Истекли две седьмицы…
Радосвета вздрогнула, услышав громовые раскаты. Погруженная в думы о происходящем с ней, девица и не заметила приближения грозы. В последние дни она то и дело уходила в себя. Вновь и вновь вспоминала тот день, когда запамятовала бабкин строгий наказ не хаживать в лес в день Змейника, встречу с Великим Полозом, и все не могла понять – то ли морок это был, то ли явь?
С того самого дня Радосвета потеряла последние крохи покоя. Мало ей было дум о неминуемой смерти, так теперь еще и мысли о полозе ее не покидали. Он являлся к ней во снах, мерещился ей в зеркале, и не покидал ее мыслей даже днем, и Радосвета теперь гадала – чем же обернется для нее эта встреча?
Ей было боязно думать об этом. Но вспоминать о том, что совсем скоро ее не станет, было еще страшней. Сны с полозом ее больше не пугали. Во снах он каждый раз появлялся в человеческом облике, и лишь змеиные глаза – горящие хищные блеском, золотые, с узким зрачком, выдавали в нем полоза. Во сне она его не боялась. Он был всегда ласков с ней и осторожен. И сны эти были овеяны томительной негой и светлой безмятежностью. Радосвета просыпалась в свою тягостную реальность словно сама не своя. Эти сны навевали тоску о том, чего ей вовек уже не изведать. Они стали ее наваждением.
В минувшую ночь ей снова снился полоз. И лежали они на теплом песке на берегу спокойной реки, он держал ее ладонь в своей ладони – широкой, чуть шероховатой. Тихо плескалась речная вода, да ветер шептался с листвой плакучей ивы, что роняла ветви в воду. Радосвета и полоз молчали, как и бывало всегда. Но в этом молчании крылось нечто красноречивое и понятное обоим без слов. Во снах она не ведала тревоги и страха, окутанная умиротворением и чувством защищенности. И чем прекрасней был сон, тем боле тяжко ей стало просыпаться.
Радосвета уже не ходила на работу, но так же неизменно принимала дома тех, кто нуждался в ее помощи ведуньи. Она решила выполнять свое дело, пока хватает сил и остатков здоровья. Ей с детства по нраву было помогать людям. В деле врача она находила себя, свое призвание, этим жила и дышала. Суета ее будней прогоняла мысли о хвори, и все же, коварный недуг не давал Радосвете забыть о том, что теперь она в плену его до самой кончины. Ей тяжело дышалось, грудь словно сжимали тиски, появлялся хриплый, надсадный кашель, и слабость стала ее постоянным спутником. Но страшней всего ей было от жутких болей в груди и голове.
И сейчас она снова согнулась от приступа кашля, прижала платок ко рту. Отняла его и с какой-то отрешенной обреченностью смотрела, как расцветают на светлой ткани платка пятна алой крови. Радосвета разглядывала их, и будто до конца еще не верила, что смертельно больна.
Болезненную бледность лица скрывал нарисованный утром румянец. Любила она наводить красоту. Но глаза, как бы девица их не подводила, с лихвой выдавали печаль. Весть о страшном недуге Радосветы живо разошлась по ее родной лечебнице, и на лицах тех, с кем когда-то работала, она видела жалость. Но ей не нраву было сдаваться унынию и говорить о своих тревогах, а потому, ведунья сразу отметала разговоры, что могли ее печалить, улыбалась и шутила.
Ей отчаянно хотелось, чтоб ее запомнили такой – олицетворением ее имени – светлой и радостной, смешливой. Чтоб вспоминали с теплом и добрым словом.
Оглушительно ударил гром, и девица снова вздрогнула, очнувшись от дум. По щеке скатилась одинокая слеза. Взгляд Радосветы вновь устремился туда, где на месте разбитого зеркала висело теперь другое. Полоз там ей больше не мерещился, но каждый раз, проходя мимо, она будто подспутно ожидала узреть его, и даже на ночь стала занавешивать холстиной. От мысли, что полоз может наблюдать за ней, пока она спит, Радосвете становилось не по себе. Во дворе громко скрипнула калитка, и ведунья пошла встречать своего посетителя.
Так и текли ее дни словно река. Днем хлопоты, дела, а ночью сны, где снова ждал ее загадочный полоз в ипостаси человека. С каждым разом ведунья смелела, у теперь ей не хватало лишь объятий. Ее снедало любопытство – какой он из себя, полоз этот? Хотелось рассмотреть его лицо повнимательней, да заглянуть в глаза диковинные. Но каждый раз, стоило Раде помыслить об этом, и сон обрывался.
Радосвета, как ни силилась, не могла осмыслить, о чем ей молвят эти сны, о чем предупреждают. Какие знаки они несут в себе? Возможно, не будь она слабее из-за хвори, то все же задумалась бы о смысле загадочных снов, но всех ее сил нынче едва хватало на то, чтобы каждый день принимать дома нуждавшихся.
