Радосвета открыла глаза. Вздохнула, ощутив тупую боль в груди. И все же, боль теперь была слабей, нежели до того, как она лишилась сознания. Над ней раскинулось вечереющее небо, и на нем загорались первые бледные звезды.
Кроны деревьев устремлялись ввысь, будто желали дотянуться до ночи. Сверчки, да цикады стрекотали отовсюду, прославляя летнее тепло.
Радосвета лежала на траве, раскинув руки в стороны. Когда она явилась сюда, почти без сил, гонимая мучительными болями, было еще светло. Теперь же ночь опускалась на землю. От озера тянуло прохладой. Как шла сюда, она почти не помнила, словно в тумане все. Но тянуло ее сюда с такой силой, что удержаться она не могла, и шла сюда, несмотря на слабость.
Все же права была когда-то бабушка Руслана, когда учила Радосвету в болезни идти к месту силы. Боль в груди притихла, и даже стало легче дышать. Хотя, к дольменам Рада так и не дошла – свалилась от бессилия раньше. Провалилась в забытье. И снова видела полоза во сне. Или не сон это был? Радосвета и сама уже не ведала.
Поднялась, отряхнула юбку от травинок, и неспеша побрела домой.
На подходе ко двору она услышала голоса. Не успела Радосвета дойти до дома, как хлопнула калитка заднего двора, и навстречу ей выбежал взволнованный Владимир.
– Рада! – воскликнул он. – Подбежал к ней, обнял порывисто, да так прижал к себе крепко-крепко, что Радосвета охнула.
Она чувствовала неистовое биение сердца, слышала, как тяжело он дышит. И его объятия были такими, словно…
Ее разум полоснуло догадкой.
Он все знает! Он знает!
– Почему ты мне не рассказала? Почему не сказала, что у тебя рак? – глухо промолвил брат. – Почему ты соврала, Рада?
Он отстранился, глядя на нее с отчаяньем. Сжал ее плечи.
– Я же близкий человек, зачем было скрывать от меня правду? Почему ты молчала?
– Тебе Святослав все рассказал? – сдавленным голосом спросила Радосвета.
– Да. Мы с Ольгой как только узнали, сразу собрались к тебе. Приехали, а тебя нигде нет. Я сразу подумал, что моя сестрица в лес могла уйти.
Скрипнула калитка, и за двор выбежала невестка Радосветы. Их взгляды встретились, и Ольга всхлипнула, бросилась к золовке. Обняла ее порывисто, и снова всхлипнула.
– Радочка, ну почему ты не сказала нам? Как ты недуг такой скрыть от нас собиралась?
Радосвета судорожно вздохнула. В глазах ее дрожали слезы. Как объяснить им?
– Я не знала, как сказать вам. Об этом страшно сообщать! Вы же знаете, как я люблю вас, как вы мне дороги! Я не могла подобрать слова.
Ольга снова всхлипнула, ее лицо исказилось страданием, но дева быстро взяла себя в руки.
– Радосвета, ты же всегда говорила нам всем, что надежда умирает последней! Нельзя сдаваться, нельзя, миленькая! Мы всегда тебе поможем, ты же знаешь! Неужели, нет хоть капельки надежды?
– Оля, я неоперабельна. Ничего уже не сделать. И у меня… метастазы в голове. Уже. Это приговор, понимаешь? Приговор! – Голос Радосветы дрогнул, и она вздохнула. – Мне жить от силы – несколько месяцев. А может быть, и того меньше!
Ольга в ужасе прижала ладонь ко рту, и все таки заплакала, снова обняв Радосвету.
Владимир окинул женщин хмурым взглядом. Медленно выдохнул. Он все еще не мог осмыслить до конца эту горькую правду – Радосвета скоро умрет. Его любимая солнечная сестрица скоро умрет!
Как же ему хотелось кричать на весь мир, кричать до хрипоты, пока не кончится воздух в легких! Кричать о несправедливой доле, о горькой судьбе, о том, как не хочется верить страшной истине.
– В город ты ехать, небось, откажешься, да? Я тебя знаю, – сдавленно молвил Владимир.
Радосвета на это молча кивнула.
– Мы нашли тебе сиделку. Так будет и нам спокойней, и тебе легче, – сообщила Ольга, вытирая слезы на щеках. – И вздумай отказываться!
Владимир коснулся пластыря на руке сестры.
– Это что?
– Это лекарство. Слава рецепт мне выписал. От болей сильных. Когда совсем невмоготу, – пояснила Радосвета, на что Владимир тяжело вздохнул и смерил сестру взглядом, полным жалости и дикой, звериной тоски.
