Остаток ночи прошел в суете. Со всех посадов города ко двору покойного приезжали старосты, осматривали тело бывшего волколака, но никто так и не узнал этого молодца. А посему выходило, что покойный не из здешних мест. И как его сюда занесло – случайно или по чьему-то злому умыслу – оставалось неизвестным.
С восходом солнца, когда все старосты города осмотрели покойника, его тело предали огню, а прах затем развеяли над полем. Огнемира с женой родные готовили к погребальному обряду.
Все утро и до самого обеда Драгомир с Ведагором и его учениками ворожили над защитой города. И пусть у них не было женской колдовской силы, они должны были сотворить хотя бы то, что могли по мере своих сил. Заговоренную соль, смешанную с засушенной и измельченной крапивой и окопником рассыпали у каждых городских ворот и у тынов по окраинам. В каждом дворе, избе и хоромах приказано было жечь все те же крапиву, окопник и чертоплох – в Златославии верили, что дым от этих трав отгоняет злые силы и защищает от дурной ворожбы. Запах тлеющих трав окутал княжеский двор. К обеду великому князю казалось уже, что никакой морс или сбитень не перебьет привкус дыма во рту. Он пропустил обед, желая управиться с защитой города за этот день.
Свечерелось. Драгомир вернулся в родные хоромы.
Ужин подали в гриднице – просторном зале, где князь заседал с младшей и старшей дружиной, а потому, здесь столовались только мужчины. Женская половина дома ужинала в общей хоромной трапезной. Княжеский стол изобиловал яствами. Были здесь и закуски из овощей и птицы, и пироги – курники, грибные, расстегай с капустой, с телятиной и зеленью, и холодец говяжий и птичий, и жареная дичь, и блины с икрой и красной рыбой, и солонина, и буженина, и каши с грибами и овощи с огня. Да только князь, уставший за бессонную ночь и хлопотный день бездумно поглощал еду, не чувствуя особо ее вкуса. Его мысли витали далеко. И как назло, нет-нет, да и появится в них та самая девица с огненными косами. «Ну почему она так врезалась мне в память?» – сетовал про себя Драгомир. И злился. На себя за слабоволие, на мать за ее молчание, да на девицу…
– Уж больно ты задумчив в последнее время, князь, – тихо произнес сидящий рядом с ним воевода. – Не случилось ли чего?
– На мой город напал волколак – этого по-твоему мало для задумчивости?
– Немало, – согласился Белояр. – Только ты не первый день отрешенный ходишь.
– О походе предстоящем думаю на Изворск, – ответил Драгомир.
И не соврал ведь, а все же утаил от давнего друга свои знания нежданные об уральской невесте. Он не желал, чтоб о ней проведала хоть одна живая душа. Весть об этом должна была остаться между ним и волхвом и уйти в небытие.
– Мы проучим мятежника Горислава и его прихвостней, даже не сомневайся. Изворску пора напомнить, кто в Златославии есть власть, – Белояр поднял серебряный кубок с медовухой. – Ты же знаешь, Драгомир, твои люди тебе верны и никогда не подведут. Я всегда буду верен тебе.
– Мы утихомирим мятежный Изворск и вернемся с победой, – заверил его Светозар.
Звон кубков наполнил гридницу. Мужчины смеялись, разговаривали, наслаждались трапезой, и только князь не мог прогнать из сердца навязчивую тревогу. Почему он узнал о существовании невесты именно сейчас?
После ужина Драгомир, минуя хоромы своих наложниц, сразу ушел в свою почивальню. После омовений вышел из помывальной, обернувшись холстиной. Лучина была потушена и вместо нее горела свеча. Драгомир остановился напротив зерцала. До полуночи он старался лишний раз в него не заглядывать. Все равно в отражении ничего не изменится – все то же лицо и тело, покрытые змеиной кожей, заостренные уши. Не змей, не человек, а застывшая между ними ипостась – вот оно, его проклятие. Вот, чем наградил его, умирая, темный волхв, полоумный служитель Чернобога. Так и носит Драгомир с тех пор эту личину с рассвета и до полуночи. Так и забудут скоро люди, каков из себя был их князь, пока его не прокляли. Если бы дело было только в лице…
Драгомир отвернулся от зерцала. Отмахнулся внутренне от горестных дум. Что-то часто они в последнее время к нему приходят. Что с ним происходит?
