Прежде чем ответить, Тоня про себя досчитала до трех. Так медленно, как только могла. Где-то она слышала, что от этого голос будет звучать ровнее.
– Алексей, я… – она взяла себя в руки, вскинула голову, хотя Воронцов никак не мог этого видеть, и продолжила: – Прости за беспокойство. Я хотела спросить, может ли Григорий Николаевич взглянуть на одно украшение и оценить его? Хотя бы примерно? И сколько это будет стоить?
– Ты продаешь украшения? Что произошло?
Тоня опустила голову. Глупая была идея – позвонить Лешке.
– Ничего. Просто спросила. Извини. Всего тебе…
– Постой.
Она молчала, не отвечая, но и не обрывая разговор.
– Адрес тот же? – ледяным тоном спросил Воронцов.
– Да.
– Код от домофона какой? Или что там у вас внизу теперь?
– Домофон. Диез, номер квартиры, ключ.
– Понял. Телефон – тот, с которого ты звонишь? Запиши мой мобильный, – он невозмутимо продиктовал номер. – Буду через час-полтора.
В ухо понеслись короткие гудки. Тоня растерянно смотрела на телефон. Несколько мгновений она стояла с трубкой в руке, потом, словно очнувшись, заметалась. Она распахнула шкаф и застыла, глядя на полки. Не встречать же Воронцова в этом жутком спортивном костюме? Или остаться так, чтобы было видно, что она в домашнем, и чтобы он точно не возомнил, что Тоня специально переодевалась? Ну нет, костюм уже очень страшный, в таком виде можно показаться разве что Нельсону. Девушка быстро стянула треники и футболку и стала перебирать вешалки. Затрезвонил мобильный, она лихорадочно схватила трубку, но увидела на экране имя брата и сбросила вызов. Только Эдика ей сейчас и не хватало!
Что надеть? В привычных джинсах и какой-нибудь яркой толстовке сейчас слишком жарко – начало июня в этом году выдалось по-настоящему знойным. Летние платья и футболки, неглаженые, ждали своего часа в большом пакете на верхней полке в коридоре. Тоня вскочила на табуретку, с трудом дотянулась до пакета и нашарила там простенький желтый сарафанчик чуть ниже колена, который она надевала летом, чтобы сбегать в магазин или донести ведро до помойки. Пойдет. Она спрыгнула с табуретки, держа в руках сарафан, и через минуту уже торопливо размахивала утюгом, а еще через пять – разглядывала себя в зеркале. Потом наскоро протерла пыль в самых видных местах, поменяла наполнитель в кошачьем лотке, пару раз махнула веником по полу и замерла, услышав звонок домофона.
– Алексей?
– Да.
Пока лифт поднимался на восьмой этаж, Тоня успела провести щеткой по волосам. Потом она услышала, что кабина остановилась, и, не дожидаясь звонка, сама открыла дверь.
– Здравствуй, Антонина, – произнес Воронцов все тем же равнодушным голосом.
Тоня думала, что он, как и многие бывшие спортсмены, набрал вес – но за прошедшие почти пятнадцать лет он, похоже, не располнел ни на грамм. Разве что стал еще немного выше и чуть шире в плечах. Тот же силуэт, та же осанка, по которой она всегда узнавала его на любом расстоянии. Подружки, которых она иногда таскала с собой на соревнования, чтобы поболеть вместе, удивлялись – мол, как ты его отличаешь, они же все одинаковые в этих своих масках и электрокуртках со шнурами? А Тоня не понимала, как можно не узнать. Самый стройный, самый прямой.
– Здравствуй, Алексей, – она отстранилась, пропуская его в квартиру. – Зайдешь?
– С твоего позволения. Что у тебя случилось?
Воронцов стоял в коридоре, не проходя дальше, и ждал ответа, будто от Тониных слов сейчас зависело, развернется он или останется. В этот миг девушка пожалела, что среди ровного ряда ее крошечных кроссовок и балеток на полу не торчат какие-нибудь ботинки размера эдак сорок пятого. А лучше – сорок шестого. Впрочем, гость на обстановку ни малейшего внимания не обращал. На хозяйку он тоже смотрел совершенно безразличным взглядом, и Тоня даже разозлилась на себя за то, что сменила вытянувшееся домашнее трико на этот желтый сарафанчик. Сам Алексей был одет в простые синие джинсы и синюю футболку-поло, которую он, по своей обычной манере, носил с таким видом, словно это сшитый на заказ классический костюм.
