала чувство облегчения.
Но он скоро понял, что собеседник так живо откликается на его аргументы и так горячо соглашается с ними, потому что этот собеседник и есть сам Борис. Он все доказывает самому себе, ничего нового в ситуацию это не вносит.
Нетронутый суп, хлеб и то, что здесь называется чаем, забрали. Потом довольно быстро стемнело. Борис ожидал, что вот-вот кого-нибудь приведут, но никого не приводили. Он не знал, что следователь Головня, выполняя инструкцию по раскрутке, дала по полной, но никаких инструкций по содержанию подследственного не получила.
Окончив допрос, оформив документы и поговорив с отцом подследственного, она уже по собственной инициативе использовала имеющееся у нее влияние, чтобы к подследственному никого не подсаживали. Пусть он освоится. Пусть он проведет ночь безопасно. И пусть он останется один на один со своими мыслями. Будет тогда посговорчивее. Это настоящий шок для него – вот так вдруг оказаться в камере, а сосед, может быть, как-то отвлек бы его. Нет, пусть он сам себя измучает мыслями.
Итак, он лежал, давайте называть вещи своими именами – на нарах, смотрел в потолок, в камере темно, окно высоко, и не видно толком ни самого окна, ни тем более подоконника. Видно только свет, который проникает из этого окна, до тех пор, пока дневной свет не превращается в сумеречный и потом медленно гаснет.
Довольно тихо, иногда слышны шаги по коридору. Ощущение, что не распоряжаешься собой, а тобой распоряжаются чужие, равнодушные люди, для которых ты только номер на папке дела, это ощущение ноет, болит, отвлечься от него невозможно.
Тогда он стал думать про окно. И сразу понял, что на подоконнике с внешней стороны сидят неподвижно три фигурки – как приклеенные, как нарисованные.
И тут же почувствовал, как что-то довольно тяжелое, довольно большое, появилось в ногах его кровати. Испугаться не успел, потому что первая реакция была – крыса, но крысы такими большими быть не могут. И тут же услышал мурлыканье, которое ни с чем нельзя было спутать. Это особое мурлыканье со стоном и присвистом, которое он прекрасно помнил с детства.
Ошибиться невозможно, так пробираться по кровати может только Рыжик. К тому же вот он ткнулся носом в ладонь. Характерный жест, это значит, что сейчас Рыжик залезет тебе на грудь, подогнет под себя лапы и его мордочка окажется прямо перед твоим лицом. При этом он будет мурлыкать очень громко, на всю комнату, извиняюсь, камеру.
Вот именно, камеру! Откуда он здесь взялся? Уже четыре года, как он умер (сдох?) от почечной недостаточности. Нет, все-таки умер. «Сдох» про Рыжика Борис не может сказать. Но тяжесть его немаленького тела на груди ощущается очень явственно, и это его характерный стиль, довольно шершавым языком проводить время от времени по твоему носу, но при этом он никогда не лизнет ни губ, ни подбородка, ни щеки, ни глаза, ни лба. Почему-то только нос.
Что он здесь делает? Присутствие кота вдребезги разбивает коварный план следователя Головни В.И., по которому подавленность должна охватить Бориса. Вместо подавленности возникает чувство, что не зря мама смотрела с тревогой и ходила задумчивая, и что-то такое есть у Бориса, что перешло к нему от нее и это что-то – исключительное, обычно не свойственное людям. И оно связано с фигурками на подоконнике.
Борис запускает пальцы в густую шерсть, кот мурлычет еще громче и кладет подбородок на пальцы Бориса. Борис засыпает, или ему кажется, что он засыпает. У него нет ни сил, ни, честно говоря, желания проверять спит он или не спит.
Теперь он видит окно камеры и через это окно он смотрит в камеру снаружи. Ему видна лежанка (нары), на ней он видит Бориса, то есть самого себя спящего и спящего же у него на груди кота.
С огромной скоростью окно уходит вниз и все здание рывком уходит вбок. Мелькает погруженный в сон тюремный двор с автомобилями, темнота мгновенно сменяется яркой вспышкой света, но свет сразу же гаснет, и Борис видит комнату. В комнате спиной к нему сидит женщина и что-то пишет в своем ноутбуке.
Борис подходит к окну, смотрит вниз, из окна вид такой, какой бывает, когда самолет поздним вечером, заходя на посадку, пролетает над городом. Серо-фиолетовые обрывки облаков, а далеко внизу линии огней обозначают контуры улиц, причем свет их напоминает искрящиеся драгоценные камни, но никакой связи, объясняющей эту ассоциацию, Борис найти не может. Просто у него такое чувство, что эти огни – драгоценные огни, чувство, которому нет объяснения.
– Садитесь, – говорит женщина, не оборачиваясь, что-то исправляя или сохраняя в компьютере.
Борис оглядывается, куда тут садятся, на что? А…. вот офисное кресло.
– Я сейчас закончу, – говорит женщина извиняющимся голосом.
Через ее плечо виден монитор ноутбука. На нем фотографии двух женщин. Одна из них – мама Бориса, другую женщину Борис помнит. Это мамина подруга, тетя Сильва, которая приходила, когда Борис был маленький. Но уже несколько лет не приходит, а ее муж, дядя Гриша иногда приходит. Борис знает, что она то ли куда-то уехала, то ли что-то с ней случилось. Но она не пишет и не звонит.
