Предчувствие скорой битвы разгоняло кровь и заставляло сердце выбивать дробь. Изворск приближался с каждым шагом, и вооруженные мятежники уже стояли перед главными воротами, готовые биться насмерть за свое отступничество. Драгомир ощутил злость. Запал грядущего сражения прогнал все мысли из его головы, оставил там одну-единственную верную – сокрушить предателя и тех, кто с ним заодно. Рука крепче сжала рукоять меча. Он желал увидеть смерть мятежников, их кровь на лезвии своего оружия. Кажется, он даже слышит предвкушающий голос стали, ее желание напиться крови.
Воины у стен города безмолвно говорили об одном – Изворск сдаваться не намерен. Что ж… Волостной князь Горислав сам избрал свой путь, когда возжелал идти против великого князя. Драгомир не допустит потери даже пяди земли, что досталась ему от отца. Собрать воедино горящие междоусобицами земли воедино было непросто. Еще сложнее оказалось держать удар от набегов чужаков. И теперь, когда в Златославии установился столь желанный мир и порядок, Горислав пожелал не только свободы от воли великого князя, да и еще и целую волость забрать себе в придачу. Неслыханная дерзость! Его, пожалуй, не стоит убивать сразу. За подлый мятеж и дерзкую попытку пошатнуть долгожданный мир на землях Златославии Горислав подписал себе приговор на прилюдную казнь.
Войско Драгомира и войско Горислава. Между ними оставалось все меньше и меньше расстояния. Предвкушение славного сражения заискрило, забурлило, запенилось в крови, и Драгомир достал меч из ножен. Сотня шагов между врагами. Пять десятков. Три десятка. Один.
Войска схлестнулись, будто бы два бушующих моря. Звон мечей и хрипы первых убиенных в диком, яростном столкновении. Замах острой стали полоснул по чужому телу, выпуская внутренности. Никакого страха. Только ярость и злость, что ведут его вперед. Драгомир успел закрыться щитом от смертельного выпада. Изловчился, ударил в ответ. Меч легко вошел в плоть.
И снова замах, уйти от встречного выпада, податься вперед, вгоняя сталь под сердце, и рывком вернуть оружие. В первый раз на поле брани Драгомир оказался в двенадцать. Его первое сражение, первая пролитая кровь врага. Сколько лет с тех пор уже минуло… Сколько этих битв случилось в его жизни? Драгомир уже и не считал. Здесь, в Аркаиме – мужчина – воин, и сражения – неотъемлемая часть его жизни.
Драгомир не знал пощады. Его меч словно стал продолжением его самого, повинуясь малейшей мысли великого князя. Драгомир резал, рубил, колол, злословил, когда чужая сталь задевала его самого, и снова резал, рубил и колол. Багровая кровь, стоны и ругань, смертельная песнь мечей, звонкая и пронзительная летели ввысь. Над сражением кружило воронье. Не отвлекаться, не думать, не оступиться о чье-то разрубленное тело, не поскользнуться на выпущенных внутренностях.
Драгомир, соскочив со своего коня, пробирался к воротам Изворска. Звериный рев сотряс пространство, на короткий миг заглушил звуки битвы. Рев небесного полоза… Зверь, чья шкура отливала золотом, поднялся в небо за городскими воротами. Горислав. И тут же полозом обернулся воевода Драгомира, взлетел ввысь. Сожаление укололо князя, да больно так, в самое сердце. Он больше не может летать. Проклятие отняло у него крылья, его небесную ипостась. И все, что ему осталось – тоска и чувство собственной ущербности, которое он силился загнать как можно глубже внутрь души, дабы никому не показывать.
Два огромных небесных полоза остервенело вцепились друг в друга. Их ярость и громогласный рев ударили словно плетью тех, кто на миг застыл внизу, глядя на них. И битва снова закипела. Снова запела сталь мечей, испуганно ржали лошади, снова лезвие рубило и рассекало тела, выпускало кишки, выкалывало глазницы. Драгомир уворачивался и бил, крепче сжимал рукоять, ставшую липкой от крови. Мельком бросил взгляд вверх, где сцепились Белояр с Гориславом. На золотых шкурах багровели росчерки крови.
