Потирая ноющую сзади шею, Патрис медленно шла по заросшей травой дороге. Она знала, что родичи матери будут там, расположившись лагерем. Они там и были. Пара потрепанных брезентовых палаток, шалаши из веток, обмазанные засохшей глиной. Костер для приготовления пищи. Озерными камнями с одного конца была зажата ветка железного дерева, на которой над крошечным пламенем висел чайник. Чурбаны, пригодные для использования в качестве сидений, были вытащены из поленницы и расставлены вокруг костра. На краю окружающей дом поляны, у каркаса парильни[30], стояла еще одна палатка особой формы, которая означала, что среди гостей был джиисикид, шаман. Жаанат послала весточку своему двоюродному брату Джеральду, чтобы тот пересек границу и помог ей найти дочь. Это была одна из причин, по которой позвали джиисикида. Он мог находить людей. Джеральд, или дух, вошедший в Джеральда, летал, пока шаман находился в трансе, в Города[31] и смотрел, что там происходит. Он должен был выяснить, почему за последние пять месяцев Вера не написала ни строчки, не сообщила о себе в программу переселения и не поговорила ни с кем из людей племени, живущих поблизости.
Жаанат держала над дверью свежую сосновую ветку. Этим утром она сожгла сосновые иголки с можжевельником и медвежьим корнем. В полутемном доме пахло ароматным дымом. Джеральд сидел за столом с парочкой других гостей. Они пили чай и смеялись. В перерывах между шутками они обсуждали церемонию с участием Жаанат – как та будет проходить и кто может задать другие вопросы, как долго им следует ждать, следует ли установить парильню, какого цвета лоскутки привязать к ветвям и в каком порядке. Кто будет запевать каждую песню. Они дразнили друг друга. Подробности. Патрис никогда не обсуждала подробности жизни своей семьи с теми, кто ее бы не понял. Во-первых, откуда им знать, насколько все в ней странно. Но цвета и детали напомнили ей о том, как католики выбирают свои цвета и сосредоточиваются на своих таинствах. Как будто все это имело значение для духов или Святого Духа.
Патрис пришла к выводу, что люди относятся к понятию Бога, или Гиже Маниду, или Святого Духа по-детски. Она была почти уверена, что правила и атрибуты ритуалов не имеют ничего общего с Богом, что люди, как дети, представляют, будто делают все правильно и тем самым избегут наказания или вреда. Она чувствовала приближение чего-то более значительного, безличного, но в то же время глубоко личного в своей жизни. Она думала, что, возможно, у людей, соприкасающихся с этим безымянным величием, есть способ зацепиться за края, оказаться втянутыми в это нечто, находящееся за пределами ее опыта, или даже самой войти в него.
– Дядя! – поприветствовала она Джеральда, обняла его и пожала руки остальным.
Затем, выпив чашку чая, она проскользнула за занавеску и обнаружила, что мать лежит в ее постели и крепко спит.
Патрис поставила чашку на табурет рядом с кроватью и присела на край матраса. Она думала, что, сев, разбудит мать, но Жаанат крепко спала на спине, измученная долгой борьбой с отцом Патрис, который наконец-то сел в поезд, во всяком случае, так говорили. Патрис взглянула на банку из-под перца, которую держала на подоконнике. Она набила ее мелкими деньгами-приманками, и, похоже, он ее нашел и опустошил. Облегчение. Ее настоящая заначка была спрятана под линолеумом на полу. Ее журналы и газеты были аккуратно сложены стопкой рядом с кроватью. «Лук», «Лейдиз хоум джорнал», «Тайм». Джагги Блу сохраняла все, что выбрасывали учителя, для своей племянницы Валентайн, и когда Валентайн прочитывала журналы, она отдавала их Патрис.
Окно выходило на запад, и последние лучи солнца, пробиваясь сквозь золотистые листья берез, падали на тонко очерченное лицо матери. В уголках ее глаз появились милые морщинки. Изогнутые линии подчеркивали ее легкую полуулыбку. У матери были длинные волосы, и гладкие косы случайно взметнулись над головой, так что казалось, будто она падает, отчего создавался комичный эффект. Ее руки были согнуты в локтях, а сильные маленькие ладони неподвижно лежали на груди. Необычные руки, которые пугали некоторых людей. Патрис унаследовала от матери раскосые глаза, силу, волю и энергичность. Но не ее руки. Они принадлежали только Жаанат.