– Скажите, – спрашивает Борис, – на каком этаже ваш офис?
– О! – засмеялась женщина, всплеснув руками. – Высоко! Очень высоко! Я даже не знаю, как вам сказать.
– А вы не знаете, – спросил Борис, – эта женщина на фотографии… Мамина подруга. Ее зовут тетя Сильва. Она жива?
– Конечно, жива, – ответила женщина. – Конечно, жива, – повторила она. – Только ее здесь нет. Она там, внизу. Но она жива. Это совершенно очевидно.
– А она вернется к дяде Грише?
– Понимаешь, – сказала женщина, – наш этаж находится очень высоко. Внизу думают, что все события запланированы. Где-то есть комната, и там точно знают, что будет. На самом деле, я, например, не знаю, вернется она к дяде Грише или нет. Но она может вернуться. Это может случиться. А почему ты не спрашиваешь про себя?
– Да мне как-то неловко, – говорит Борис, – даже не знаю, как вам сказать. В общем… меня посадили в тюрьму, – Борис виновато улыбается.
– В таком случае, – поясняет женщина, – ты сейчас находишься в тюремной камере. Разве эта комната похожа на тюремную камеру?
– Да это просто сон, – отвечает Борис, – я сплю и вижу Вас во сне.
– Тебе страшно? – спрашивает она.
– Внизу, там, где я заснул… там как-то очень тоскливо, может, это и есть страх, чувство подавленности. А здесь с Вами, конечно, не страшно, наоборот, очень интересно. А скажите, это верхний этаж?
– Нет. Видишь вверху звезды? Там космос, там верхние этажи. Мы в небе. А внизу земля, на которой живут люди. А под ней глубоко есть каменные коридоры, и в них тоже люди, только эти люди неживые. Хотя иногда живые люди заходят туда. Твоя мама была в этих коридорах, и теперь она видит в темноте. Но это не все. Там еще глубже есть люди, и эти люди живые. И все этажи связаны между собой. Твои поданные, а мы оба знаем, о ком я говорю, не могут тебе этого показать. Но они смогли помочь тебе оказаться тут. Чтобы ты смог справиться с… тоской, страхом, называй, как хочешь.
– Я знаю, они стараются помочь мне.
– Им самим сейчас очень страшно, их страх намного больше, чем твой. Но то, что угрожает им, угрожает и тебе и твоей семье, и твоему еще не родившемуся ребенку. И твоему городу. Летучие мыши все знают, но сами почти ничего не могут. Могут только помочь понять какие-то вещи. И то далеко не каждому могут в этом помочь. Они пришли к тебе и выбрали тебя царем. Как это часто бывает с царями, все дело в происхождении. Ты потом узнаешь больше, мы не раз еще встретимся.
– Я никогда не чувствовал себя во сне так, как сейчас.
Она не ответила, что-то искала в сети, молчала.
– Мне так интересно в этой комнате, – повторил Борис, – и такие красивые огоньки внизу. Я только беспокоюсь, что мама и папа очень боятся за меня.
– А вот мы сейчас это проверим, – она стала копаться в своем ноутбуке.
– Представь себе, – улыбнулась она, – в первый момент их очень поддержали бабушка и дедушка. Понимаешь, бабушка и дедушка помнят такие времена, когда, если человека забирали в тюрьму, это воспринималось не так, как сейчас. Узнав, что тебя арестовали, они сразу взяли себя в руки. Они выпрямились, они даже как-то помолодели, – засмеялась она.
– Но их самих не арестовывали, – возразил Борис, – или мне не рассказывали об этом.
– Их самих нет, – пояснила женщина, – но их друзей очень даже арестовывали. А тогда друг – это было совсем не то, что сейчас. Им приходилось очень рисковать, когда они пытались выручить друзей. Но тогда на это смотрели по-другому.
– А можно им как-то позвонить или написать? – спросил Борис.
– Звонить уже поздно, – сказала женщина, – неудобно звонить после десяти вечера, а уже половина первого. Мы их не разбудим, конечно. К сожалению. Но лучше все-таки написать. Что ты хочешь написать? Только несколько слов.
– Хорошо, – сказал Борис. – Можно так: «Мама и папа, со мной все хорошо. Не бойтесь за меня. Скоро увидимся. Борис».
– Подписываться не нужно, – улыбнулась женщина, – они и так догадаются, от кого это.
– А мама ответит на смс? – спросил он.
– Не ответит, потому что она умная, – сказала женщина.
Тут огни города внизу поменяли цвет, стали зелеными и красными. Было очень интересно смотреть на них. Он увидел стены домов с окнами, и газоны, и тротуар, и звезды в небе, и как все это прыгало в разные стороны. Менялось местами так, что невозможно уследить. Потом все замерло. И Борис снова увидел себя спящим. И открыл глаза.
Нет, совсем не приснилось, потому что кот по-прежнему тут, спит, свернувшись калачиком у меня на груди, вернее, не калачиком, а огромным калачом. Но это почему-то не мешает дышать. Огромный кот лежит на груди, а дышать все равно легко.