Миг – и две огромные туши приблизились к земле. Люди бросились врассыпную. Два огромных зверя покатились по траве, пытаясь уничтожить друг друга. Драгомир вернул в ножны окровавленный меч и обернулся змеем. Земной полоз – так звали эту ипостась в Аркаиме. Изловчиться и обвить тесным, удушающим кольцом предателя Горислава. Еще тесней, так, чтобы хрустнули кости, и беспомощно задрожало его трусливое сердце. Подступиться бы…
Улучив момент, Драгомир опутал тушу Горислава своим змеиным телом. Зверь бился в тесных змеиных кольцах, ставших его тисками, пытался достать зубами и когтями крепкую шкуру змея, но кольца обвивали его все сильней и тесней сжимали, лишая воздуха. Горислав отчаянно бился, а потом замер, захрипел и потерял сознание. Ипостась небесного полоза пропала, и в змеиных кольцах остался человек.
Драгомир ослабил хватку, обернулся снова человеком. Поверженный мятежник и предатель с распростертыми руками лежал на земле. Князь приложил ладонь к груди Горислава. Под ладонью все еще билось живое сердце. Изворские воины, те, что уцелели, узрели поверженного предводителя. Застыли…
– Казнить его прилюдно на главной площади, – приказал Драгомир. – А всех потворников и прихлебателей – в темницу.
– Великий князь, пощади! – раздался чей-то крик за спиной Драгомира, но он не обернулся.
Он шел к воротам Изворска. Битва окончена.
***
Недосказанность. Радосвета чуяла ее всем своим нутром, когда Святослав заехал к ней домой. Он привез ей фрукты, лекарства по рецепту и расспросил до мелочей о том, как она себя ощущает все эти дни. Он силился выглядеть спокойным и невозмутимым, однако, прозорливая Радосвета без труда узрела в его глазах смятение. Он смотрел на нее так, что девице порой хотелось отвести глаза. Что-то было в его взгляде эдакое, что ее начинало смущать. Как никогда за все те лета, что они знали друг друга, Рада ощутила неловкость, и не могла самой себе ее объяснить.
– Ты сказала брату? – спросил Святослав.
Радосвета сразу поняла, о чем он спрашивает. Она стыдилась своего малодушия, и понимала, что поступает неверно. Ведь все равно, горькая правда совсем скоро выйдет наружу, она не сможет скрывать это вечно. Владимиру понадобится время, чтобы принять предстоящую страшную потерю, да только времени этого все меньше и меньше с каждым днем остается.
– Рада, ты понимаешь, что творишь? Нельзя скрывать от родного человека такое! Владимир должен знать!
– Я понимаю! – воскликнула Радосвета сквозь слезы. – Понимаю, а сказать не могу! Мне его так жаль! Родителей похоронил, бабушку, а теперь…
Всхлипнула Радосвета, и не смогла удержать слез. Отвернулась к окну, плечи ее мелко задрожали.
Святослав ощутил, как глухо ноет в груди скорбная тоска и отчаяние. Как скребется она изнутри, оставляя кровавые борозды прямо на сердце.
Он подошел к Радосвете и обнял ее сзади. Порывисто, горячо. Прижал ее к себе, уткнувшись носом в макушку.
– Я прошу тебя, не плачь, Рада. Хочешь, я с ним поговорю?
– Нет, – Радосвета покачала головой. – Не надобно это. Я сама должна сказать. Сегодня же сообщу ему. Хватит уже скрывать неизбежное. Я обещаю, что наберусь смелости и все ему расскажу. Врач я или кто?
Руки Святослава огладили ей плечи. Он молчал, и ведунья ощущала его тяжелое дыхание на своем затылке. Ладони давнего друга вдруг показались ей будто каменными.
Радосвета повернулась к Святославу. Недоуменно воззрилась на него. Его поведение, прикосновения ее смутили.
– Святослав? Что с тобой? – испросила она, и обомлела, когда молодец, которого считала она другом, внезапно прижался губами к ее приоткрытому рту.
Это что же? Поцелуй? Святослав и в самом деле ее целует? Столько мыслей пронеслось за краткий миг в голове Радосветы. Сколько чувств разом вспыхнули в ней! Удивление, недоумение, испуг, стыд и вина. Вина перед Василисой – женой Святослава. Как может он целовать Радосвету? Как может она ему позволять это?
Опомнилась ведунья, изумленная порывом друга, ее руки уперлись в его плечи, и девица отвернулась от поцелуя, слегка оттолкнула мужчину.
– Святослав, ты с ума сошел? Ты что творишь! – на слабых ногах она отошла от него подальше. – Сейчас же объяснись, что это было!
Святослав смотрел на нее безумным взглядом. На дне его глаз плескалось отчаяние.
–Я тебя поцеловал, – еле слышно, медленно молвил он.
– Это и так ясно, что поцеловал! – прикрикнула Радосвета. – Ей все еще не верилось, что Святослав мог сотворить подобное. – Ты что же, играть со мной надумал?
– Я люблю тебя, Рада, – сдавленно промолвил Святослав.