За какие-то ничтожные две недели Радосвета еще больше ослабела и потеряла в весе. Но она обещала самой себе, что будет помогать страждущим, пока ее окончательно не покинут силы. И пока Радосвета крепилась.
Три дня назад к ней домой пожаловал мужчина снимать приворот. Сильной оказалась темная ворожба, и долго над ней корпела Радосвета. Три дня подряд пришлось ей потрудиться, чтоб и следа не осталось на нем от воли чужой, порабощавшей разум. И сегодняшний день был последним. Хворая ведунья во всем теле чуяла усталость, но держалась из последних сил.
Закончив обряд, она проводила мужчину до калитки. Собиралась гроза, ветер гнал по небу сизые тучи, и Радосвета с изумлением поняла, что ее качает от ветра. Насилу она дошла до дверей дома, и едва дойдя до узкого ложа в гостиной комнате, упала на него без сил, смежив веки.
Снова громовой раскат, и комната исчезла. Радосвета осмотрелась по сторонам. Она стояла посреди макового поля, и над ним зарождалась гроза. Прохладный ветер с запахом дождя прошелся по цветам, тронул алые лепестки. Девица застыла в неведении – где она оказалась, что ей делать, и куда ступать? А потом она услышала голос. Тихий, словно дуновение ветра в поле. Или это ветер и есть?
Смело ступай ты змеиной тропой
Слышишь ли голос мой шепотом, девица?
Очи полоза зрят за тобой!
– Кто это? – воскликнула девица, заозиралась по сторонам – никого.
Новый треск грома не смог заглушить громкий рев неведомого зверя. Радосвета испугалась, и поле накрыла огромная тень. Девица воздела к небу глаза, и вскрикнула от изумления – над ней высоко в небе пролетел огромный крылатый зверь. Полыхнула молния, на миг ослепив ведунью.
Радосвета открыла глаза. Стены родного дома, и никакого макового поля. И крылатого нечто в небе. Кто это был? Неужели дракон? «Приснится же, – усмехнулась ведунья. – Как это странно – как только я захворала, мне стали видеться такие дивные сны!»
Ее снова обуяла тоска, и чтобы в голову не лезли глупые мысли, Радосвета заняла себя пошивом нового платья. Бабушка Руслана всегда ее поучала «не будет скуки коли заняты руки», и теперь девица точно знала, что труд не только прогоняет скуку, но и тоску. Шила она умело и на совесть, как бабушка научила ее когда-то очень давно. Когда платье это задумалось ею, Радосвета еще не ведала о том, что недуг ее смертелен. Потом она не могла смотреть на эту ткань, думая о том, что никаких уж нарядов ей теперь не надобно. А потом все же решила – дошьет. Непременно дошьет! И вышивку народную добавит по рукавам, подолу и горловине. Пусть будет это платье. Пусть.
***
До Изворска около двух дней пути, и князь вместе со своим войском остановился на новый привал. Споро расположились на берегу узенькой речушки, и мужчины разделили дела: кто-то стряпал нехитрый походный ужин, а кто-то ставил навесы для ночлега. Драгомир не раз подмечал, как задумчиво на него поглядывают то воевода, то старшие дружинники.
– Скажи ка мне, брат мой, ничего ли не случалось у тебя за последнее время? – тихо спросил у князя Белояр, улучив момент, когда рядом с Драгомиром никто не стоял, кроме самых близких бояр.
Светозар переглянулся с Белояром, будто согласился со сказанным.
– Отчего же вопросы такие? – попытался искренне изумиться Драгомир.
– Оттого, братец, что во сне ты молвишь вещи любопытные, – ответил Белояр.
– Похожие на слова из старой, забытой зовущей песни полозов, – добавил Светозар.
Руки князя стиснули поводья. Значит, ему не просто приснилось…
– Что с тобой творится, Драгомир? – вопросил Изяслав. – Уж нам-то можно довериться, мы с детства прошли плечом к плечу и огонь, и воду.
Драгомир тяжело вздохнул, раздумывая. Этим двум молодцам он доверял как самому себе. И в самом деле, отчего бы не сказать? И Драгомир все рассказал, как есть – о невесте своей нежданной, о снах, о видениях в зерцале. Утаил только то, что не может отринуть мысли о ней, и не вспоминать ее не может.
– Значит, ты решил, что невеста твоя на Земле останется? – переспросил Белояр. – Не придется ли жалеть?
– Забрать хворую невесту, которую и знать не знаю, и видел один раз, чтобы наблюдать, как она будет гаснуть день ото дня, в ожидании смерти? Ну уж нет! Я не жалею о своем решении. И не пожалею, – возразил князь.
«Хватит уже с меня смертей», – додумал уже про себя.