Ему столько хотелось сказать ей сейчас, но слова будто застревали в горле, прахом рассыпались, и теряли смысл. Нет, не найти ему слов самых верных, что могли бы облечь то, что творилось в его душе.
Владимир смотрел на сестру, и одна лишь мысль о том, что скоро он потеряет ее, была для него невыносима. Родители, бабушка, теперь сестра. Сколько еще потерь ему придется пережить? Когда наступит им край?
– Я попросить вас кое о чем хотела, – заговорила Радосвета. – Пока еще силы есть у меня… Пока есть время. Давайте съездим к Аркаиму! Мы так давно там не были…
– Давайте! Давайте съездим, – согласилась Ольга и снова обняла золовку.
– Я так вас люблю, – промолвила Радосвета, притянула к себе брата, и обняла их с Ольгой двоих.
Они еще немного постояли так, а затем собрались заходить во двор.
Вдруг Радосвета ощутила на себе чей-то пристальный взгляд. Словно кто-то смотрел ей в спину. Она вздрогнула, остановилась. Обернулась – никого.
– Что такое? – спросил Владимир.
– Ничего, – ответила Радосвета. Но чувство, что кто-то за ней наблюдает, никуда не пропало.
***
На сей раз проходы между мирами открыты, и причиной тому было начало Русальной недели, что отмечалась перед Купалой. В Златославии знали, что в эту пору открывается не только проход между Землей и Аркаимом, но и грань, разделяющая мир живых и мир потусторонних сил, временно истончается. В эти дни в Златославии поминали усопших родных, откладывали тяжелый труд, да гостей принимали у себя дома за щедро накрытым столом. Знахари, волхвы, целители, колдуны и все, кто обладал тайными веданиями, собирали травы для сборов разных, что обретали особую силу. Вода в озерах и реках на Русальной неделе становилась целебной, исцеляла хвори телесные и душевные, но после заката власть над водами отходила русалкам, да водяным, и ни люди, ни даже полозы с малахитницами в воду не входили. А дабы задобрить обитательниц рек и озер, жители приносили им дары – искусно сделанные гребни для волос, яркие ленты, да венки из цветов.
Драгомир снова думал о ней. О той, чьи огненные волосы подобны ярилиным лучам. О той, что с каждым днем приближалась к черте, за которой ее ожидает смерть, но была все такой же красивой. Теперь, когда на невесте было кольцо, что многие лета пролежало в сундуке старой Русланы, оно служило ему маяком и ниточкой. Драгомиру не нужна была помощь волхва, чтобы вновь ее увидеть.
Он и сам не мог понять, зачем это нужно ему, почему она все время в его мыслях, но боле не мог противиться этому желанию – узреть ее хоть на краткий миг. Князь убеждал себя, что просто желает увериться в том, что девица не ведьма. Только и всего. А то, что его не покидала жажда и желание взять эту девицу, ощутить под собой ее гибкое тело, и никакие рыжекосые наложницы или блудницы не могли этого унять, так это просто наваждение. И всего то! Драгомир истово полагал, что если повторять это себе постоянно, то вскоре он в это поверит.
И князь не удержался. Внутренним взором увидел эту ниточку, взялся, потянул за нее, и пошел, как за указательным клубочком из старых сказок. Свозь грань, делящую Землю и Аркаим. Сквозь открытый проход. Интересно, а земляне чуют хоть немного ту каплю колдовства, что проникает к ним с Аркаима в особые дни?
На сей раз он пришел не духом бесплотным, а в ипостаси Великого Полоза, но древним колдовством полозов скрыл себя от людских глаз. Змеиное чутье сразу уловило тонкий запах его уральской невесты недалеко от озера, на примятой траве. А чутье внутреннее вело его дальше, вместе с запахом верескового меда и малины. Он полз прочь из леса, туда, где стоял ее дом. А вот и она. Не одна правда. С ней мужчина и женщина. Стоят обнимают ее. Слышатся всхлипы. И в глазах мужчины застыла безбрежная тоска.
Заговорила женщина, что обнимала его невесту.
– Радосвета, ты же всегда говорила нам всем, что надежда умирает последней! Нельзя сдаваться, нельзя, миленькая! Мы всегда тебе поможем, ты же знаешь! Неужели, нет хоть капельки надежды?
Радосвета… Ее зовут Радосвета…
– Оля, я неоперабельна, – воскликнула его невеста, едва ли не плача. – Ничего уже не сделать. И у меня… метастазы в голове. Уже. Это приговор, понимаешь? Приговор! Мне жить от силы – несколько месяцев. А может быть, и того меньше.