Радосвете показалось, будто земля под ногами исчезла. Этого не может быть!
– Что? – вскрикнула она.
Святослав хранил безмолвие и смотрел на Радосвету тяжелым взглядом.
– Ты с ума сошел! У тебя жена! Вы любите друг друга! Василиса души в тебе не чает! А ты? Тебе должно быть стыдно, Слава!
Мужчина понуро опустил голову. Пожалел он, что поддался минутной слабости. Теперь она точно и на порог дома его не пустит.
В глазах Радосветы полыхали молнии. Она злилась и осуждала его поступок. А признание, брошенное сгоряча, лишь добавило горечи. Зачем он признался, зачем?
– Прости меня, Радосвета. Прости, – промолвил он, и пошел прочь из дома.
Радосвета его не остановила. Без сил она опустилась на стул, пытаясь осознать, что сейчас между ними свершилось. И поняла, что больше ничего не будет промеж ними, как прежде.
***
Три дня минуло с той поры, как был подавлен мятеж Изворска. Теперь, после взятия города, надлежало вернуть здесь старые порядки и самое важное – решить вопрос о посажении нового волостного князя. Драгомиру нужен был верный человек, что не пойдет супротив великого князя. Он знал такого человека. Младший брат его почившего отца. Еще перед отъездом в Изворск Драгомир сообщил письмом Мирославу о своем решении, и он его принял. Они еще потолковали об этом после того, как Мирослав перед походом прибыл в Златоград, а теперь быть или не быть Мирославу волостным князем, надлежало решить на вече в Изворске.
Горислава повесили на главной площади Изворска в тот же день вместе с его приближенными, кто потворствовал мятежу. Драгомир после совета с дружиной решил, что для пущей уверенности в верности Изворска, стоит взять с оставшихся мужчин города клятву верности, скрепленную колдовством. Нарушение этой клятвы грозило смертью. Такова была цена жизни тех, кого помиловал великий князь, и таких осталось немало. Решением вече Мирослав был принят волостным князем и посажен в Изворске. А дабы еще верней скрепить устоявшийся порядок, новоиспеченный князь предложил воеводе Белояру, как одному из самых приближенных Драгомиру людей, взять в жены младшую дочь Злату.
– Хоть бы взглянуть на дочь твою. Не могу я соглашаться вот так не глядя. Мужчины любят глазами, не так ли? – спросил с усмешкой молодой воевода.
– Коль желаешь смотрины, Белояр, будут тебе смотрины. Златушке моей полгода назад семнадцатое лето минуло. Невеста завидная выросла, – ответил Мирослав. – Ежели великий князь пожелает на обратном пути заехать к моей семье в Заозерскую волость, моя семья сочтет это за честь.
– Заедем, – Драгомир подмигнул воеводе. – Будешь семью забирать в Изворск? – полюбопытствовал он у Мирослава.
– Конечно, заберу. Куда же я без них? Злата к мужу поедет уже с Изворска, – с довольной улыбкой ответил тот.
Отдать любимую дочь замуж за славного воеводу и брата великого князя – такая удача для Мирослава! Лучшей доли для своей Златушки он и не мыслил.
На том и порешили. Мирослав отправил весточку домой о своем посажении и приказ перед отъездом в Изворск принять великого князя с дружиной, да смотрины устроить.
– Ну что, брат, скоро покинешь ряды холостых? – усмехнулся Драгомир, хлопнув Белояра по плечу. – А то еще год-два, и будут тебе на колядках вешать бусы из баранок.
– Коль понравится, так чего бы и не жениться, – ответил воевода. – А то все битвы, да битвы, а дом без хозяйки стоит. Мне матушка часто молвила раньше, да и сейчас в посланиях пишет – без хозяина двор плачет, а без хозяйки – изба.
– Все верно молвит твоя матушка, Белояр. Недаром еще предки наши молвили, что с доброй женой горе – полгоря, а радость – вдвойне. Я помню Злату еще девочкой, но у нее толковые мать и отец, так что я уверен в здравом воспитании в семье Мирослава. А то еще немного и беспутником тебя называть станут. Годы-то идут. Жена у тебя пригожая будет, не пожалеешь.
– А коль и пожалею, что женился, так жена не сапог – с ноги не скинешь, – и Белояр засмеялся.
Драгомир развеселился вместе с ним, но потом улыбка на лице Белояра погасла.
– Знаешь, коль не предложил бы Мирослав союз с его дочерью, я бы и дальше жил, как живу. Привычно мне одному как-то. Но раз так вышло… Я помыслил – может это знак судьбы?