Князь расстегнул фибулу на своем плаще-корзне, снял его. После него освободился от кафтана, рубахи верхней с кушаком и исподней, стянул штаны с онучами, и остался в одних тонких шелковых портах. Сложив аккуратно одежду в сундук, Драгомир подошел к столу, желая испить воды, и налил себе из кувшина в канопку[1]. Он стоял как раз напротив зерцала, когда в его гладкой поверхности что-то изменилось. Князь тут же повернулся к зерцалу и замер от изумления. Да этого не может быть! Что за чертовщина творится?
Не было сейчас в отражении самого Драгомира. Там виднелась уже знакомая ему обстановка чужой почивальни. Той самой, куда он пришел во сне в прошлую ночь. Почивальня его нежеланной невесты, будь она неладна! А вот и она. Подошла простоволосая к стулу и стянула через голову легкое цветастое платье, оставшись в некоем странном, жалком подобии исподнего, что с трудом прикрывало лишь самые потаенные места женского тела. Или совсем не прикрывало. Да что это на ней надето? Вроде и ткань богатая, кружевная, да только, что ж она такая куцая-то? Верхняя часть исподнего еле закрывала выдающуюся грудь, а нижняя…Стыд какой! Крошечный кусочек ткани, едва прикрывающий женский холм. Драгомир и сам не заметил, как подошел ближе к зерцалу, не в силах отвести взгляд от почти обнаженного девичьего тела.
А девица тем временем, заведя руки за спину, расстегнула верхнюю часть своего бесстыжего исподнего и сняла его, бросив к платью на стул. Драгомир забыл, как дышать. Он жадно разглядывал узкий стан, аппетитные ягодицы, округлые бедра и высокую, пышную грудь с темно-розовыми навершиями. Сердце князя выбивало дробь, разгоняя кровь по жилам. Усталости, как не бывало. Он не ведал, что сейчас творится, что за колдовство такое приключилось с его зерцалом, да и как об этом думать, когда перед тобой стоит хорошая, ладная девица с пригожим телом?
А тем временем, она обернулась на кровать позади себя, взяла лежавшее на ней нечто похожее на ночную сорочицу, и вздрогнула, замерла. А потом медленно повернулась к Драгомиру и уставилась на него во все глаза. На ее лице отразился ужас, и испуганная девица даже забыла, что стоит обнаженная. Ее рот открылся в немом крике, и схватив с прикроватного стола какую-то фигурку, она швырнула ее в сторону князя.
Драгомир снова видел в зерцале отражение себя в своей почивальне. Сердце стучало так, словно он бежал через весь город. Тело от вида нагой девицы откликнулось возбуждением, и теперь Драгомир ощущал, как все горит огнем ниже пояса.
– Не понимаю. Ничего не понимаю! – проворчал в сердцах Драгомир, запустив пятерню в русые волосы.
Душу князя обуревало смятение, что в один миг смело усталость. Почивать уже не хотелось. Беспокойство от непонимания, что творится в эти дни, смешалось с возбуждением от вида прелестей нагой девицы. Да, там было на что посмотреть, это стоило признать. Хворь, если и крепко взяла эту рыжую, то красоты ее ничуть не съела.
Перед внутренним взором князя вновь возникла огненная река волос, белая молочная кожа, аппетитная грудь… Кровь Драгомира вскипела, побуждая желать. Касаться. Вдыхать тонкий манящий запах женского тела. А тело князя пылало вожделением и не желало сна. Тело теперь настойчиво желало плотских утех.
Драгомир выругался сквозь зубы, снова надел штаны с рубахой, и отправился к одной из наложниц. Даже не думая, к какой. Куда глаза глядят, пошел.
Неважно, какая из них утолит его похоть. Все они одинаково хороши собой, и так же одинаково Драгомир к ним относился – с благодарностью за жаркие ночи и приятные, ничего не значащие беседы о пустом. Он не выделял особо ни одну из наложниц, всем давал поровну внимания, дарил подарки и поселил их в разных хоромах, как и полагалось в Златославии, дабы не порождать среди них склоки и вражду. Но ни к одной не имел он душевной привязанности, ни с одной не оставался никогда до утра. Ночи Драгомир неизменно проводил в одиночестве и свои привычки менять не собирался. Встретить рассвет на одном ложе – это виделось ему, как нечто сокровенное, нечто близкое, чего князь никак не желал допускать.