Женщина заплакала, снова обняв его невесту. Драгомир плохо понял из ее слов, о чем она молвила – метастазы, неоперабельна. Таких слов в Златославии не водилось, но ясно было одно – совсем худо этой девице, хуже, чем было.
Совсем некстати в его душу постучалось тягучее и ноющее чувство жалости. Драгомиру было жаль эту девицу, такую молодую, да пригожую.
– Я попросить вас кое о чем хотела, – заговорила его невеста. – Пока еще силы есть у меня… Пока есть время. Давайте съездим к Аркаиму! Мы так давно там не были…
– Давайте! Давайте съездим, – сквозь слезы закивала та женщина, что все еще обнимала Радосвету.
– Я так вас люблю, – промолвила девица и обняла в ответ мужчину и женщину.
– Идемте в дом, – сказал спустя несколько минут мужчина, и все трое направились в сторону дома.
Драгомир хотел ползти следом, но все же удержался, одернул себя. Незачем это. Не было на его уральской невесте признаков ведьмовства. Никакая она не ведьма, что могла приворожить его. Просто, обычная земная девица. Странно как, очень странно. Уж лучше бы она оказалась ведьмой. Тогда Драгомиру было бы проще – думать, что виной его наваждения ведьмовские наговоры. Но девица не ведьма, а потому, князю с неохотой пришлось признаться самому себе, что дело не в колдовстве и запретных заговорах, а в том, что девица ему пришлась по нраву. Хоть и хворая. Но что-то в ней влекло его неумолимо. И это Драгомира злило.
Значит, скоро она поедет в то место, что носит одно название с его миром. Все потому, что сотни лет назад именно там, где сейчас на Земле древний городище, когда-то самым первым был обнаружен переход между Землей и Аркаимом. Так тот древний город и получил свое название, как и сопка близ него. Именно оттуда люди без труда попадали на обратную сторону Аркаима – в другой мир, где жили бок о бок с людьми полозы и малахитницы. Теперь же на Земле остался лишь городище. Проход никуда не делся, да только никому из смертных он теперь неведом. За многие-многие лета земляне с какой-то истовой упертостью придали забвению все, что связано с колдовством. И зачем, неясно. Стало ли им от этого благостней?
Странно, зачем туда собралась его невеста? Что ей эти останки былого величия?
Имя у нее такое благозвучное, светлое. Радосвета. Светлая радость. Глаза только у нее совсем безрадостные, что не удивительно. Какая уж тут радость, когда считай, что на пороге у смерти стоишь? И снова непрошенная жалость заполнила его нутро, дергая за такие неведомые струны души, о которых Драгомир уже и запамятовал, и помнить о них не желал. Но чувства князя разрешения не просили, и стучались в его сердце, стучались, стучались. Он не мог выбросить из памяти ее глаза, подернутые кристальными слезами, полные грусти и беспомощности, красивые руки и пальцы, что сжимали на груди уголки большого платка с бахромой, накинутого на заострившиеся плечи.
Весь день Драгомира прошел в пути, и только на ночь отряд остановился в маленьком городе. Князь смог добраться до ложа ближе к полуночи, и едва коснувшись лицом подушки, он снова увидел ее.
Радосвета. Теперь он знает, как ее зовут. Ему нравится произносить ее имя, перекатывая на языке, будто изысканное угощение. Она уходила куда-то по маковому полю, прочь от него, и живая пелена тумана стелилась ей вслед, словно кутая ее фигуру в саван. Драгомир шел за ней, но догнать ее никак не выходило.
– Радосвета, – позвал он ее.
Она вздрогнула и обернулась… Глаза изумленные, растерянные. Их взгляды встретились…
***
Слышишь ли голос мой шепотом, девица?
Очи полоза зрят за тобой!
Радосвета открыла глаза, и резко села на кровати. Тут же закружилась голова, и она сжала пальцами виски. Тронула пластырь на руке. Они остановились у родственников в селе, что близ заповедника Аркаим. Радосвета запретила брату и невесте сообщать тетушке о болезни. Рада с детства любила бывать в гостях у родни, и не желала этот долгожданный приезд омрачать грустной вестью. Потом, все это потом. Ей не хотелось видеть слезы и жалость к себе. Ей хотелось еще хоть немного пожить прежней жизнью.
«Вот уже и песни какие-то снятся – шепнула сама себе Радосвета. – Что со мной творится?»
Она задумалась о событиях последних дней, и вновь поймала себя на мысли, что не может до конца поверить и осмыслить, что это происходит с ней, с ее жизнью. Мысль о скорой смерти казалась ей совершенно непостижимой по сей день, невзирая на сильные боли, слабость и кашель. Ей чудилось порой, что она будто смотрит на себя со стороны, и не может до конца принять горькую истину – через несколько месяцев ее не станет.