– Ничего не случилось. Просто хотела попросить… если можно…
Он холодно усмехнулся:
– То есть пятнадцать лет ты обо мне не вспоминала, а тут вдруг вспомнила, хотя ничего не случилось?
– Я думала просто показать Григорию Николаевичу одно украшение. Если можно. Я заплачу за оценку.
– А потом ты что с этим украшением делать будешь?
Тоня хотела увильнуть от вопроса, но врать Воронцову всегда было бессмысленно.
– Посмотрим. От цены зависит. Может быть, продам. Почему ты спрашиваешь?
Алексей посмотрел на нее в упор – прямой открытый взгляд, спокойные серые глаза – и Тоня, не выдержав, отпустила голову.
– Потому что если ты вдруг после стольких лет позвонила – значит, случилось что-то из ряда вон.
Отпираться было бесполезно.
– Просто срочно понадобились деньги. Бывает.
Из комнаты лениво выглянул Нельсон, снисходительно посмотрел на гостя и стал потягиваться, зевая. Взгляд Воронцова чуть потеплел.
– Пушистый какой! Сибирский?
– Не знаю. На помойке подобрала, родословной при нем не было. Осторожно, он кусается.
– Ладно. Бери свое украшение, поехали.
– Сейчас? – растерялась Тоня. – Поздно же. И вообще… это удобно?
– Дядя Гриша – сова, раньше двух не ложится. И он готов посмотреть, что там у тебя, – Воронцов вынул телефон, ткнул пальцем в экран и перевел взгляд на девушку. – С вашими корпусами без улиц сам черт ногу сломит. Адрес вроде правильно определился.
– Ты такси вызываешь?
– Да, – кивнул он и зачем-то пояснил: – Выпил сегодня, так что к тебе на такси добирался. Годовщина маме.
– Елена Николаевна?! Я не знала… Сочувствую.
Он снова кивнул. Тоня несмело его остановила:
– Не надо такси, у меня машина у подъезда.
По-хорошему, надо было бы снова переодеться: ярко-желтый сарафанчик вполне подходил для дома, но не годился для визита к известному художнику-ювелиру. Но Тоня не хотела задерживать Воронцова, который и так из-за нее сорвался на другой конец Москвы. Она схватила с вешалки малиновую кожаную куртку – на улице уже начало холодать – и быстро надела такие же малиновые, старательно подобранные под куртку балетки. «Буду как попугай – желтая с малиновым, – подумала девушка. – Ничего, для жгучей брюнетки – в самый раз».
– Украшение-то свое не забудь.
– Да.
Тоня взяла бархатный футляр, открыла его и повернула к Воронцову.
– Ты в них на выпускном в музыкалке была, – прищурился он.
– Да. Я думала, мужчины таких вещей не замечают.
– Я все-таки племянник ювелира.
В лифте Тоня опустила голову, чтобы не смотреть на руки Алексея – точеные, мускулистые. Мужчинам с такой формой рук надо запретить короткие рукава. Законодательно. А то бедные женщины не знают, куда деваться. Ничего, сейчас ей придется смотреть на дорогу, а не на всяких там…
Надо было как-то прервать это дурацкое молчание.
– Угадай, какая, – она кивнула на забитый машинами парковочный карман у подъезда.
– Красная?
– Точно. Я ее так и зову – «Калина» красная. Садись.
Тоня открыла навигатор и повернулась к Воронцову:
– Зорге?
– Нет. Мы разъехались, когда мамы не стало. Дядя Гриша теперь на даче, в Жаворонках.
Она не ответила. Поддерживать разговор было тяжело, молчать казалось глупым, расспрашивать Воронцова про семью и работу – еще глупее. Тем более что ей нет никакого дела до его семьи, работы и вообще жизни. Ни малейшего.
Алексея, похоже, тишина ничуть не тревожила, и Тоня заставила себя сосредоточиться на дороге. Пятничным вечером Ленинградка в сторону города была совсем свободна, МКАД тоже – все уже разъехались по дачам. Правда, у съезда на Минское шоссе пришлось немного потолкаться в пробке, но вскоре «Калина» уже подъезжала к ухоженному подмосковному СНТ.
Дачу Тоня хорошо помнила. Двухэтажный бревенчатый дом с большой верандой, куда они с Лешкой прилетали вдвоем на его «ИЖ-Планете», если там никого не было. Или куда все вместе со всей семьей Воронцовых приезжали на солидном «Вольво» Григория Николаевича. И Тоня тоже приезжала с ними, потому что считалась уже почти вошедшей в эту семью. Ждали только, чтобы ей исполнилось восемнадцать, чтобы можно было расписаться. Тоня доучивалась в школе, Лешка заканчивал техникум и осенью собирался в армию, а пока, до призыва, крутил болты в автосервисе – копил на свадьбу.