Платье Жаанат было сшито из темно-зеленого ситца, усеянного крошечными золотыми листочками. Узор был из прошлого века, но Патрис знала, что платью всего несколько месяцев. Мать сшила его под старину из более чем четырех ярдов новой ткани. Узкие рукава спускались до запястий. Спереди были пуговицы из ракушки. Платье имело широкую присборенную юбку. Под ним на Жаанат было шерстяное мужское нижнее белье тусклого красно-оранжевого цвета. Ее мокасины из оленьей шкуры с подошвами из сыромятной кожи были украшены цветными нитями, голубой и зеленой. Она часто носила коричневую клетчатую шаль. Вот и теперь она перед сном накинула ее края на плечи, словно для защиты. Патрис провела рукой по бахроме шали, и мать открыла глаза.
По растерянному хмурому взгляду матери Патрис поняла, что та спала столь крепко, что теперь не могла взять в толк, где находится. Затем лицо Жаанат заострилось и губы изогнулись, обнажив зубы. Она закуталась в шаль плотнее.
– Будь я проклята, если знаю, как сюда попала, – пробормотала она.
– Джеральд уже ждет снаружи.
– Хорошо. Он ее найдет.
Патрис кивнула. Джеральд на протяжении многих лет время от времени находил пропавших людей, но иногда у него это не получалось. Порой их место было от него скрыто, и его дух зря кружил над ним.
В ту ночь он летал особенно долго, но через некоторое время все-таки нашел Веру. Она лежала на спине, в засаленном платье, с тряпкой на шее. Она была неподвижна, но не мертва. Возможно, спала. Патрис могла бы подумать, что дядя видел образ спящей матери, уснувшей в тот день, если бы Джеральд не сказал, что нашел ее в городе и рядом с ней был кто-то. Маленький. Ребенок.
На следующий день Патрис отложила в сторону тревожную и в то же время обнадеживающую информацию от джиисикида и запрыгнула на заднее сиденье машины Дорис Лаудер. Было дождливое осеннее утро, и Патрис была чрезвычайно благодарна, что ее подобрали и отвезли на работу. Она предложила, как случалось и раньше, внести деньги на бензин, но Дорис отказалась, неопределенно махнув рукой и сказав, что ей все равно требовалось ехать.
– Может быть, в следующем месяце, – улыбнулась она в зеркало.
– Может быть, я и сама сяду за руль в следующем месяце, – похвасталась Валентайн. – Папа чинит для меня машину.
– Какой марки? – спросила Дорис.
– Наверное, сразу нескольких, – призналась Валентайн. – Понимаете, она будет сделана из разных машин.
Дождь серебристыми ручьями струился по заднему стеклу. Некоторое время никто не проронил ни слова.
– Я слышала, Бетти Пай сегодня возвращается на работу, – прервала молчание Валентайн.
– О боже, – с резким смешком произнесла Дорис.
Бетти взяла оплачиваемый отпуск по болезни, чтобы удалить гланды. В ее-то возрасте! Тридцать лет. Она поехала на операцию в Гранд-Форкс, потому что, по-видимому, было более опасно удалять их, будучи взрослой. Но она была непреклонна в своем решении. Настаивала на том, что ее шея опухает каждый ноябрь, остается толстой всю зиму, и с этим требуется покончить. Врачи осмотрели ее горло и сказали, что миндалины необычно большие, «настоящие скопища микробов». Все знали подробности.
– Мне не терпится услышать, как все прошло, – призналась Патрис.