Драгомир очнулся от дум, когда оказался во дворе хором Чаруши. Нутром ощутил полночь – с тех пор, как его проклял темный волхв, он остро чуял это время. И рассвет. К избе он подошел уже в человеческом облике.
У главного входа в хоромы нес свою ночную службу дверник. Время было позднее, но в окне светлицы слабо горел свет то ли от свечи, то ли от лучины. Значит, Чаруша еще не отправилась почивать, и это хорошо. Не придется будить. В сенях его встретила ключница, и тут же побежала наверх, предупредить хозяйку хором о приходе великого князя.
Девица ласково встретила Драгомира, в одной лишь ночной сорочице, простоволосая, вкусно пахнущая мыльным раствором и помывальными травами.
– Умница, Чаруша. Знаешь, как меня встречать надо, – произнес Драгомир, заглядывая в ее серые хитрые глаза.
Очертил пальцем подбородок, спустился к шее, и ниже к груди. Крупная мужская ладонь легла на грудь, обхватила ее. Пальцы через ткань сорочицы очертили твердое навершие, сжали легонько. Чаруша тяжело задышала, порочно облизала губы. Драгомир резко прижал девицу к себе. Руки его блуждали по ее телу, трогали, сжимали, судорожно задирали подол. Свободной рукой князь провел по женскому бедру вверх, коснулся влажного лона, и Чаруша со стоном откинула голову. Его пальцы умело ласкали ее, и девица извивалась в руках Драгомира.
Он стащил с нее сорочицу, развернул ее спиной к себе и подтолкнул к высокому сундуку, нажал на поясницу, побуждая прогнуться в спине. На пол упали распоясанные штаны, и Драгомир, ухватившись за девичьи бедра, резко вошел в ее тело. Их стоны слились воедино. Толчок, толчок, толчок! Еще сильней, еще резче, еще глубже! Жар девичьего тела, ее сиплые стоны и влажные звуки соития. Драгомир сгреб в кулак длинные волосы Чаруши, потянул, и она со стоном выгнулась. Он споро вбивался в ее тело, остервенело брал ее, хрипло дыша и желая выбросить из головы образ нежеланной невесты с Земли, что упрямо царил в его сознании, и даже сейчас, владея телом Чаруши, вместо нее, русоволосой, он видел землянку с огненными волосами.
Эта иномирная девица уже становилась его наваждением. Она без стука приходила в его сны, а теперь постучалась и в явь. Что ей нужно? Почему все эти лета Драгомир и не ведал о ее существовании, а ныне она не оставляет его в покое, бередит разум и душу?
Забыть, забыть, забыть! Не думать, не терзаться! Двигаться, двигаться, двигаться! Врываться в нежное тело, упиваться его податливой мягкостью и манящим жаром. Из пересохшей глотки вырывается хриплое дыхание, от нарастающего удовольствия темнеет в глазах. Еще толчок, еще сильней, резче! Горячие волны наслаждения растекаются по телу. Чаруша мелко задрожала и еще сильнее выгнулась с громким гортанным стоном. Ее вспышка наслаждения подзадорила Драгомира, и он пришел к пику удовольствия вместе с ней. Тело окатило жаром, мучительным и сладостным, и князь отпустил себя, отдался на милость обуявшему его наслаждению.
Драгомир покинул тело наложницы и принялся снова одеваться. Девица смотрела на него, прижимала к себе сорочицу.
– Может, останешься? – спросила робко.
– Я почиваю сам, и всем это ведомо. Мне по нраву быть на ложе одному, – ответил князь и слабо улыбнулся Чаруше.
Она вздохнула.
– Воля твоя, князь.
Драгомир отстегнул от кушака бархатный мешочек, положил его на крышку сундука.
– Это подарок тебе. За ласку и нежность. За кротость.
– Благодарю, Драгомир! – Чаруша просияла в ответ, и ее взгляд зажегся любопытством.
Из мешочка на крышку сундука выпали золотые серьги – крупные, вытянутые, изукрашенные дорогими самоцветами, самыми редкими во всей Златославии. Девица довольно хихикнула, воззрилась на Драгомира с счастливой улыбкой.
– Они прекрасны, мой князь!
– Мне отрадно, что подарок мой тебя порадовал. Я пойду, – ответил он и направился прочь из почивальни.
– Приходи еще, – томно промолвила она, провожая его до дверей.
– Непременно. Доброй ночи, Чаруша, – молвил князь на прощание и отправился восвояси.