Здесь, на этой даче, она и стала по-настоящему Лешкиной – только его и больше ничьей. Здесь же она, смеясь от предвкушения, прикладывала лоскутик ткани, купленной на выпускное платье, к рубашке Воронцова. Оттенок совпадал точь-в-точь. Удивительный был цвет, не голубой и не белый, прекрасно подходивший и для мужской рубашки, и для девичьего романтического наряда.
– А туфли и пояс у меня темно-голубые будут. И сережки. И когда ты приедешь, будет видно, что цвет тот же. Успеешь?
– Даже с запасом. Тренировка до двенадцати. Ну, в час буду дома, переоденусь, как раз к трем доеду.
– В три только свидетельства начнут выдавать. Ну и грамоты там всякие. Речи, выступления, родители, учителя. Отчетный концерт, – Тоня закатила глаза. – Потом капустник. Сценки всякие. Кафе не будет, это ж все-таки всего лишь музыкалка. Все в школе накроем, в классе. А потом дискотека до упаду.
К выдаче свидетельств Лешка не появился. Тоня, нарядная, в легком длинном платье – самая красивая из всех девочек – старалась не оборачиваться каждую минуту на дверь актового зала, но ее волнение все равно заметили.
– Своего светленького красавчика ждешь, как его там?.. – наклонилась к Тоне Леночка Курагина, сверкая слишком откровенным декольте. – Что он тут забыл?
Тоня не ответила. Она украдкой посмотрела на телефон, не вынимая его из сумочки, но пропущенных звонков или новых смс не было. Свидетельства вручили, начался школьный концерт, а Лешка все не появлялся. Что могло произойти? Внезапно заболел, застрял в лифте, что-то случилось дома? Но тогда позвонил бы. Или написал. Или Елена Николаевна бы написала. Или Григорий Николаевич. Или хотя бы Анна Степановна, Лешкина бабушка – писать смс она не умела, но позвонить вполне могла.
Задержался где-то из-за транспорта? Краем уха Тоня слышала, что сегодня почти не ходят электрички – но мало ли! Есть автобусы, есть маршрутки.
Леночка еще пару раз попыталась что-то спросить, а потом отсела в сторону и зашушукалась с подружками.
Через полчаса вся музыкальная школа знала, что Лиханову бросил парень.
Тоня помнила, что больше всего ей в тот вечер хотелось уйти с выпускного. Сбежать. Свидетельство она получила, на концерте выступила, что еще? Но тогда все шептались бы. Особенно Леночка. И Тоня решила остаться до конца. Сверкала улыбкой, флиртовала со своими тремя верными поклонниками, не простояла у стены ни одного танца. Еще и выбирала, с кем будет, а с кем нет.
Лешка пришел совсем к вечеру, и никакой бело-голубой рубашки на нем не было. Обычные старые джинсы и вытянутая футболка. Пыльные кроссовки, здоровенная спортивная сумка на плече. Тоня не сразу его заметила: она, окруженная своими тремя рыцарями, ворковала наперебой то с одним, то с другим, изо всех сил стараясь улыбаться. И это у нее получалось. Вдруг у всех троих, словно по команде, вытянулись лица. Парни, разом подобравшись, повернулись ко входу, Тоня тоже взглянула туда – и увидела в дверном проеме высокую стройную фигуру Воронцова.
Она заставила себя не броситься со всех ног, а подойти к нему плавно, не торопясь, чуть вскинув голову. Трое верных рыцарей болтались где-то за спиной, Тоня чувствовала, что они готовы слиться в любой миг.
– Добрался? – выгнув бровь, улыбнулась она.
– Ага. Пешком от спорткомплекса ЦСКА до Химок шел, только там в автобус вбиться получилось.
– Позвонить, конечно, нельзя было?
Лешка чуть нахмурился. Тоня видела, что он очень устал и явно ждал не такой встречи, но остановиться уже не могла.
– Тонь, ты вообще знаешь, что в Москве творится? – через силу улыбнулся он.
– А что?
– Авария крупная. Почти во всем городе света нет. В области, говорят, тоже. Поезда в метро стоят, народ оттуда выбраться не может. Интернет везде отрубился, связи нет. Трамваи и троллейбусы тоже стоят.
– Еще скажи, что автобусы не ходят.