Двое на переднем сиденье засмеялись, но Патрис сказала это не для того, чтобы съязвить. Бетти, несомненно, превратила бы свою операцию в увлекательнейшую драму. Патрис не очень хорошо знала Бетти, но работа в их цехе шла намного быстрее, если она была рядом. Когда они приехали на завод, оказалось, что присутствие Бетти действительно ощущается, причем очень сильно. Круглое лицо Бетти было сероватым, а горло еще не зажило. Она говорила прерывистым голосом с хрипотцой. Но, как всегда, она была кругленькая, подвижная и одетая в зеленую клетку. Целеустремленная работница, она выполняла свою норму. На обед она принесла большую миску рисового пудинга, и когда глотала его, ее глаза наполнялись слезами. Она молчала весь день, шепча, что ей чертовски больно разговаривать. Когда рабочий день закончился, Бетти сунула Патрис сложенный листок бумаги и ушла. Пока Дорис и Валентайн разговаривали на переднем сиденье, теперь уже жалея Бетти за ту боль, которую она, по всей видимости, испытывает, Патрис достала листок и прочитала: «Я слышала, ты ищешь сестру. Моя двоюродная сестра живет в Городах. Она видела Веру и написала тебе письмо – левой рукой, так как сломала палец на правой, указывая на мои недостатки. Ее зовут Женевьева. Жди почту».
Патрис сложила листок и улыбнулась. Ее тянуло к Бетти. Способная превращать горечь жизни в комедию, она была так похожа на Веру. «Сломала палец на правой, указывая на мои недостатки». Что это вообще может значить? Она откинула голову назад и закрыла глаза.
В субботу утром Патрис надела пальто, скроенное так, чтобы раскачиваться в такт шагам, которое вытащила из груды одежды в миссионерском магазине. Какая находка. Оно было прекрасного голубого оттенка, подбитое шерстяной фланелью под высококачественной вискозой. Пальто было сшито на заказ и сохранилось в хорошем состоянии. Она повязала красно-синий клетчатый шарф и засунула руки в карманы пальто. Лесная тропинка должна была через четыре мили привести ее прямо в поселок, где была почта. Но она могла пойти и по дороге, где ее, скорее всего, подвезли бы. Хотя небо прояснилось, земля все еще была влажной. У нее не было галош, и она не хотела промочить туфли. Патрис выбрала дорогу. И вскоре ее действительно подобрали. И не кто-нибудь, а сам Томас Важашк. Обогнав Патрис, он остановился немного впереди нее и стал ждать. Крышка багажника была приоткрыта, и в щели виднелось тусклое оцинкованное железо канистр с водой. Одно из благоприятных обстоятельств жизни в далекой глуши состояло в том, что ключ у озера еще бил. И был чистым. Большинство людей, обитающих в стороне от поселка или в прерии, остались без воды, или ее источники превратили в водопои для скота. Даже вырытые колодцы иссякли.
Томас и Жаанат были дальними родственниками – Патрис было неясно, как именно они связаны, и «дальние родственники» было общее понятие, которое охватывало множество отношений. Томас приходился ей дядей, а значит, его сыновья – ее двоюродными братьями. Она рванула вперед и заняла переднее сиденье, когда Уэйд вышел и уступил ей это почетное место.
– Спасибо, что остановился, дядя.
– По крайней мере, на этот раз ты едешь автостопом по суше.
Прошлым летом она подплыла к его рыбацкой лодке, удивив Томаса, а потом добралась до берега озера на его «попутке». Ему было волнительно говорить об этом. Он не знал точно, почему она заплыла в тот раз так далеко.
Патрис была одной из немногих девушек, которые обращались к нему на языке чиппева, или на кри, или на смеси того и другого. Он и Патрис говорили не совсем одинаково, но понимали друг друга. «Если Уэйда родной язык озадачивает, пусть подучит его хотя бы из любопытства», – подумал Томас. Они еще немного поболтали, и Томас узнал, что Жаанат установила у своего дома шаманскую палатку. Джеральд видел, что Вера жива и что рядом с ней ребенок. Патрис вышла у магазина, в котором также находилось почтовое отделение. Томас пообещал вернуться, чтобы ее забрать. Пока они с Уэйдом наполняли канистры водой, Томас думал о том, как его дед давным-давно консультировался с кем-то вроде Джеральда, когда им нужно было узнать о Фалоне. Благодаря этому они узнали, что Фалон умер, задолго до того, как пришло официальное извещение.
На обратном пути Патрис решила еще раз прочитать вслух дяде письмо от двоюродной сестры Бетти Пай.
Я видела твою сестру в городе, и с ней было что-то не так. Вот последнее, что я знаю: она жила в меблированных комнатах на Стивенс-авеню, номер 206. Я знаю об этом, так как там живет много индейцев, и я тоже жила на том этаже. Видела ее в коридоре с ребенком, и она не захотела со мной разговаривать.