– Может быть, – согласился Драгомир. – Негоже тебе одному быть, Белояр, негоже. Да и сам знаешь, как в народе относятся к засидевшимся холостякам и вековухам.
Воевода смерил князя задумчивым взором.
– Неужто и ты решил жениться?
Драгомир качнул головой.
– С меня уже хватит. На том поле я уже хаживал. В конце концов, наследника мне и наложница родить сможет.
На это Белояр ничего не ответил.
В честь свержения князя-предателя и воцарения нового накрыли богатый пир в огромной гриднице. Столы ломились от яств и напитков, были здесь и мясо всех видов, и холодцы, и пироги, и похлебки – солянки, щи, окрошки, рассольники, а уж закусок разных – и не счесть. Хмель, да брага лились рекой, и Драгомир, не знавший покоя в последнее время, поддался всеобщей радости и ликованию.
Его взор привлекла хорошенькая подавальщица, высокая, с женскими округлостями, да рыжими косами. Глаза… нет, не малахитовая зелень. Скорее, цвет речной воды, не то, совсем не то. Да и цвет волос не совсем желанный. Не хватает в прядях отблесков золота. Не та девица, совсем не та… И все же… Хотя бы так. Хотя бы…
Драгомиру выделили богатую убранством почивальню, куда он и зазвал ту девицу, обещая щедрые дары. Девица согласилась и пришла к нему. К спокойствию Драгомира, она оказалась не невинной и даже весьма сведущей в плотских забавах, как он и чуял – уж больно смелым и призывным был ее взор из-под ресниц. Это весьма порадовало князя, и довольная девица, чьего имени он даже не потрудился испросить, покинула его почивальню далеко за полночь, повесив на пояс поневы мешочек с самоцветами.
Драгомир вольготно разлегся на ложе, устремив в окно свой взор. Там, понемногу светлело ночное небо, угасало сияние звезд, и заливался песней соловей. Где-то в саду, совсем близко ухал филин, да ветром качало цветущую яблоневую ветвь, что росла вблизи окна. Невольно в память ворвались воспоминания из прошлого. Те самые, что он так яро пытался задавить в зачатке, и все ж, порой они врывались в его разум, вызывая лишь горечь о несбывшихся надеждах. Когда-то в его мертвом и ныне бесплодном саду цвела такая же раскидистая яблоня, и смех звучал девичий, звонкий, да заливистый. Когда-то яркую зелень листвы омывало вешними, да летними дождями, и медвяный запах цветения кружил голову майской порой.
Все прошло. Как будто и не с ним это было вовсе.
Когда же он перестанет терзаться этим, когда?
И все же, усталость взяла свое, и Драгомир, толком не спавший все эти три дня, чувствовал, как его разум затягивает пеленой сонного забытья. Он позволил телу расслабиться, и сознанию погрузиться в сон. Горькие думы покинули его голову, и на грани яви и сна, он снова видел свою уральскую невесту.
Они стояли по разным берегам тихой заводи. Залив реки узкий в этом месте, между ними чуть больше двадцати двух саженей[1]. На ней белая, как нетронутый снег, льняная рубаха до пят, распущенные волосы струятся вдоль тела, да венок на голове из цветов алых-алых. Она не рядом, и все же близко – вплавь добраться за минуту можно. Но Драгомир стоял и смотрел на нее. Она так же неотрывно воззрилась на него. На расстоянии глаза в глаза. Его золото. Ее малахиты. Драгомир уже не спрашивал ни себя, ни ее, зачем эти сны, и почему она приходит. Каждый раз при виде уральской девицы, он забывался, жизнь словно застывала, подобно янтарю, никого и ничего не существовало между ними.
Драгомир опустил глаза к воде, а там… нет отражения у девицы. Вот стоит она на берегу, у самой кромки воды, а в ней не отражается. Будто и нет ее вовсе. Князь снова воззрился на девицу. Она же нахмурилась, а потом с мученическим стоном схватилась рукой пониже горла, закашлялась. Закрыла рот рукой. Боль исказила благолепное[2]лицо.
Драгомир ощутил прилив тревоги и жалости. Безысходности. «Может, ждет чего от меня? Может, мне отпустить ее должно, коль за меня она просватана была?» – подумал он про себя.
Приступ боли отпустил девицу. Выпрямилась она, руку отняла ото рта, и окровавленная ладонь испачкала белую рубаху. Невеста вновь воззрилась на князя. Мольба, безбрежная тоска и скорбь – вот что он увидел в ее взоре. Ярко-алые цветы в ее венке прямо на его глазах теряли яркость, бледнели и покрывались инеем. Тонкая дорожка алой крови побежала из-под заиндевевшего венка по белой гладкой коже лба.