– Воля твоя, Драгомир, – Изяслав развел руками. – Только вот что ты поделаешь с зовущей песнью, слова которой во сне произносишь? Давно уже не звучало песен этих на землях златославских, да только помнят все рассказы пращуров, что когда-то песнь эта девицу приманивала, тянуло ее на голос полоза, что пел для нее, и шла она прямиком к нему.
– Не случится такого, – ответил Драгомир. – Как она придет ко мне из иного мира? Будто не ведомо вам, что только полозы да малахитницы могут пройти переход межмировой между Землей и Аркаимом. Да и то в особый день. А она – человек. Ей такое не под силу.
– Странно, что ты песнь зовущую стал произносить, – подумал вслух Светозар. – Ее слова мы не забыли, раз уж передавалась она из уст в уста, как память прошлого, да только я на своем веку еще ни разу не слышал, чтобы кто-то ее произносил по-настоящему. Может, невеста твоя какая-то особая?
– Я сначала тоже так подумал, когда узнал о ней. А потом, когда узрел ее, то понял, что она, хоть и хороша собой, но ничем особым не отличается. И к чему матушка сватовство это удумала, для меня неясно. Все равно, теперь уже неважно, что там в мыслях у матери было. Моя невеста скоро умрет, и все договоренности потеряют силу.
Насущные дела отвлекли их от беседы, и к ней они больше не возвращались.
На ужин состряпали похлебку из зайчатины, и после засобирались на ночлег. Ночной сумрак опустился на остывшую землю. Драгомир всегда, наравне с дружиной назначал и себе дозорные часы, но сегодня был не его черед, и потому, он уснул, едва оказался лежащим на своей рогоже.
И снова этот запах – малина, да вересковый мед. И чтобы наяву не молвил Драгомир, а вдыхать этот запах ему хотелось. Такой притягательный и ни на что не похожий. Он пробуждал в душе сладкое томление. Так пахла только она. Его умирающая невеста, даже имени которой он не ведал. Драгомир с досадой подумал о том, что начинает привыкать к этому запаху, вдыхать его с наслаждением. Желать ощутить его на языке. Как бы не пристраститься к нему…
Она где-то рядом. Здесь, на знакомом ему берегу реки. Стоит лишь вдохнуть полной грудью ее упоительный запах, и он приведет его к ней. Драгомир всем своим существом почуял ее близость, и мягкие девичьи ладони легли на его плечи, погладили спину. Ее дыхание защекотало его кожу между лопаток, и в теле Драгомира будто дрогнула струна. Тягучее и сладостное чувство вспыхнуло внизу живота и осталось тихо тлеть, медленно растекаясь по телу. Князь выдохнул и с сожалением помыслил о том, что привыкает к этим снам. И касания девицы этой, и ее дивный запах и голос пробуждают в нем нечто жаркое и такое всеобъемлющее, что вмиг захватывало тело и разум, разжигало кровь. Коли сам ее не видел бы тогда, так и подумал бы, что ведьма, околдовала. Но князь не видел в иномирной девице ничего такого, а потому лишь, проснувшись, нахмурился, понимая, что теперь эта девица постоянная гостья его снов. И самое худое то, что Драгомир начинал привыкать. И ему это даже становилось по нраву.
«Все же после похода стоит сходить в уральские земли, да еще раз на девицу взглянуть. Дабы убедиться, что точно не ведьма», – помыслил про себя князь и снова уснул.
И виделась ему лазурная высь неба, и он лежал средь макового поля. Тихое сопение совсем рядом, тепло чужого тела и девичья ладонь покоится на его груди. От солнечных волос исходит знакомый нежный запах.
Кажется, она поселилась в его снах до конца своей короткой жизни. И отчего-то Драгомиру такие встречи больше не были в тягость. Скорей наоборот. Пора уже признаться самому себе, что когда она умрет, этих снов ему будет не хватать. Но время все исправит, присыпет воспоминания пылью веков. Он – князь Златославии. Он навеки принадлежит этой земле, и все мирское ему должно быть чуждо.
***
Ой, не робей, моя ясноглазая
Слышишь мой голос? Ступай же за мной!
Сердце твое соберу из осколков льда
Сквозь туман уведу за собой!
Тропа, сокрытая рваным туманом. Запах земли после дождя. Полумрак приглушил краски леса, размыл очертания деревьев вдали. И голос, мягкий, будто бархата прикосновение, кажется, что под кожу проникает. Зовет за собой куда-то, манит неистово. В душе такая отрада просыпается, какой она давно уже не помнит, и что хочется за голосом этим идти. Вот мелькнула знакомая фигура мужчины. Радосвета точно знала, кто это. Он обернулся, и обжег ее горячим взглядом золотых своих глаз. Это он. Снова он.