Сытая нега приятно согревала его тело. Образ иномирянки уже не казался таким навязчивым и неизбывным. «Целительная сила женской ласки», – помыслил князь про себя с усмешкой. И все же, подумал о том, что в той беседе с Ведагором он задал не все вопросы. Они не давали ему покоя, настойчиво толпились в его голове, ответа требовали. «Первым делом завтра отправлюсь снова к волхву», – сам себе сказал Драгомир, собираясь почивать.
И все же, засыпая, он невольно вспомнил видение в зерцале. С досадой осознал, что даже прелестница Чаруша не помогла окончательно прогнать из памяти его невесту. Эти изумленные глаза – пронзительно-зеленые, распахнутые. Точеное тело с женственными округлостями. И это бесстыжее, откровенное исподнее, что только дразнит мужской взор, а не прикрывает тело.
Он уснул, и, слава всем богам, девица на этот раз ему не снилась.
***
– А куда делось зеркало? – удивленно спросил у Радосветы брат и вновь воззрился на то место, где оно висело.
– Треснуло, – легко соврала Радосвета, и бровью не повела.
– Треснуло? С чего бы? – переспросил с сомнением Владимир.
В ответ Радосвета пожала плечами.
– Примета дурная, – молвил хмуро мужчина. – Водой святой побрызгала на него?
– Конечно, – ответила Рада, и на сей раз не солгала.
– Ты отражалась в нем, когда оно треснуло?
– Нет, – ответила девица, и невольно вздрогнула от воспоминаний – горящие золотом змеиные глаза на человеческом лице, крепкое, могучее тело, словно отлитое из стали – тело воина.
Уж она и водой свяченой все-все в доме окропила, и знаки обережные у окон и дверей начертила. И даже двор свой по линии тына обошла, и солью заговоренной посыпала. Все в надежде защитить себя от наваждения, что стало ее спутником с того самого дня, как заглянула она в глаза полозовы. Что же они сотворили с ней? Отчего же ей покоя нет теперь, и видит она полоза во снах то змеем, то человеком?
Радосвету страшило то, что с ней происходит. Уж не предвестие ли скорой смерти? Когда человек у последней черты своего бытия, грань между миром живым и потусторонним может стираться. Толстокожие, глухие к веданию люди и не почуют может быть, а такие ведающие, как Радосвета, будут чуять каждую весточку из потустороннего мира.
Может, полоз – и есть ее вестник? Что, если смерть оказалась еще ближе, чем кажется Радосвете?
Девица украдкой посмотрела на свою почерневшую ящерку. Зеленым, как и положено быть малахиту, остался лишь кончик хвоста. Радосвета вздохнула.
– Что-то ты притихшая совсем, хмурая, – заметил ее брат. – Что случилось, Радосвета?
– Утомилась я. От болезни, от мыслей тяжких и страха за свою жизнь, от осмотров врачебных. Устала.
И не солгала ведь. Всю правду брату выложила, что таилась у нее на душе, да только самую главную, самую горькую и страшную правду – что сочтены ее дни, что недуг ее смертелен и сжигает ее день ото дня, Радосвета опять умолчала. Так и не нашла в себе силы сказать об этом брату.
Владимир подошел и обнял сестру. Его дыхание коснулось ее макушки. Как в далеком детстве.
– Ты, в самом деле, устала. Тебе отдохнуть надобно. Сил набраться. Работа у тебя такая – часть силы своей всегда отдавать, а ты сама сейчас, как фонарь потухший. Может, съездим куда-нибудь? В Аркаим, например. Помнится мне, тебе это место всегда нравилось. Да и тетушка наша заждалась нас в гости, все зовет.
– А давай, – согласилась Радосвета.
Ну как ей сказать правду брату? Как можно разбить ему сердце?
– А что это за колечко такое красивое у тебя появилось? Чей-то подарок? – полюбопытствовал Владимир, указав на палец сестры с украшением. Тем самым, от малахитницы.
– А это я у бабушки в сундуке нашла совсем недавно, представляешь? И оно мне так понравилось, что теперь всегда ношу его, – призналась девица.
– Никогда его не видел у бабушки. И почему она его прятала?
В ответ Радосвета пожала плечами.
***
Он опять у двора Ведагора. Снова вопросы, снова мыслей ворох, не дающих покоя. Он застал волхва у дверей ученической – отдельной избы, где ведагор обучал и передавал свои знания. Здесь были юноши и молодцы, девиц раз-два и обчелся, да и у тех поток колдовской силы слабый.