– Да что ж это опять творится… – пробормотал себе князь. – Ты думаешь, что я держу тебя? Потому и приходишь? – спросил он громче у девицы.
Она молча все так и смотрела на него.
– Я отпускаю тебя. Я не держу тебя. Ступай с миром и с милостью богов, ты ничем не обязана мне. Ты свободна, девица!
Она склонила голову. Словно задумалась о чем-то. На ее лице отразилось огорчение. Она молчала и все так же не сводила с Драгомира взгляд. Словно просила о чем-то. Ее глаза наполнились слезами, и те побежали по щекам. Неизвестно откуда под ногами девицы появился туман. Он расползался в разные стороны, стелился по земле, и рваными клоками поднимался вверх, окутывал точеное девичье тело. Она склонила голову и медленно развернувшись, собралась уходить. В сизой пелене тумана ее очертания тут же размылись. Сердце Драгомира вдруг сжало безумное чувство тоски и потери. Но он ведь должен отпустить ее, ведь так? Дать умереть ей спокойной смертью, не держать ее, не мучать! Так почему же каждый ее шаг, девичий, мелкий такой, что отдалял ее все больше, отзывался в сердце Драгомира мучительной тоской?
Почему сейчас ему так горько? Почему что-то стонет внутри него? Она медленно шла прочь от берега, и с каждым шагом становилась все больше похожей на бледную русалку. Сердце Драгомира отчаянно, словно сумасшедшее, стучало в ребра. Разум твердил, что верно все сделано, и слова сказаны правильные, да только сердце и душа с разумом сейчас не в ладу были. Душа болела, выла, стенала, умоляла окликнуть девицу, не позволить уйти. Он не должен дать ей уйти! Не нужно уходить, нет!
– Не уходи! Нет! – закричал Драгомир, и уже ступил в воду, готовый следовать за ней хоть вплавь. Ее берег так близко, еще можно успеть! – Постой!
Ну зачем, зачем ее звать? Пусть уходит пусть!
Но сердце ноет и не отпускает.
Ну что ему, какое дело до простой смертной девицы родом с Земли? Она никто ему, никто!
А сердце стонет. И зовет душа. Их голос сильнее голоса разума.
Он собрался переплыть – тут всего ничего ведь, но стоило ему ступить дальше в реку, как неведомая сила оттолкнула его к берегу. Драгомир снова бросился к воде, но вновь его отбросили назад.
А девица ступает все дальше и дальше. Шаги ее мелкие, идет неторопливо, но ступает, не оглядываясь, и удаляется неумолимо.
Драгомир снова кинулся к реке, но вновь его вернуло на берег неведомой силой.
– Постой! Постой, девица! – закричал еще громче, чтобы она услышала. Чтобы оглянулась.
Но девица не обернулась на его голос. «Зовущая песнь!» – вспыхнуло в создании князя. «Точно! Песнь приманит ее!» Древняя мелодия сама собой возникла в памяти. Мотив ее в крови у каждого, в ком течет кровь полозов. И слова, что пришли из глубины веков:
Ой ты, милая, девица красная
Смело ступай ты змеиной тропой
Слышишь ли голос мой шепотом, девица?
Очи полоза зрят за тобой!
Она остановилась. Или нет?
Остановилась. Обернулась. Туман почти скрывал ее, но все же, Драгомир мог поклясться, что девица оглянулась.
Ой, не робей, моя ясноглазая
Слышишь мой голос? Ступай же за мной!
Сердце твое соберу из осколков льда
Сквозь туман уведу за собой!
Сквозь туман… она на него смотрела! Девица смотрела на Драгомира! А потом неуверенный шаг навстречу. И еще… Еще шаг. «Возвращается!» – подумал Драгомир, и неосознанно улыбнулся этой мысли.
Она возвращается! Идет назад, к нему! Вот она – дивная сила зовущей песни!
Пробудилось древнее колдовство
Очи твои полонили навек
Так ступай же вслед ты за полозом
Здесь тебя не отыщут вовек.
Туман редеет, исчезает. Девица смотрит на Драгомира завороженно, глаз не сводит. С каждым шагом она все ближе к реке…
Драгомир проснулся так внезапно, что не сразу осмыслил, где находится. Осмотрелся, вспомнил. А потом накатили воспоминания из сна. Он перебирал их в памяти. Снова злился на себя за то, что поддался велению сердца, что произнес слова зовущей песни.
«Зачем?» – спросил он самого себя, глядя в потолок.
Но ответа на этот вопрос у обычно здравомыслящего Драгомира не нашлось.
[1] Чуть больше 49 метров.
[2]Благолепный – красивый