Радосвета судорожно вздохнула и открыла глаза. Выдохнула и посмотрела в окно. Там, на улице едва забрезжил рассвет. И ничего не могла она с собой поделать. Каждую ночь уральская ведунья засыпала с мыслями о том, кого видела во снах. Отчего-то, ей было ведомо, что это тот самый полоз в обличье человека, с которым встретилась она в день Змейника. Так он и снился ей с того самого дня, и так привыкла Радосвета к этим странным встречам за гранью яви, что уже не боялась их, а ночи ждала, словно утешения. Все, что было наяву, давило на нее, в уныние вгоняло, и знание о том, что ее собственная жизнь совсем скоро оборвется, причиняло еще больше душевных мук. Она винила себя в том, что не призналась брату, и все же, не могла найти в себе силы открыть ему страшную правду.
Радосвета повернулась на другой бок, желая еще поспать, но тяжкие мысли прогнали сон, и она решила, что лежать дальше уже нет смысла. Заправляя постель, она силилась вспомнить, что за слова ей слышались во сне. Даже не слова, а скорее песнь. Тот самый манящий голос будто что-то напевал, да так красиво, так дивно и заманчиво, что невозможно было устоять. Вспомнить, о чем он пел, Радосвета так и не смогла. А потом она увидела сизое перышко на половике, удивилась. Нагнулась поднять его. «С горлицы что ль», – подумалось ей. Но стоило девице выпрямиться, как мир в ее глазах померк, и Радосвета лишилась чувств.
***
Пробуждение Драгомира вышло преждевременным и донельзя тревожным. Сердце заходилось бешеным галопом, страх забрался морозом под кожу. Князь оглянулся – все еще спят, только дозорные несут свою службу. Тишина и спокойствие раннего утра перед рассветом. Отчего же ему беспокойно так? Тревога не оставляла князя, и он понял, что стало ей причиной – что-то худое стряслось с уральской невестой. Он чуял это всем свои нутром, и казалось, что сердце готово вырваться из груди, и лететь, лететь, лететь резвым соколом к невесте, чтобы укрыть ее от беды, защитить от невзгод.
Драгомир со злостью и шипением втянул воздух. «Проклятое, проклятое наваждение! Проклятая невеста, чтоб тебе провалиться! Спасу от тебя нет никакого!»
Он вскочил со своей лежанки, и быстрым шагом дошел до реки. Обернулся змеем и вошел в прохладную воду, остывшую за ночь. Объятия воды отрезали его от остального мира, стихли звуки, и сердце постепенно успокоилось. Мысли очистились от наваждения, и Драгомир вздохнул. Вода защекотала жабры. Выдох и снова вдох. Князь прямо в воде обернулся назад в человека и выплыл на поверхность. Отголоски былой тревоги еще трогали его душу, но всеобъемлющий страх за невесту прошел. «Мне все равно, что с ней станется, мне все равно! Все равно! – убеждал себя князь. «А ежели она умирает прямо сейчас? – подумалось ему вдруг. Но он тут же себя одернул: «Ежели и умирает, мне какое дело до чужачки с Земли? Я и помочь ей ничем не смогу. Коли умрет, значит время пришло. Мы не в силах со смертью спорить. На это есть воля великой Мораны».
Драгомир убеждал сам себя, и все же, в груди под сердцем словно застыла мелкая льдинка. Она не давала забыть о себе короткими уколами тоски и сожаления, но князь тут же яро отметал эти чувства со злостью дикого зверя.
Навстречу ему подошел Светозар.
– Что опять с тобой случилось? Ты зачем в реку полез?
– Окунуться решил поутру, – соврал Драгомир.
Не желал он признаваться в том, что наваждение его не отпускает, держит в плену и потихоньку мучает. У наваждения этого солнечные волосы и тень смерти за спиной.
Светозар приподнял изумленно светлую бровь.
– Вот так прям внезапно, ты спал, а потом захотел сразу, как пробудился, окунуться в реку?
– Так и было, – ответил князь, и Светозар боле не стал его допытываться, поняв, что на сей раз Драгомир не намерен делиться тем, что на душе.
– Через час выдвигаемся в путь. Сегодня мы дойдем до Изворска, – бросил князь на ходу, встретив проснувшегося воеводу, и тот кивнул.
Белояр подошел к Светозару.
– Что-то снова его тревожит, – молвил он боярину.
– Мыслишь, что снова дело в той невесте, о которой Драгомир нам сказывал? – подумал вслух Светозар.
– Мыслю, что так, – ответил воевода и нахмурив брови, бросил быстрый взгляд на князя. – Не по нраву мне это. Не к добру эти сны. Драгомир сам не свой теперь ходит.
Повисло красноречивое молчание.
– Как бы худого ничего не вышло, – тихо произнес Светозар, и воевода еще больше помрачнел.