Когда убийства – твоя забота, необходимо изыскать способ от нее обосабливаться, иначе можно легко двинуться рассудком. Для меня это означает, что я щелкаю в своем сознании неким выключателем. Обычно это происходит мгновенно, при входе в подъезд и подъеме по лестнице к квартире. Но сегодня вечером такого не происходит. Можно винить Лэнга с его параноидальностью – дескать, Поэт меня преследует, – но правда в том, что мой маленький трюк стал давать сбои с той ночи, когда был убит отец.
Я подхожу к своей двери, захожу внутрь и запираюсь, но вдруг прислоняюсь к ней спиной и одеревенело замираю. Затем усилием воли пытаюсь рассеять напряжение, которое я обычно оставляю снаружи, на лестничной площадке. Это моя безопасная гавань, мой ретрит – квартира, которую семь лет назад, когда я стала детективом, убедил меня купить мой дедушка. Умняга-прозорливец, пока его не накрыла деменция, он говорил, что новое жилье в центре города скоро удвоится в цене. Оно учетверилось. Теперь у меня вместо ничего есть кое-что, хотя по мне, так уж лучше б снова был цел и невредим рассудком мой дедушка.
Я стою еще с минуту и решаю, что все это неспроста, происходит по определенной причине, и причина эта – Поэт. Не знаю, крался ли он за мной по пятам этим вечером, но он у меня буквально под кожей. А еще я не могу избавиться от странного ощущения зла, которое кажется мне знакомым. Настолько, что я иду у ощущения на поводу и обшариваю свою квартиру, благо времени это особо не занимает. Жилая зона у меня совмещена с кухней, есть еще отдельная спальня – комнатка в стиле лофта наверху – и ванная.
Убедившись, что я все же одна, приготавливаю ужин. То есть размещаюсь со своей папкой на диване в обнимку с чашкой попкорна и бокалом красного вина (у меня в фаворе одна и та же марка). Идея что-нибудь реально съесть под сериал как-то не катит. А вот пистолет, зачем-то положенный рядом на стол, – другое дело.
Не успеваю я вторично пригубить вино за этот пока еще неизрасходованный вечер, как у меня звонит сотовый. Лэнг.
– Ты дома?
– Да, папа Лэнг, ты угадал. Ведь я детектив по кличке Круть и могу о себе позаботиться. А если понадобится, – добавляю я, – то и надрать тебе задницу.
– Может, мне подъехать, и ты попробуешь?
Я скидываю туфли на каблуках, которые невесть почему до сих пор у меня на ногах. Еще одна манифестация «женской силы». Я могу в них бегать и при необходимости вполне эффективно применять их в качестве оружия; более того, могу констатировать, что это вполне отработанный навык.
– Давай, иди на свой зов плоти, – усмехаюсь я и кладу трубку.
Сделав еще глоток, задумываюсь, не позвонить ли маме. У нас с ней какое-то странное противостояние. Понятно, что с моей стороны это несправедливо, но самоанализа хватает понять, почему. Она затягивает меня в ту глубокую, многосложную лужу горя, что затуманивает мне разум и пагубно сказывается на работоспособности.
Ограничусь пока эсэмэской. «Мамуля, я тебя люблю. Со мной все в порядке. Работаю над делом. Завтра перезвоню. Обещаю».
– Вот так, – бормочу я себе под нос. – Ты можешь разгуливать по улице на своих высоких каблуках и говорить маме, что любишь ее, и все это в один и тот же вечер. Значит, ты во всеоружии.
Последние слова будто отзываются эхом. «Ты во всеоружии». Мне действительно нельзя бездействовать перед лицом страха, иначе я не смогу выполнять свою работу. Которая видится мне моей целью. Так было, насколько я помню, с детства. Делаю глоток вина и отставляю бокал.
– Ладно.
Сбрасываю куртку, думая приступить к делу. Мама отвечает на мое сообщение: «Я тоже тебя люблю, милая. Спасибо, что дала мне знать, что с тобой все в порядке. А то волнуюсь».
Чувство вины пронзает меня, но не придает сил. Можно быть дочерью и получше. Я это знаю. Ничего, я все исправлю. Позвоню ей утром, как обещала.
Из сумки я достаю папку с делом и кладу ее перед собой. Затем беру блокнот и ручку, записывая все свои последние наблюдения. На фразе «Это убийство у него не первое» задумчиво постукиваю ручкой по блокноту. Слова требуют подкрепления фактами. Я начинаю с загрузки отчетов, присланных Чаком, и мое внимание сразу переключается на список профессоров, преподавателей и инструкторов в городе и штате, которые преподают литературу. Чак пошел на то, чтобы разветвить список и на основе случайных критериев сузить круг возможных подозреваемых. В него, разумеется, входят и посетители того поэтического вечера. К счастью, это сужает список от тысяч до сравнительно короткого перечня, но нужно его сделать еще короче. По данным Чака, в кампусе Техасского университета тоже есть поэтический клуб, но о том, кто им руководит, у нас нет данных. А ведь их, этих клубов, может оказаться немерено. И помоги мне, Господи: завтра Чак нырнет в поэтические/книжные клубы за пределами кампуса. Что может раздуть список до бесконечности.
Я двигаюсь дальше, пытаясь нащупать более короткий маршрут к ключам подсказки. Например, перечень телефонных звонков Саммера. Чак дал мне подробную информацию о каждом, с кем тот общался. Чак, ты просто золото: клянусь, для такого, как ты, не жалко и миллиона шоколадных плиток. Все свои дела Саммер решал по мобильному, но ни один из присутствовавших на том вечере в его журнале звонков не отмечен. Я просматриваю поток данных, и, как всегда на этом этапе, он кажется поистине неохватным.
У убийцы эта жертва не первая. И он убьет снова. Я это знаю.
Я чувствую это.
Чувствую абсолютную необходимость сократить время и предпринять действия, которые обычно не предпринимаешь; почти как тикающие часы на бомбе. И известно почему. Муж, убивающий свою жену цианидом, – это скверно. Убивающий цианидом серийщик – просто жутко. У его жертв не бывает шансов выжить.
Серийный убийца? Черт побери. От его рук установлена смерть всего одного человека. Убийца одной жертвы на серийщика не тянет, тогда зачем я туда иду? Откуда уверенность, что это именно то, с чем мы обычно имеем дело?
Мыслями я возвращаюсь к сегодняшней парковке; к тому моменту, когда почувствовала, что зло пытается проникнуть прямо в мою душу. До того момента, когда оно показалось мне чем-то знакомым. Я обдумываю быстрое исчезновение Робертса и возможную связь, которую он имел с неблаговидными деяниями моего отца. Пришло время подумать о том, что это дело каким-то образом связано со мной через него.