– Я не помешал учению? – спросил князь.
– Никак нет, – улыбнулся Ведагор. – Знаю, что по мелочам ты не приходишь. – Омойте травы ключевой водой, да на солнце разложите. Я скоро подойду к вам, – приказал волхв ученикам и поманил князя на берег реки. – Пройдемся у водицы, Драгомир, потолкуем? Что привело тебя снова? Вижу, что покоя нет тебе, уж больно вид у тебя озабоченный.
– Я все о том же, Ведагор. О невесте той уральской.
– Никак задумался о своем решении? – Ведагор подмигнул.
– Нет, – отрезал князь, и волхв вздохнул. – Я не изменю своего решения. Мало ли, что там матушка думала, лета рекой утекли, все изменилось. Мне хватает наложниц, обойдусь без невест, тем более с Земли. Да и к чему тянуть сюда умирающую? С этим решено. Только вот приходит она ко мне во снах по-прежнему. А вчера вообще диво приключилось – смотрю я в зерцало в своей почивальне, а там в отражении – девица эта стоит…
И князь рассказал волхву о том, что вчера случилось. Утаил лишь то, в каком виде девица ему привиделась. И мысли свои бесстыдные. Ведагор, слушал его, да оживился заметно.
– Любопытно, князь, очень любопытно. Но этому есть объяснение – между вами связь, раз уж вы помолвлены. Оттого и во снах ты ее видишь. И сам к ней во сне приходишь. Уверен я, что ты ей тоже снишься. А тем боле, плохо ей, хворает она, и через сны душа ее к тебе взывает. А колечко матери для вас, что одна ниточка о двух концах – держит вас, связывает.
– Почему же раньше не было этого? Отчего это недавно началось? – вопрошал Драгомир.
– А вот здесь я, князь, затрудняюсь верно ответить. Связь эта недавняя, и что-то подстегнуло к тому, что она появилась. Понять бы только, что.
– Может, обряд какой? – предположил Драгомир.
Волхв задумался.
– Не ведаю даже, – покачал он головой. – Что это за обряды такие, на расстоянии. Но, предположу, что дело все же в кольце Василины. Если она его оставила для твоей невесты много лет назад, а девица его недавно надела, то кольцо это могло стать вашей связующей ниточкой. Ворожба-то на нем какая – брачная. Вот надела невеста твоя кольцо обручальное впервые, связь и образовалась. Хотя… припозднилась она что-то. Уговор был на семнадцатое лето. Больше двадцати уж прошло, а то и больше. Двадцать четыре, получается. Твоя невеста, князь, вековуша уже.
Драгомир отмахнулся с усмешкой.
– То не моего ума забота. Я думаю теперь о том, как прекратить это все. Есть какой-то способ?
Волхв покачал головой.
– Это связь между просватанными, Драгомир. Как я могу ее оборвать? Ее не станет только со смертью одного из пары. А если твоя девица хворает сильно, так и ждать тогда недолго. Умрет, и все прекратится. Потерпи, уж как-нибудь. В конце концов, это всего лишь сны, чего от них худого?
– Надоели, – проворчал в ответ Драгомир.
Не признаваться же ему, что потом, после снов этих, он то и дело возвращается мысленно к уральской невесте, и как ни старался, так и не смог отринуть думы о ней. И это князя злило.
Однако ж, впереди его ждал поход в Изворскую волость, и Драгомир втайне надеялся, что долгий путь, славная битва да хлопоты с посажением нового волостного князя прогонят из его головы всю эту блажь. У блажи этой глаза, что малахиты, да губы, подобны ягодам лесным.
Снова, снова наважденье! Клятая рыжая невеста! Скорей бы избавиться от этих мыслей, скорей бы все вернулось на круги своя! Драгомир встрепенулся, прогоняя навязчивые образы.
Завтра он со своим войском выходит в поход. Вот, о чем надобно думать.
Только ночью, едва лишь Драгомира сморил сон, он снова увидел невесту. Он лежал рядом с ней в высоких травах, голова ее покоилась на его груди, руки князя гладили ее крутые бедра, и упоительный запах малины и вереска с медом сладко кружили ему голову. На душе было так легко и отрадно, как не бывало уже давно. Ее дыхание коснулось его шеи нежной лаской.
– Я умираю, Драгомир…
[1] Канопка – глиняный сосуд, выполняющий функции кружки.