Пусть горит твоя душа —
Бросишь пепел в воду.
YARuGA «Птица»
***
Пылью под пологом голос мне полоза слышится.
Полные голода очи-золото в пол-лица.
Он зовет меня вниз: «Родная, спустись,
Обниму в тридцать три кольца!»
Мельница «Невеста полоза»
***
Дым ее солнечных волос туманил его сны и бередил душу уже которую ночь. И каждый раз, стоило князю заметить девичью фигурку, что ярким пятном мелькала меж деревьев в мрачном лесу, где таилась чернильная тьма, и не проникало солнце, как к сердцу подступала тоска, да такая горькая, что хоть волком вой. Сны эти покоя лишали, и будто о чем-то предупреждали, но князь никак не мог разгадать их суть, как ни силился. Что ж за наваждение такое? Опять в его сны непрошенная гостья! Почему она снится ему? Почему?
И в эту ночь она вновь пришла в его сны. Драгомиру показалось, что лишь коснулся он щекой подушки, как сразу утащил его сон. Странный и пугающий. Стоит он на берегу широкой реки, а над ее тихими водами стелется сизый туман. И ветер молчит, и птичьих трелей не слышно. Будто замерла природа в ожидании… чего же?
Тихий всплеск и вздох. Драгомир повернулся на звук. Это она! Незнакомая девица, лишившая его покоя. Вышла из реки, словно русалка, и льняная беленая рубаха прильнула к женственному телу с плавными изгибами. Как дивно она хороша! Князь окинул взором и бедра пленительно-округлые, и тонкий стан, и полную налитую грудь, чьи темные навершия призывно просвечивали сквозь мокрую ткань облепившей девицу рубахи. Ее волосы – золото и медь, всполохи купальского огня, струились вдоль точеного тела до самых бедер. Колдовские глаза блеснули малахитовым огнем, затянули в свою глубинную зелень. Так бы и глядел в них, не отрываясь…
Драгомир мотнул головой, прогнал наваждение. Она подошла еще ближе. А князь словно к месту прирос – не в силах был взор отвести от неземной красы этой незнакомки. И так его девичье тело завлекло, ладное и пригожее, что не сразу увидел он увядший венок, что венчал ее голову. Мертвые цветы… Дурной знак, дурной. Во всех землях Златославии эта примета известна.
И не успел великий князь сообразить, что к чему, как девица сняла с головы своей венок, бросив его наземь. Взглянула на князя с неизбывной тоской в малахитовых глазах и развернулась, вознамерившись уйти.
– Постой! – окликнул он ее, и тогда проснулся.
Весь день Драгомир не мог отринуть мысли о девице, все думал и гадал он, к чему она снилась. О чем хотела молвить? На следующую ночь девица вновь явилась к нему во сне. Князь хотел подойти поближе, да не смог, будто меж ними пролегла незримая преграда. На этот раз ее тонкие, дрожащие ладони держали горлицу, и стоило точеным пальцам разжаться, как птица безжизненно свалилась девице под ноги. Горлица оказалось мертвой. Девица воззрилась на Драгомира с немой мольбой.
– Что ты молвить желаешь этим? Что это за знаки? Почему ты приходишь ко мне? – горячо воскликнул князь, и его взор зацепился за девичьи руки.
Что за диво? Левый безымянный палец таинственной гостьи венчало кольцо, да не абы какое, а родовое кольцо его матери, Хозяйки Медной горы! Золотое, с малахитами, хризопразами и змеевиком. Кольцо это давно пропавшим считалось, но Драгомир был готов поклясться, что это точно оно.
– Откуда у тебя это кольцо? Где ты его взяла? Молви сейчас же! – приказал он девице, но она лишь тяжело вздохнула. Покачнулась, словно ей дурно сталось, и Драгомир проснулся в своей почивальне.
Тяжко вздохнул он. Точно, как та девица из его снов. Сон казался таким ярким, похожим на явь, что князь невольно помыслил – а это, в самом деле, сны? К чему это кольцо привиделось? Внезапная догадка уколола сердце. «Неужели это предвестие скорой смерти? Неужто матушка покойная зовет меня к себе?» – сам себе промолвил князь, и от мысли этой содрогнулся. – Не время мне переходить Калинов мост, совсем не время! Молод я еще, столько дел не успел воплотить! Наследника не оставил. Нельзя государству моему без наследника, никак нельзя… И без сильного властителя никак этим землям нельзя. Растащат недруги земли Златославские, и опять воцарится смута».