– Именно. Светофоры не работают. Такси меньше чем за тысячу даже не сажают. Ты на телефон свой посмотри, сеть есть?
Она вынула из голубой сумочки мобильный. Сети и правда не было. А она и внимания не обратила.
– Ну ладно. Я даже готова тебя простить…
– Да не за что меня прощать, Тонька. Я вообще-то мехом наизнанку вывернулся, добираясь сюда. Думал, ты оценишь.
– Еще как оценила. Спасибо за испорченный вечер.
– Тонь, хватит, а?
– Вот именно, Леш. Хватит. Устал? Так отдыхай, не держу тебя больше.
Серые глаза смотрели на нее растерянно, но твердо.
– Мне правда не за что извиняться.
Тоне вдруг захотелось увести его в класс, где были накрыты сдвинутые столы и где оставалась еще куча бутербродов и пирожков. Он же голодный. А лучше всего – увести домой, от музыкалки до ее дома десять минут пешком. Переночевал бы на раскладушке. И теперь-то она могла уйти из зала спокойно и даже гордо – ни Леночка, ни ее подружки никаких слухов бы распускать не стали. Но обида за испорченный выпускной оказалась такой сильной, что девушка ничего не могла с собой поделать.
– Ну, раз не за что извиняться – значит, и говорить не о чем, – бросила Тоня и, развернувшись, направилась к троим кавалерам.
Точно зная, что Воронцов не станет ее останавливать, не окликнет.
Точно зная, что и она сама не обернется.
Голос навигатора вернул ее к реальности, оборвав воспоминания. «Через четыреста метров съезд, поверните направо».
– Осторожнее, там яма, – предупредил Алексей.
Это были первые его слова за всю поездку.
Тоня аккуратно встала у знакомого участка. Калитка была новой, забор – тоже. В доме горел свет.
– Дядя Гриша ждет, я ему написал.
– Сколько оценка будет стоить? Хотя бы примерно? – осторожно спросила она.
– Ну хватит уже. Идем.
Она вздернула подбородок, хотя на самом деле ей сейчас хотелось сжаться в комочек. Перед старшим Воронцовым Тоня всегда робела. Впрочем, как и перед Еленой Николаевной, и перед Анной Степановной. Алексей, не оборачиваясь, пошел по плиточной дорожке к дому. Тоня, обычно бойкая, неуверенно двинулась за ним и замерла у него за спиной, когда он, не постучавшись, открыл дверь.
– Антонина! – обернулся он. – Ты где?
– Тут, – она собралась с силами и вошла на террасу.
Старший Воронцов стоял у стола. Тоня в один миг узнала Григория Николаевича: он постарел и сильно сдал, но черты и фамильная воронцовская осанка были все те же.
Она растерялась, не зная, что говорить и как с ним держаться, но хозяин пришел гостье на помощь:
– Тонечка! Вы совершенно не изменились!
Он всегда, с самого знакомства, называл ее только на «вы». Даже когда Тоне было пятнадцать. Девушка осмелела:
– Григорий Николаевич, здравствуйте! Я тоже вас узнала бы, сразу узнала бы.
– Как вы могли отрезать такие косы? – ахнул он, глядя на ее модное каре. – Ох, молодежь!
Алексей, не вступая в беседу, стоял у двери. Тоня снова растерялась, но, похоже, старший Воронцов не собирался вообще никак касаться прошлого, – и она ему была за это очень благодарна.
– Антонина хотела показать тебе одно украшение, – произнес наконец Алексей.
– Да, ты же написал. Посмотрю, конечно. Но давайте сначала кофе. Тонечка любит, я помню, – улыбнулся Григорий Николаевич, и она кивнула.
– Вам помочь?
– Нет-нет, Тонечка, что вы! Леша все знает, он принесет. Садитесь, – старший Воронцов кивком указал на овальный стол, накрытый яркой клеенкой.
Стол этот Тоня тоже помнила. Она опустилась на плетеную табуретку, обернулась к Григорию Николаевичу. Ее всегда пугало и восхищало это свойство всех Воронцовых: сохранять хладнокровие, что бы ни случилось. Даже если вокруг тебя рушится мир.
Особенно если вокруг тебя рушится мир.
Алексей молча поставил на стол кофейник, сахарницу, маленький кувшинчик со сливками и две кофейные чашки с блюдцами.
– А ты – чай? – спросил Григорий Николаевич.
– Как обычно.
Он взял с полки большую чайную чашку, на которой была нарисована лошадка-качалка. Тоня сразу узнала ее и вспомнила, что он любит эту чашку чуть ли не с детского садика.