Патрис сказала дяде, что хочет пойти от его дома пешком. Ей нужно было подумать. Дорога домой шла вдоль берега. Прохладный воздух пах дождем, высыхающим на желтых листьях. Рогоз на топях ощетинился мягкими коричневыми султанами, а листья тростника были все еще острыми и зелеными. На озере ветер гнал иссиня-черные волны с белыми барашками, и пена окаймляла песчаный пляж. Солнце сияло из-за темных несущихся облаков. Вера всегда хотела остаться там, где она могла видеть березы и болота. Она привела в порядок старую хижину на холме неподалеку от дома их матери. Вера там поселилась, стараясь все восстановить. Она спилила несколько деревьев, которые пытались прорасти сквозь пол, и чертила планы, которые должны были помочь превратить хижину в идеальный дом. Патрис помогла ей обустроить большую комнату с печкой и обеденным столом. В доме были даже две отдельные спальни. Каждая деталь чертежа была помечена. Почерк Веры был четким и ровным, как у настоящей чертежницы. Имелся также специальный крупный план сводчатого окна со средником и полосатыми занавесками. У Патрис все еще хранился этот рисунок. Вера, которая одевалась оригинально и была элегантной в отличие от милашки Пикси, любила уроки домоводства и скопировала это окно из книги под названием «Идеальный дом». Она не хотела уезжать, но влюбилась. Это произошло неожиданно, и Жаанат не одобряла ее выбор. Жаанат отвернулась, вместо того чтобы попрощаться с дочерью, когда та уезжала в город. Патрис знала, что это не давало матери покоя.
– Оставайся на месте. Я тебя найду, – произнесла Патрис вслух.
Она схватила с тропинки палку и принялась бить по траве, разбрасывая по сторонам клубы золотистых семян.
Патрис была почти дома, когда облака сгустились, превратившись в темную пелену. Она бросилась бежать, но тут же остановилась. Ее туфли. Она не могла допустить, чтобы они испортились. Она наклонилась, сняла их, сунула под пальто и продолжила идти под дождем. Потом свернула на травянистую боковую дорожку, ведущую через лес. Ходить босиком не было проблемой. Она делала это всю жизнь, и ее ноги были крепкими. Теперь они замерзли, онемели, но ступали твердо.
Ее волосы, плечи и спина промокли. Но движение согревало. Она замедлила шаг, чтобы пробраться через место, где вода просачивалась сквозь покров умирающей травы. Постукивание дождя по блестящим листьям было единственным звуком. Она остановилась. Ее посетило ощущение, будто что-то находится совсем рядом с ней, повсюду, кружащееся и бурлящее энергией. Как глубоко деревья вцепились в землю. Как тонко она была включена в окружающий мир. Патрис закрыла глаза и почувствовала рывок. Ее дух разлился в воздухе, как песня. Подожди! Она открыла глаза и перенесла весь свой вес на замерзшие ноги. Должно быть, так чувствовал себя Джеральд, когда летел над землей. Иногда она сама себя пугала.
Прежде чем тропа вывела на поляну у ее дома, Патрис услышала визг бешено вращающихся шин. Она подумала о спутниках Джеральда, хотя он уехал еще до рассвета. Когда она добралась до дома матери и обошла дальнюю стену, она поняла, что звук застрявшей машины доносился с узкой заросшей травой дорожки, которая вела к дому. Утром, когда Джеральд и остальные уезжали, их машины размесили мокрую землю, и одна из машин засела в рытвине. Не заходя в дом, она подняла окно рядом со своей кроватью и бросила на нее туфли. Она подумала, не забраться ли в окно самой, но вместо этого обошла дом, ступив на мягкую грязь. Она прошла мимо мокрого черного круга, оставшегося от потухшего костра. Продолжила путь по заросшей кустарником тропинке. В начале дорожки она увидела бирюзово-кремовый «Бьюик», принадлежавший учителю Поки. Мистер Барнс тяжело дышал, стоя у капота, и пытался вытолкнуть левую шину из наполненной водой ямы. Его большая копна светлых волос была похожа на стог соломы. Стог Сена – так его прозвали ученики. Поки сидел за рулем. Она остановилась и попыталась снова спрятаться в листве.