Она не придет на свою любимую работу помогать больным. Ее не будет в этом доме и саду. Она не пройдет тысячный раз лесными тропами к древним дольменам мимо озера. Не испечет пирог к приезду брата и невестки. Будет стоять бесхозной старинная швейная машинка, что осталась еще от прабабушки. И люди уже не придут к ее дому в поисках ведовской помощи. Останутся лежать ее колдовские травы и книги бабушки Русланы, перешедшие ей. А рядом с могилами тех, кого она так любит, и о ком тоскует по сей день, появится и ее могила.
Соленые реки побежали по щекам Радосветы, и рыдания в горле застряли мучительным спазмом. Она уткнулась лицом в подушку, дала слезам волю, и сама не заметила, как вновь провалилась в сон.
Утром Радосвету разбудил луч солнца, что заглянул в окно, целуя ее бледное лицо. Из трапезной доносился тихий говор, слышался запах блинов. Бабушкина двоюродная сестра всегда пекла их, когда приезжали гости. Только в этот раз запах еды не вызывал у Рады аппетита. В просторных платьях никто не заметил, что Радосвета похудела. Рукава скрыли пластырь с лекарством на руке. Бледность тетушка списала на усталость от работы.
От дома тетушки, часть которого была еще и гостевой для посетителей заповедника, приехавших издалека, до Аркаима – рукой подать, и вскоре Рада скользила взглядом по знакомым с детства просторам, вдыхала с наслаждением здешний воздух. Он казался ей особенным. Знакомые маршруты и места, и все же, Радосвета не могла отринуть мысль, что возможно, видит Аркаим в последний раз, а потому, каждая травинка, каждый камень, каждая пять земли казались ей даром. Они решили остаться здесь на ночь. Взяли с собой палатку и все, что нужно для ночевки. Именно сегодня здесь обещали зрелище – большой костер, хороводы, пляски. Радосвету обрадовала эта новость, и ради этого они решили остаться.
К вечеру стал собираться народ, отовсюду слышался гомон голосов и смех. Радосвета вновь помыслила о том, что вот она – жизнь, несет свои стремительные воды, и пока она еще жива, негоже оставаться в стороне. На ней красовалось то самое платье из беленого льна с вышивкой красными и изумрудными нитями. Молодая ведунья распустила свои дивные волосы, надела обруч[1], расшитый жемчугом и с височными кольцами – драгоценность из сундука бабушки, подпоялась старинным кушаком.
– Ой, Радочка, ты словно из прошлого явилась! – воскликнула Ольга и всплеснула руками. – Да какая вышивка прелестная! Это ты все, сама, своими ручками! Ну какая же ты рукодельница!
– Меня бабушка многому научила, – скромно в ответ заметила Рада.
Зарево от пламени костра, наверное, виднелось издалека – таким он был огромным, жарким, пылающим. Нашлись даже музыканты с инструментами, и вскоре под музыку все закружились в хороводе вокруг огня. Радосвета не смогла не поддаться заразительному веселью, и вскоре уже держала в хороводе за руку невестку, хохотала и подпевала словам песен. От залихватской музыки закипала кровь, отступала боль, что стала неизбывной, и ей отчаянно хотелось смеяться и плясать. Веселиться, невзирая на скорую смерть. Ведь она еще жива. Еще улыбается, поет. Еще даже во что-то верит.
Разошлись далеко за полночь. Радосвета не могла перестать улыбаться от воспоминаний, даже лежа в спальном мешке. Она так и уснула – счастливая.
– А сегодня по старому календарю Купала, – сообщила Ольга сонным голосом.
– Угу, – поддакнула ей Радосвета.
– Ты все лекарства приняла, ничего не забыла? – спросил Владимир.
– Я все выпила, – ответила сквозь зевок Радосвета, и вскоре все уснули.
***
И снова мужской голос напевает песнь. Слова, что стали ей знакомы, что слышала уже не раз во снах. И этот голос – какой же он изумительный, манящий! Так и хочется взглянуть на его обладателя хоть одним глазком! Она не слышала мелодии – ее выводил только голос. Но так чисто, так дивно, так проникновенно!
Ой ты, милая, девица красная
Смело ступай ты змеиной тропой
Слышишь ли голос мой шепотом, девица?
Очи полоза зрят за тобой!
Ой, не робей, моя ясноглазая
Слышишь мой голос? Ступай же за мной!
Сердце твое соберу из осколков льда
Сквозь туман уведу за собой!
Разве возможно устоять перед ним? Разве можно воспротивиться?
[1] Обруч – старинный девичий головной убор с открытой макушкой.