Старший Воронцов, как и положено приличному хозяину дома, начал ни к чему не обязывающую светскую беседу:
– Быстро вы. Леша, кажется, только-только мне написал – а вы уже на пороге.
– Дороги пустые, – пожал плечами Алексей.
Тоня молчала. Кофе у Григория Николаевича был идеальный – крепкий, ароматный, горячий, в правильных крошечных чашечках.
– Может быть, к делу? – спокойно спросил младший Воронцов. – Поздно, и Антонине долго обратно добираться.
– Тебя потом отвезти? – обернулась к нему Тоня, искренне надеясь, что он откажется. Находиться с ним вдвоем в машине было невыносимо.
– Нет, я тут заночую.
Григорий Николаевич неторопливо надел очки и взглянул на племянника.
– Сначала кофе. Леша, ты прекрасно знаешь, что я работаю не за обеденным столом, а только в кабинете. Хотя, – чуть смягчился он, – взглянуть можно. Что там у вас, Тонечка?
Она вынула из сумочки бархатный футляр и протянула ювелиру. Тот бережно раскрыл коробочку, взглянул на серьги и замолчал. Лицо Григория Николаевича, всегда безупречно владевшего собой, вдруг стало таким растерянным, что Тоня тут же поняла – ее семейная реликвия не стоит ни гроша, и Воронцову неловко ей объявить об этом.
– Леш, а достань коньячку, – произнес вдруг он. Потом снова замолчал, глядя на серьги, и наконец повернулся к гостье. – Тонечка, вы говорите, фамильные?
– Да, – кивнула девушка. – От прапрапра… – она сбилась и замолчала.
– Ваши предки случайно не из Забайкалья?
Тоня заморгала.
– Почему вы спрашиваете? – удивилась она, но, не дождавшись ответа, продолжила. – Я очень мало про них знаю. Они жили в Нерчинске. После гражданской войны бежали в Маньчжурию, после Великой Отечественной – вернулись в СССР, но уже не в Даурию, а на целину.
Григорий Николаевич снова перевел взгляд на сверкающие темно-голубые камни в футляре.
– Это он.
– Кто «он»? – не поняла Тоня.
– Гарнитур «Орион». Точнее, его часть. Две сережки, две голубые звезды – Ригель и Беллатрикс. И еще есть Бетельгейзе.
– Была еще брошка. Я ее никогда не видела, но слышала, что была. Правда, другого цвета.
– Красного, – кивнул Григорий Николаевич. – Ригель и Беллатрикс – голубые звезды. Бетельгейзе – красная. Красная переменная звезда.
– Да, красного. Была. Не знаю, где теперь.
– Не знаете?
– Прапрабабушка в двадцатых ее продала и на эти деньги добралась до Харбина. С грудным сыном, моим прадедом. И со своей старой прабабкой, в честь которой потом назвали меня, – она несмело улыбнулась.
– Вот как?
– Да. Только она, прапрапрапра… – Тоня запуталась, – она была Антонида.
– Как у Глинки?
– Именно.
Алексей по-прежнему молчал. Григорий Николаевич уже овладел собой, лицо его снова стало невозмутимым. Но Тоня успела заметить его растерянный взгляд, когда он только открыл футляр.
– Вы сказали, это «Орион», – начала она. – Это какие-то известные серьги? Дорогие? Это сапфиры?
– Нет, Тонечка. Обычная шпинель, правда, превосходного качества. Серебро, шпинель, мелкие бриллианты.
– Значит, не очень дорогие?
Старший Воронцов снял очки.
– Как вам сказать, Тонечка…
– Как есть. Сколько могут стоить эти серьги?
– Без третьей звезды, то есть без броши – совсем немного, – медленно проговорил ювелир. – Работа хорошая, уверенная, но не больше. Не уникальная и даже не особо тонкая. Вещица, конечно, старинная, но изделий девятнадцатого века сохранилось достаточно, так что…
Тоня опустила голову. Брошки у нее все равно нет, нечего и переживать. Но вопрос вырвался против ее воли:
– А с ней сколько стоили бы? С этой, как ее…
– Бетельгейзе, – повторил Григорий Николаевич. – Альфа Ориона, красная переменная звезда. Сложно сказать. Полный гарнитур может, по большому счету, почти ничего не стоить – как и ваши серьги по отдельности. А может оказаться бесценным.
– В каком смысле бесценным? – растерялась Тоня.
– В самом прямом.