Златославия до прихода его отца на княжение имела нужду в сильном князе, в мире, единстве и порядке. Теперь же, когда многое, к чему шел его отец, и что продолжал после его кончины Драгомир, претворилось в жизнь, и великий князь страшился одной лишь мысли, что земли его могут остаться без крепкой руки правителя.
Неясная тревога неприятным холодком пробралась в душу князя. Ночи он ожидал с содроганием и волнением, не позвал никого из наложниц в свою почивальню и долго ворочался на ложе. Грудь его теснило ожидание. Придет ли она вновь? Явится ли к нему?
Явилась. Только на сей раз спиной к нему стоит. И медленно ступает прочь, не оборачиваясь. Луч солнца путается в ее ярких прядях волос, они летят за ней по ветру, что ласково треплет белую рубаху на девице. Присмотрелся князь и поразился – на девице посмертный саван! И как он сразу не понял? Вон и знаки вышиты на рукавах, горловине и подолу – белая нить на белом льне. Знаки-обереги, что призваны не пустить покойника обратно в мир живых.
Остановилась девица и покачнулась, словно тонкая березка на ветру. Белая узкая ладонь оперлась о ствол высохшего дерева, а сама она ссутулилась, согнулась, словно ее терзала боль. Услышал Драгомир, с каким тяжким хрипом из ее горла дыханье рвется.
– Да что творится здесь? – воскликнул в замешательстве князь. – Я не разумею знаков твоих мудреных, девица! Не разумею! Неясны они мне, слышишь?
Медленно она повернулась к нему, и князь отпрянул, узрев ее лицо, окропленное кровью. Алыми, безобразными тропинками она струилась по девичьим губам, из глаз, бежала вниз по бледным щекам, по шее и капала на грудь, прикрытую саваном. Кровавые капли расчертили белизну ткани, разрослись на ней яркими алыми мазками. Девица всхлипнула, и вновь кровавая слеза скатилась по щеке.
Князь застыл, не в силах вымолвить ни слова. В немом ужасе смотрел он на девицу с прекрасным лицом, обезображенным кровью.
– Прощай, Драгомир, – прошептала она с отчаяньем. – Навсегда прощай! Навек!
Не успел он и вдоха сделать, как девица около него оказалась и потянувшись к нему, прижалась губами к его губам. Охнул князь от нежданного поцелуя, но не отстранился. Отчего-то даже мысли не возникло такой. Когда в последний раз его губы женские касались? Он уж и сам запамятовал. Будто и не было в его жизни никогда поцелуев, а тут…
И ему отпрянуть бы, прекратить это действо, да только больно сладким оказался плен девичьих губ. Так странно! Губы покойницы вовсе не холодные! Очень дажи горячи оказались! Мягки, да податливы. И вкус у них пьянящий – словно диких ягод лесных вкусил. От девицы одуряюще пахло этими ягодами, вереском и медом. И никакой крови. Ее близость кружила голову и туманила разум. Да разве ж это покойница? Разве может тело покойницы быть таким жарким, а губы будто медовыми? Она так близко… И дыхание теплое. Ладони Драгомира властно легли на девичьи бедра, огладили их, и князь прижал к себе незнакомку. И тут же ощутил все ее женские изгибы. Такое нежное, мягкое и податливое тело, что так и манит воплотить прямо здесь и сей же час самые порочные помыслы.
Драгомир уже сам целовал незнакомку в ответ, горячо и страстно. Его ладони блуждали по нежному телу, гладили, сжимали, задирая подол рубахи. Он что же, разум потерял? С ума сходит? Кого он самозабвенно целует и прижимает к себе? Хотя… как же сладко! И девица такая ладная, такая покладистая в его руках! Уложить бы ее в траву высокую, сорвать эту рубаху окровавленную… И тут она оторвалась от его рта, и маленькие девичьи ладони с силой уперлись ему в грудь. С безбрежной тоской она посмотрела ему в глаза. Вновь по бледной щеке скатилась кровавая слеза. А во рту у Драгомира медовая сладость вмиг обратилась соленым привкусом крови.
Сердце князя обуяло мертвенным холодом.
– Прощай! – шепнула она вновь, и князь проснулся.